Интеллигенция (февраль 2008) - журнал Русская жизнь

Вот стоит она, облитая блеском, в своих излюбленных кристаллах Сваровски (ну, бриллиантов у Нимфы Нимфовны тоже предостаточно, но кристалл Сваровски - важное для нее украшение: на одном свадебном платье их было 70 тысяч штук). Перед нами - вроде бы как балерина, в платье, расшитом вроде бы как бриллиантами. Но ведь нет! Это Волочкова, обклеенная стразами Сваровски. Вещи названы своими именами. Что в этом поддельного? В «ненастоящем» чувствуется что-то удивительно настоящее.

Например, знаете, как Анастасия познакомилась со своим супругом? Она летела в самолете и положила свои ноги в красных носочках на спинку переднего кресла. Говоря прямо, на голову незнакомому человеку. А что в этом такого? Ножки устали у девушки. Лебедь белый, куда бегал? Незнакомец обернулся; гримаса сменилась улыбкой, слово за слово, комплимент за комплиментом, и вот сложилась молодая прекрасная пара. Господи Боже, почему в переднем кресле сидела не я? Почему самые сладкие мечты никогда не исполняются? Случись такое, какими заманчивыми заголовками пестрели бы издания легкого жанра: «Трагедия в воздухе»; «Кто натянул носок на голову балерине?»

Но, повторюсь, мечты редко сбываются. Посмотрим на ситуацию по-другому. Волочкова не просто задрала ножки; газеты, описывая знакомство «на небесах», с жеманными смешками объясняют поведение красавицы пользой и правомерностью всякого физического упражнения: «Балетных учат проводить тренировки для ног в любых условиях», «Балерина делала зарядку для пяточек». То есть Волочкова проявляла качества подлинной драгоценности - силу, твердость, цельность, самодостаточность. Конечно, тут же и некоторая ограниченность (искренне не понимает, отчего кому-то не нравится такая святая процедура, как зарядка), но ведь ограниченность - вообще наиглавнейшее свойство драгоценного камня. Огранка, последняя степень жесткости и твердокаменности - добродетель бриллианта.

И у хрустальных бриллиантов Сваровски имеются все качества подлинной драгоценности - цельность, твердость, сияние. Что не так? Если и Волочкова, и стразы есть подлинные драгоценности нового времени, то мы должны сообразить, чем они отличаются от привычных. Предположим, так: в них нет чувства трагедии. Кристаллы Сваровски нельзя представить зашитыми в корсаж. В лохмотья, в лифчик. Они не для смуты. Не для беды, не для войны. Вообще - не для жизни. Они - декорация. Безусловно, это подлинные ценности, но они, как оправа, обрамляют главную драгоценность - жизнь, которая удалась. Жизнь, которая настолько удалась, что страшно становится смотреть на эту нечеловеческую удачу.

Лидия Маслова

Порнография духа

Интеллигент как любовник

При попытке описать особенности любовной/сексуальной жизни интеллигента прежде всего обращает на себя внимание ее комическая, анекдотическая сторона: какой из интеллигента любовник, что это за нелепый оксюморон? Ну максимум жених, который обращается к невесте на «вы» до самого ЗАГСа, платонический ухажер с букетами и билетами на балет, которому можно «крутить динамо» до бесконечности. Или рогатый муж, довольствующийся одним половым актом в полгода ввиду того, что работа над докторской отнимает у него все время и силы. Это срабатывают стереотипы массового сознания, согласно которым секс-символ, герой-любовник всегда имеет блистательный, победительно-нагловатый вид, производящий неотразимое впечатление на женщин. В то время как интеллигент если и блистает чем-то, то разве что лысиной и очками, за которыми скрывается робкий взгляд человека, изнуренного мучительным самоанализом, рефлексией, сомнениями в своей правоте и комплексом вины перед народом.

От этого визуального штампа, порожденного советским кинематографом, нетрудно отмахнуться и абстрагироваться, вспомнив, что в реальности интеллигенты встречаются самых разных мастей и фасонов. Будучи существами гибкими, хорошо приспосабливающимися, они иногда довольно ловко прикрывают свою сложноорганизованную, ранимую, трепетную душу непрошибаемой самоуверенностью не знающего отказов альфа-самца. Однако если этот защитный слой немного поскрести, обнаруживается чистой воды мимикрия. Умение интеллигента выглядеть, а то и на самом деле быть завидным любовником, не отменяет того, что сексуальность и интеллигентность совмещаются неохотно, находятся в состоянии перманентной холодной войны. Отчего порой вся интеллигентская жизнь проходит в отчаянных поисках лубриканта, который бы смягчил трение между животными инстинктами и духовными исканиями, в поисках недостижимого компромисса между человеком и зверем. От этого интеллигент весьма вдохновенно способен теоретизировать на сексуальные темы, облагораживая эту скабрезную тематику высокопарным научным слогом и конвертируя излишки тестостерона в слова или печатные знаки. Но это лишь паллиатив, сублимация, не решающая проблемы - как примирить устремленный к идеалам «верх» и не слушающийся доводов морали и рассудка «низ».

