Темное дело (сборник) - Кубаев Рауфжон Джамилович

— Борта, — улыбнулась Вероника.

— Что?

— С левого борта, ты хотел сказать…

— Да, да. Конечно… Так ты согласна? Ах, ты моя умница!.. — Вячеслав Сергеевич потянулся к ней.

— Нет, я не согласна!

— О, Боже! Но почему?!

— Потому!

— Аргументируй!.. — потребовал как мужчина Вячеслав Сергеевич.

— И не подумаю… А впрочем, пожалуйста…

— Так-так…

Вячеслав Сергеевич приготовился отпарировать любые доводы Вероники, но случилось другое.

— Мы возьмем каюту с правого борта, потому что я — правша! — засмеялась Вероника, но не по-доброму, как она обычно делала, а достаточно зло и обидно для Вячеслава Сергеевича. Он тотчас засопел носом и нахмурился.

— Это несерьезно!

— Я пишу правой рукой. И ем правой рукой, — продолжала издеваться Вероника. — Мне кажется, что этого достаточно!..

— Ника!

— Что, милый?

— Мы говорим серьезно…

— Абсолютно!

— Не перебивай меня, пожалуйста. — Вячеслав Сергеевич осторожно потрогал свой изящный, аристократический нос. — Этот глупый спор может далеко зайти… Поэтому предлагаю потянуть жребий. Ты согласна?

— Жребий?

— Да.

— А как?

— Это очень просто! — Вячеслав Сергеевич разорвал лист бумаги и только хотел было написать на них два слова — «левый» и «правый», как вдруг Вероника его остановила:

— Я сама!

Она протянула руку к бумажкам.

— Почему?

— Ты сделаешь пометку!.. Дай сюда!

— Как ты можешь такое подумать, Ника?!

— Я шучу!.. Дай сюда! — Женщина что-то быстро черканула на обеих бумажках и бросила их в пустую вазу, которая стояла на низком столе возле их кровати. — Вытягивай!

— Уступаю это право тебе…

— Давай вместе!

— Согласен!

Они засунули руки в вазу, нашарили бумажки…

— Читай! — приказала Вероника.

— «Правый!» — огорченно произнес Вячеслав Сергеевич.

— Эх, черт!..

— Здорово! Я так и знала! — Вероника захлопала в ладоши. — Моя победа! Моя победа!..

Что-то в ее голосе вдруг насторожило Вячеслава Сергеевича.

— А ну-ка покажи! — потребовал он. — Покажи свою бумажку!..

— Зачем? — Вероника быстро убрала руку за спину и незаметно бросила бумажку под кровать.

— Покажи!

— Ты мне не веришь? Значит, вот ты какой!..

— Ты обманула меня!

— Нет!

— Да!..

— Нет!

— Да. Да. Да… Покажи!

— Значит, ты мне не веришь? Значит, не веришь? — повторила несколько раз Вероника.

— Верю, верю… Показывай свою бумажку!..

— Ты меня не любишь! — вдруг серьезно сказала Вероника.

— Это ты меня не любишь! — запальчиво крикнул Вячеслав Сергеевич, но тут же опомнился и попросил прошения:

— Извини, Ника, вырвалось….

Однако было уже поздно.

На глазах женщины немедленно выступили слезы, она отвернулась и спрятала голову в высоких подушках. Мужчина попытался погладить ее, но женщина дернула плечом. Несколько смущенный Вячеслав Сергеевич отодвинулся от Вероники и бросил на пол буклет «Сафари».

Да, гори все синим пламенем! Стоит ли портить отношения из-за какого-то несчастного путешествия? Правильно, не стоит!..

Он еще раз посмотрел на Веронику, на ее красивые ноги, на крутой изгиб бедер, который едва прикрывал короткий китайский халат из натурального шелка, и его вдруг охватила волна нежности к этой странной, но до боли любимой женщине…

Разве мог он представить пять лет назад, что будет знаком со знаменитой на всю страну Вероникой Юрьевой?! Разве мог он помыслить, что будет с ней когда-то жить, и не просто жить, а жить счастливо?!

Впрочем, именно пять лет назад, когда только-только начиналась головокружительная карьера Славы Слащинина, и можно было мечтать о подобных чудесах. Но только мечтать. Правда — о чудесах…

В каждом из нас дремлет художник.

Нет, это не шутка.

