Мост - Иэн Бэнкс

Насчет партнерства он все еще колебался. Написал Андреа, та ответила: не робей, действуй. Обещала скоро вернуться. Учеба закончена, русский освоен вполне прилично. Он решил: когда ее увижу, тогда и поверю в ее возвращение.

Он занялся гольфом (Стюарт убедил). В противовес этому вступил после многолетних колебаний в «Международную амнистию» и отправил чек на крупную сумму Африканскому национальному конгрессу, когда его фирма отработала южноафриканский контракт. Он продал «порше» и купил новый «сааб турбо». Однажды в погожую июньскую субботу поехал в Галлан — сыграть с адвокатом в гольф, слушал пленку, на которой были записаны только «Because the Night» и «Shot by Both Sides», поочередно и многократно, и вдруг увидел, как разбитый синий «бристоль-409» адвоката поднимают на эвакуационный грузовик. Он проехал еще немного, снизив скорость, но все же направляясь в Галлан; он убеждал себя, что машина со смятым передком и растресканным ветровым стек лом принадлежит не мистеру Крамону. Потом развернулся на ближайшем перекрестке и возвратился. На месте аварии два очень молодых полицейских ходили с рулеткой, измеряли ширину полотна, распаханную обочину, выщербленную каменную ограду.

Мистер Крамон умер за рулем — сердечный приступ. Он подумал, что это не такой уж и страшный конец — если никого при том не угробить.

Одного я, размышлял он, не должен говорить Андреа: «Мы больше не можем вот так встречаться». Его покалывала совесть, когда он покупал черный костюм на похороны мистера Крамона. Ведь мать он провожал в последний путь всего лишь с траурной повязкой на рукаве.

Когда он ехал в крематорий, в желудке жужжали мухи. Изводило похмелье — вечером он выпил почти целую бутылку виски. Начиналась простуда, он это чувствовал. По какой-то причине, въезжая через серые массивные ворота, он думал, что она не приедет. Его уже всерьез тошнило, и он был готов развернуться и ехать куда глаза глядят. Попытался контролировать дыхание и сердцебиение, унять потливость ладоней. Завел «сааб» на обширную безупречно выметенную площадку, припарковал рядом со скоплением машин перед низким зданием крематория.

Ничего из того, что он переживал в те минуты, не было на похоронах матери, а ведь они с адвокатом даже не дружили, а были всего лишь приятелями. Может быть, все кругом решили, что он еще не протрезвел? Утром он принял душ и почистил зубы, но запах виски, наверное, исходит из пор. Даже в новом костюме он казался себе грязным бродягой. Надо было, наверное, купить венок. Почему он раньше об этом не подумал?

Он оглядел стоянку. Андреа, конечно же, здесь быть не может, это противоречило бы здравому (упокойному?) смыслу. Если он ее ждет, значит, она не появится, ей что-то помешает. Ведь ничто не помешало ей как с неба свалиться на похороны его матери. «Очередной фрагмент бесконечного многообразия жизни, — говорил он себе, подходя к отворенным дверям и поправляя галстук. — Не забывай, сынок: это страна летучих мышей».

Конечно же, она оказалась здесь. Выглядела старше, но еще красивее. Под глазами — маленькие складочки, которых он раньше никогда не замечал. Крошечные бугорки кожи, наводящие на мысль, что она привыкла щуриться под ветром пустыни. Она взяла его за руку, поцеловала в губы, подержала секунду в объятиях и отпустила. Он хотел сказать, что она прекрасна, что ей потрясающе идет черное, но (хоть и думал он при этом: «Какой же я кретин!») рот его бормотал что-то столь же банальное, пусть и более общепринятое. В ее идеально накрашенных глазах он не увидел ни слезинки.

Панихида была краткой, однако провели ее с удивительным вкусом. Священник был старым другом адвоката, и от его короткой, но явно искренней надгробной речи у него защипало глаза. «Старею, похоже, — подумал он. — А может, слишком много пью, вот и раскис. Будь рядом тот, кем я был лет десять назад, он бы сейчас надо мной насмехался. Надо же, со слезами слушаю, как священник читает панегирик преуспевающему адвокату».

И все же… После панихиды он поговорил с миссис Крамон. Если бы не знал ее так хорошо, подумал бы, что она чем-то закинулась. Она будто сияла, глаза были широко раскрыты, кожа так и лучилась энергией, рожденной смертью. Вдова не проливала слез. Она была в шоке — потеряла человека, который больше чем половину ее жизни был половиной ее жизни. Такое горе не каждый сумеет быстро постичь, а быстро избыть его не дано никому. Похоже на то, когда видишь, как молоток бьет по пальцу или соскользнувшее лезвие рассекает кожу и кровь выступает раньше, чем нервы сигнализируют мозгу о боли. Он подумал, что сейчас миссис Крамон в зоне затишья, плавает на спокойной маслянистой поверхности в глазу бури. На следующий день она уезжала с сестрой в Вашингтон.