Мужская сексуальность, если рассматривать ее инстинктивную подоплеку - это по сути своей агрессия, биологическая экспансия, борьба за продолжение рода, заключающаяся в стремлении оплодотворить максимальное количество самок, оттеснив более слабых самцов. А интеллигентность предполагает добровольный, осознанный, принципиальный отказ от агрессии, готовность скорее уступить свою территорию, чем вторгнуться на чужую, и извиниться перед тем, кто наступил тебе на ногу или переспал с твоей женой. Физиология тут вступает в конфликт с психологией, этикой, воспитанием. И от этого раздираемый неразрешимыми внутренними противоречиями интеллигент нередко ведет себя с женщинами, напрасно ожидающими от него мужских поступков, таким изощренно свинским образом, до какого никогда не додумается незамысловатый, но цельный по натуре слесарь, довольствующийся лаконичным моральным кодексом из пары не противоречащих друг другу пунктов.

Как только русские изобрели понятие «интеллигент» и начали активно стараться ему соответствовать (тем самым часто усложняя себе жизнь), лучшие умы стали пробовать разобраться в таком странном явлении, как мужчина, который в ответ на откровенные женские авансы впадает не в возбуждение, а в тягостные раздумья. Кровь приливает к мозгу, отливая от другого полезного в данной ситуации органа, и вместо него встают вопросы, без ответа на которые порядочный человек не чувствует за собой морального права расстегнуть штаны. Публицистическая классика жанра, описывающая этот парадокс на литературных примерах (и не потерявшая актуальности и по сей день), - это, конечно, эссе Чернышевского «Русский человек на rendez-vous». Его автор самим термином «интеллигент» еще не пользуется, но описывает характерные интеллигентские повадки тургеневских и некрасовских героев, трусливо обламывающих девушек, которые чересчур решительно предлагают им себя. Вывод у писателя напрашивается приблизительно такой: как-то неудобно мыслящему человеку быть счастливым в любви и получать сексуальное удовольствие, когда народ страдает. «Бог с ними, с эротическими вопросами, - не до них читателю нашего времени, занятому вопросами об административных и судебных улучшениях, о финансовых преобразованиях, об освобождении крестьян».

С тех пор мало что принципиально изменилось: интеллигентный читатель и нашего времени тоже с радостью при каждом удобном случае отвлекается от эротических вопросов на административные - вероятно, потому, что последние вполне поддаются решению на бумаге, в теории, а первые требуют практических мер, конкретных поступков: надо что-то делать, а чем это может обернуться, не всегда можно прогнозировать. Сексуальное влечение для интеллигента не всегда служит прямым указанием к действию, оно недостаточно убедительно само по себе как побудительный мотив - это повод начать очередной сеанс самокопания, углубления в нюансы своих ощущений, которые надо осмыслить и переработать в чувство. Чаще всего - в самое любимое интеллигентское чувство вины, собственной слабости, несовершенства и ничтожества.

Все эти переживания доставляют интеллигенту мучительное упоение, которое служит для него дополнительным доказательством его интеллигентности - то есть способности обуздывать свои эгоистические желания и страдать ради блага и спокойствия окружающих. Однако непременно рано или поздно наступает момент, когда, разозлившись на собственную мягкотелость, интеллигент решает отпустить себя, быть проще, органичнее и не городить вокруг половой жизни излишних морально-этических построений. Стать проще ему удается лишь на короткое время, зато потом долго приходится пожинать плоды своего потакания инстинктивным порывам в виде запутанных отношений с людьми, с которыми он успел связаться в период своей полигамии. Периоды, когда интеллигент пускается во все тяжкие, циклически чередуются со спазмами угрызений совести и попытками как-то так извернуться, чтобы не обижать никого из заинтересованных лиц. В результате чего обиженными оказываются все по очереди. А мечущийся между любовницами, их мужьями, нечаянно соблазненными женами друзей, случайно уложенными в постель подругами жены и прочими знакомыми, втянутыми в орбиту его любовных похождений, интеллигент находит успокоение только в волшебных снах, где видит себя законным обладателем гарема или героем фантастического романа, действие которого происходит в продвинутом обществе будущего, поощряющем промискуитет из демографических соображений.