И можно повторить еще раз — для тех, кто плохо слышит, дурно видит, отвратительно соображает, — в каждом из нас дремлет художник. В каждом!

Тут вся разница в том — как дремлет. И какой именно художник.

Дремать можно по разному (пусть не привязываются лингвисты и прочие языкознайки к этому простому глаголу!). Можно просто заснуть, чтобы проснуться со свежей головой. Можно заснуть тяжелым похмельным сном, и спросонок творить такие «чудеса», что мало не покажется!.. А можно и вовсе уснуть летаргическим сном лет, эдак, на триста. И самое неприятное — уснуть навсегда. Так что заснуть-то можно, вот проснуться тяжеловато. Потому и спят себе люди, и спят в них таланты. Спят себе тихонько, посапывают носами. Не хотят просыпаться, ну что тут с ними поделаешь!

Те же проблемы — с художниками.

Какие только художества мы не вытворяем в этой жизни! Но всегда найдется человек, который сделает нечто такое, что все вокруг только ахают и разводят руками: «Ну, ты, брат, дал!» Кто-то может стрелять вслепую, другой гениально сочиняет анекдоты, третий пишет оперы, будучи глухим от рождения… Нет, все мы художники. Все! Правда, многие из нас еще не знают в какой именно области. Но это, как говорится, дело случая…

В тридцать лет Слава Слащинин вдруг понял, что никакой он не архитектор, хотя уже давно имел диплом некогда престижного столичного вуза и работал по специальности аж целых восемь лет. Восемь лет! «Люди столько с женами не живут!» — частенько повторял его самый близкий приятель Димка Гольдверг, балагур и весельчак, не тративший после архитектурного института столько времени, а сразу ударившийся в мелкую спекуляцию, что со временем стала называться более симпатично — коммерция.

Именно Димка Гольдверг и привел Славу в знаменитый салон «Тату» к своим друзьям.

— У него — талант! — важно сказал Димка, показывая на Слащинина. — Рисует, как бог или полубог, что, впрочем, одно и то же!..

Димкины друзья пожали плечами, оставили Славу в учениках, а через несколько месяцев поняли, что ведь прав Гольдверг, прав, собака, чтобы у него все хорошо было! Потому что Слава Слащинин — а с той самой поры Вячеслав Сергеевич — действительно, появился на белый свет с настоящей искрой Божьей. Настоящей!

Он был прирожденный татуировщиком. Или, как называли себя сами мастера — «татменом». Татменом Божьей милостью. Об этом ему поведал самый знаменитый, а ныне уже покойный, мастер Сизов, каждое слово которого остальные татмены ловили на лету…

Вот так стал Слава Слащинин «господином Вячеславом Сергеевичем, татменом высшей категории». И вся богемная Москва бросилась к нему, все побежали, все запросились… Да что там какая-то Москва. И заносчивый Питер, и отстраненный Таллин, и блатной, сорящий направо и налево «зелененькими», Екатеринбург, и даже совершенно дикий в этом смысле Тамбов — все без исключения кинулись к Вячеславу Сергеевичу. К нему, к батюшке!

Всех принять он, конечно же, не мог. Да и не хотел. Не потому, что вдруг вот так взял да и стал «крутым» и «полным». Нет, совсем по другой причине. Для многих — даже по непонятной.

Вячеслав Сергеевич прежде всего был мастером. Мастером с самой большой буквы. Он делал Искусство. Он его творил. Он его вынашивал. Он его рожал.

С муками, с криками, со всем, что при этом происходит; кто хоть раз в жизни творил по-настоящему — тот поймет…

К Славе приходил человек, и если из его кожи, из его тела, из его сути можно было сделать то, что потом было бы не стыдно назвать ВЕЩЬЮ, то Мастер принимался за работу. А если — нет, то вежливо, но твердо отказывал. Кто бы перед ним ни находился: поп-звезда Слава Бутусов, киллер Солоник или даже собственный отец.

Слащинин поклонялся только одному Богу — собственной работе. Безупречной. Настоящей. Вечной. А все остальное его мало касалось…

Деньги? Ерунда. Он довольствовался немногим, и то, что ему заплатили в самом начале карьеры татмена, ему вполне хватило бы еще лет на десять.

Слава? Прах. Он понимал, что все в жизни проходяще, просто сейчас ему удается делать немного лучше других, пройдет время, появится, естественно, другой Мастер, и Слава будет у другого. Ничего страшного.