— Ты позаботишься об Андреа? — спросила она у него на прощание. — Она так любила отца, а лететь со мной сейчас не может. Позаботишься?

— Если она позволит, — сказал он. — В Париже у нее кто-то есть, и она может…

— Нет, — решительно качнула головой миссис Крамон (привычку к этому жесту он замечал и у ее дочери). — Нет, у нее есть только ты. — И она сжала его руку, прежде чем сесть в «бентли» своего сына, и прошептала:

— Ты теперь у нее самый близкий человек.

Он какое-то время озадаченно стоял, потом пошел искать Андреа. Нашел за воротами, в парке; она, прислонясь к лимузину «даймлер» от похоронного бюро, закуривала ментоловый «Мор». «Не надо бы тебе курить, — сказал он, нахмурившись, — о легких подумай».

— Это я из солидарности, — с горечью ответила она, поглядев на него. — Мой старик тоже курил до последнего дня. — У нее дрожал маленький мускул на челюсти.

— Андреа, Андреа… — Он протянул к ней руку, внезапно охваченный жалостью, но Андреа отвернулась и плотней запахнула черное пальто. Он неподвижно стоял секунду-другую, думая о том, что несколько лет назад его бы уязвила такая реакция и он бы, наверное, сейчас же ушел. Наконец она бросила окурок на гравий и растерла подошвой черной туфли.

— Увези меня отсюда, малыш, — сказала она. — Подхвати меня лучом, Скотта. Где тут твой «порш»? Никак его не найду.

Они поехали на «саабе» в Галлан. Она хотела увидеть, где погиб отец, поэтому они остановились у еще не разглаженных рытвин на обочине, у еще не отремонтированной ограды. Он следил за ней в зеркальце заднего вида, а она стояла и глядела вниз, на изуродованный дерн, словно ожидала, что новая трава вырастет у нее на глазах. Она дотронулась до раненой земли, до каменной кладки и вернулась к машине, отряхивая пыль и землю с бледных наманикюренных пальцев. Она сказала, что брат за желание приехать сюда назвал ее некрофилкой. «А ты как думаешь?» «Ну что ты, — сказал он, — какая ерунда!» Они приехали в пустой выстуженный дом среди дюн, с окнами на залив.

Она повернулась и обняла его, едва они вошли в дверь. Когда он попытался ее мягко, нежно поцеловать, она с силой прижала свой рот к его рту, ее ногти впивались в его затылок, в спину через пиджак, в ягодицы через черные брюки. Он услышал всхлип и вспомнил, что еще ни разу не слышал, как она плачет. Она и сейчас не плакала — на глазах не было слез.

Она стянула пиджак с его плеч. Он решил ответить на этот эротический призыв, рожденный отчаянием и горем, и очень быстро отказался от мысли увести ее в какую-нибудь комнату поуютнее прихожей с ее сквозняком, холодными керамическими плитками пола и колючей циновкой. В этом уже не было необходимости, его тело как будто проснулось и осознало, что же происходит. Как будто он заразился от Андреа мгновенно передающейся лихорадкой. Слепая, нерассуждающая страсть охватила и его, он умирал от желания, никогда еще он не хотел ее так сильно. Они упали на коврик для ног, она притянула его к себе, не снимая пальто и платья. Для них обоих все закончилось в считаные секунды, и только после этого она заплакала.

Адвокат оставил ему свои клюшки для гольфа — красивый жест. Вдова, у которой были собственные сбережения, получила дом на Морэй-плейс. Сын унаследовал все книги по юриспруденции и две наиболее ценные картины. Остальное досталось Андреа, за исключением нескольких тысяч фунтов для детей сына, племянников и племянниц и взносов в парочку благотворительных учреждений.

У сына хватало хлопот с оформлением наследства, поэтому он и Андреа отвезли миссис Крамон в Прествик — ей предстояло ночью лететь в США. Он обнимал Андреа за худые плечи и смотрел, как самолет поднимается, разворачивается над темным Клайдом, направляется в Америку. Он не соглашался уезжать, пока самолет не исчезнет из виду, поэтому они стояли и глядели, как слабее и слабее мигают в последних лучах дня его бортовые огни. Где-то над Малл-оф-Кинтайром, уже почти скрывшись из глаз, самолет вдруг вынырнул из тени Земли в лучи закатного солнца, и засверкал его инверсионный след, восхитительно розовый на густосинем фоне. У Андреа даже захватило дух, и она хихикнула — в первый раз с тех пор, как услышала новость о смерти отца.