Заупокойная месса - Станислав Пшибышевский

Она молчала.

— Взгляни. Я — сын, рожденный от земли, я — вековечный Адам; в сердце моем бушует буря сильней, чем та, что ломает могучие первобытные деревья, как сухой тростник; в жилах моих горит огонь могучей того, что заливает травяные степи, и водоворот кипит во мне более гибельный, чем стирающий в ничто величайшее судно и сеющий пыль его на дно океанов.

— Ты любишь меня?

— Ты могуч, ты велик, ты сверхмогуч.

— Это не то, что я хочу слышать от тебя.

— Так слушай:

Всегда я могу себя сделать царем, подчинить себе все народы, овладеть землею, повелевать миллионами рабов, я могу распять тебя на кресте и снова всемогуществом своим вернуть к жизни, — я могу объявить себя богом солнца — в священных рощах воздвигнут мне алтари и будут приносить жертвы, я могу чаровать перед глазами твоими все чудеса и Эдемы всех времен и всех земель, — я изведал все муки, всю боль человечества, его счастье и наслаждение, могу низвергнуть в ад и снова искупить.

— Ты любишь меня?

— Ты — бог.

— Это не то, что я хочу слышать от тебя.

— Так слушай же:

И если я руками, жаждущими наслажденья, бросаю тебя высоко на грудь мою, если волосы твои вздымаются, как грива, и ты впиваешься устами в кровь мою, если я бросаю твое желанье в бездну наслаждений, и мир исчезает перед глазами твоими, и вечность расплывается в одном мгновении, и ты бессильно падаешь на меня, как ветка нарцисса, избитая градом, —

— Ты меня любишь тогда?

Она засмеялась в странном, безумном, безбрежном наслаждении, охватила его тело, терлась шелком своих волос о его грудь и смотрела ему долго-долго в глаза, вся излилась в его глаза. Ему казалось, что она скользит в самую глубину его души, горячо обвивается вокруг его сердца, впитывается в каждую пору — она не была более с ним, она была в нем, в его крови, она расстелилась в нем в долгом, опьяненном, вековечном трепете…

— Я люблю тебя, я люблю, люблю тебя.

Он почувствовал во сне, что она тихо скользнула из его объятий — сквозь сон он чувствовал, что кровь отхлынула от сердца — нечто отделилось от его души.

Но то было во сне…

Он слышал, как кричали глаза в ужасной муке, как они вздрагивали в огне горячечных звезд и затем вдруг погасли — еще далекий свет и ужасающая тишина мрака.

Но то было во сне…

Он чувствовал, будто бесконечно тонкая паутина шелковистых волос скользит по его лицу — слышал тихие робкие шаги.

Но то было во сне…

И вдруг он очутился посреди ужасающей ночи, ночи, которая замирала, — каменела в воздухе, и он знал, что ни один луч не пробьется более через мрачные гигантские своды ночи. Он вскочил с кровати, искал вокруг в смертельном страхе, но ее не было.

На мгновение он словно окаменел, омерзительный испуг сжимал его сердце, и снова он воспрянул и стал искать ее в диком ужасе.

Первое раннее солнце вливалось голубыми потоками света в комнату — он искал, искал — ведь он видел ее совершенно ясно перед собою, вот он уже схватил ее за руки, смотрел глубоко в ее глаза, переполненные счастьем и блаженством, целовал ее волосы.

Ее не было.

Он пошатнулся, сел, снова поднялся и шатаясь прошел в другую комнату.

На письменном столе — букет красных маков на белом листе бумаги.

Он долго смотрел на них, осязал пальцами, чтобы увериться, не грезит ли он, и наконец он очнулся.

Он читал:

«Я ухожу далеко-далеко. Я ухожу в святое царство муки, возвращаюсь к моему кресту, на котором ты распял меня. Час чуда свершился. Не ищи меня — ты не найдешь меня. Не жди меня — это тщетно. Я ухожу без тебя, но я более не буду одна. Я с тобой на веки вечные — и душа моя будет печальна до конца…»

Дальше он не читал. Скомкал бумагу, отстранил от себя красные цветы, не останавливаясь, ходил взад и вперед по комнате и наконец в изнеможении упал в кресло.

Над ним черный свод ночи, и в сердце его страх и ужас полуночных часов.

Когда он проснулся, — наступал вечер. Еще раз он прочитал ее письмо и понял, что час чуда свершился и никогда не вернется более. Теперь он знал, что он не найдет ее и что ему не надо ждать ее.

Напрасно. Все тщетно. Все это он знал с уверенностью, жалившей его мозг раскаленными иглами, но он испытывал безумную грусть и одновременно светлое, невыразимо святое величие смерти. И с высоко поднятой головой он пошел далеко за город. Он шел и оставлял за собою нечто, где похоронен весь мир его, все его счастье, схоронено его прошлое и его будущее. Он шел позади кого-то, кто вел его, увлекал его за собой. Он шатался, спотыкался, время от времени падал наземь, но снова подымался, потому что кто-то тащил его силою — и, когда он падал, чья-то жестокая рука хватала его за волосы и подымала его ввысь. И тогда он снова шел большими, полными муки шагами, как некто, закоченевший от боли и несущий большие каменные слезы в своем сердце. Он ничего более не видел, он слышал лишь гул своих тяжелых шагов, словно он закован в железную броню, словно на лицо его опускается тяжелый железный шлем.

Он удивленно оглянулся.

Он ведь был великий вождь, в тысячах отзвуков он слышал гул шагов своих, ведь за ним следовали тысячи закованных в железо рыцарей. Он шел во главе их через темные леса, а позади него шествовали рыцари с красными, как кровь, факелами.

Он не испытывал боли, желания не омрачали его души, он слышал только беспрерывно ее слова, которые она сказала ему за день до того, в час чуда, когда он все сильнее и все с большим счастьем прижимал ее к себе: священен ты мне, потому что ты создал меня во мне, подслушал мрачнейшую сокровенность и тайну души моей, раскрыл передо мной все ее страшные загадки. Блеск, свет и откровение, ты мне — солнце, в огне которого расплавилось мое сердце.

Беспрерывно он повторял эти слова. Слова эти становились для него ее маленькими белыми руками, в которые он погружал свое лицо, и он чувствовал отпечаток тысячных скрещений и линий ее рук на своем теле.

Ее слова становились для него шелковистым блеском ее тела — о! с каким бесконечным наслаждением высвечивалось оно в его грудь, как светло сверкало ее тело подле его темной кожи.

И каждое слово жило, трепетало, он держал его в своих руках, оно билось…

Он чувствовал его в своих жилах, как оно с потоком крови разливалось по нему — он слышал, как оно бьется вокруг него и разливается вокруг него огневыми кольцами.

Тяжело ложилось оно на его сердце, глухой крик душил его:

— Матерь милосердия!

И снова сломилась боль, и снова он услышал ее слова, которые она сказала ему в час чуда, когда глаза ее призрачно вспыхивали и блуждали по зеркалу его души: мрачный рок тяготел надо мною, и у ног моих раскрывается ад и падение. Душа моя истекает кровью в тоске по потерянном) раю.