Белое сердце - Xавьер Мариас

Я ничего не хотел и ничего не искал, когда ждал перед домом Берты — все произошло неожиданно. Закончилась седьмая из моих восьми недель, прошла неделя с тех выходных, о которых я рассказывал, тех, когда я снял короткий видеофильм. Почта на той неделе работала так же хорошо, как и всегда, и мы отослали наш фильм в понедельник (Берта так и не сняла копию), и он произвел эффект: «Билл» счел, что стоит рискнуть. Он ответил короткой запиской, не извинившись за то, что не прислал в ответ свою кассету (не прислал даже завалящей фотографии), но назначил встречу на ближайшую субботу. Письмо его пришло только в пятницу, никак не раньше: всю неделю Берта каждый вечер после работы заезжала на Олд Челси Стэйшн и проверяла содержимое своего ящика. «Билл», как и прежде, писал по-английски, но при этом в чисто испанской манере назначил свидание на ближайший день. «Я тебя узнаю», — писал он, назначая встречу в баре отеля «Плаза», там, где обычно встречаются люди, которые собираются вместе пойти в театр, в ресторан или даже в оперу. Он даже не подозревал, что Берте известно, что он живет в этом отеле, что именно там находится его подушка. В тот вечер Берта должна была ужинать в обществе Джулии и еще нескольких своих друзей. На этом ужине, дата которого была оговорена за несколько недель, должен был присутствовать и я. Берта решила, что будет лучше не извещать друзей заранее о том, что она не придет, чтобы они не начали настаивать или не заявились ее проведать, если она скажется больной. Пришлось мне, явившись в портовый ресторанчик, извиняться за Берту, оправдывая ее отсутствие жестокой мигренью, и чувствовать себя чужаком в компании, в которой я почти никого не знал.

Пока я брился и одевался, собираясь на ужин, Берта тоже прихорашивалась, готовясь к встрече с «Биллом», «Джеком» и «Ником», и мы молча оспаривали друг у друга зеркало в ванной и саму ванную. Она нервничала, и от нее уже пахло «Труссарди». «Ты еще не закончил?» — спросила она, увидев, что я все еще бреюсь. «Я не знал, что тебе уже пора выходить, — ответил я, — я мог бы и в своей комнате побриться». — «Нет, мне выходить через час», — сухо ответила она, хотя была уже тщательно одета и ей оставалось только подкраситься, а это, как я знал, она делает очень быстро (и еще меньше времени ей нужно на то, чтобы обуться: у нее были очень чистые ступни). Но я еще не успел завязать галстук, как она снова появилась в ванной, одетая совсем по-другому, но не менее тщательно. «Отлично выглядишь!» — «Я выгляжу ужасно, — ответила она. — Не знаю, что надеть. Посмотри, как тебе это?» — «Мне больше понравилось то что было раньше, но это тебе тоже очень идет». — «Раньше? Да я только что оделась, — сказала она. — То, что на мне было, я надевала, чтобы походить дома. Я вовсе не собиралась в этом идти». — «А оно тебе шло», — ответил я, протирая линзу концом еще не завязанного галстука. Она вышла из ванной, но через несколько минут вернулась, уже в другом наряде, несколько провоцирующем, если так можно сказать (думаю, можно, потому что такие наряды именно провоцируют — во всех языках, которые я знаю, такое слово существует, а все языки сразу не могут ошибаться). Она посмотрелась в зеркало издалека, чтобы увидеть как можно больше (большого зеркала в доме не было; я пристроился сбоку, чтобы перевязать узел галстука), согнула ногу в колене и рукой разгладила слишком короткую и узкую юбку, словно боялась, что какая-нибудь воображаемая складка обезобразит ее, а может быть, просто поправляла трусы под юбкой. Ее очень волновало, как она выглядит одетой: Билл видел ее обнаженной, хотя и только на экране.

. — Тебе совсем не страшно? — спросил я.

— Ты о чем?

— Незнакомый человек, всякое может случиться. Не хочу накликать беду, но ты сама говорила, что на свете много таких субъектов, с которыми ты даже улицу не стала бы вместе переходить.

— Большинство из них работает на заметных аренах: мы таких встречаем каждый день в ООН, и весь мир переходит с ними дорогу. И потом, мне все равно. Я уже привыкла. Если бы я боялась, я никогда бы ни с кем не познакомилась Всегда можно дать задний ход, а если что случится, — значит, такая судьба. Впрочем, дать задний ход можно не всегда, иногда бывает слишком поздно.

Она осматривала себя снова и снова — спереди, с боков и сзади, но не спрашивала меня, как было лучше, сначала или сейчас, и я не хотел лезть со своими советами, пока она сама не попросит. Она попросила.

— Ужасно выгляжу, — сказала она. — Наверное, растолстела.

— Не говори глупостей. Все у тебя в норме. Несколько дней назад тебе казалось, что ты слишком худая, — сказал я и, чтобы отвлечь ее от критического разглядывания себя в зеркале, добавил: — Как ты думаешь, куда он тебя пригласит?

Она поплевала на маленькую щеточку и чесала брови наверх, чтобы придать им густоту.

— Учитывая то, что он не ходит вокруг да около и что назначил мне встречу в своем отеле, полагаю, что он поведет меня прямо к себе в номер. Но я не имею ни малейшего намерения остаться сегодня без ужина.

— Может быть, он заказал ужин в номер, как в фильмах про соблазнителей?

— Тоже неплохо. Не забудь только, что я до сих пор не видела его лица. Может быть, когда я его увижу, то даже выпить с ним не захочу. — Берта пыталась себя подбодрить, она не была уверена в себе, ей хотелось на миг поверить, что все произойдет не так, как на самом деле произойдет, что ее еще потребуется уговаривать, соблазнять. Она знала, как все будет, потому что в первую очередь все зависело от нее. Она была соблазнена еще задолго до того, как ей написал «Ник», — потому что у нее были влечение и желание, а именно они-то больше всего убеждают и соблазняют. Поэтому она тут же прибавила, как будто до этого она только на миг хотела обмануть меня:

— Не волнуйся, если меня долго не будет. Возможно, я не приду ночевать.

Я вышел из ванной и закончил завязывать галстук уже у себя в комнате перед карманным зеркальцем. Я был уже почти готов, встреча, на которую шел я, и куда, на самом деле, должна была идти Берта, начиналась раньше, чем ее свидание с «Биллом». Я надел пиджак, перебросил плащ через руку и подошел к двери ванной, чтобы попрощаться. Я не решился переступить порог, как будто одетым я уже не имел права этого делать, хотя мы не соблюдали условностей — какие условности между старыми друзьями, которые когда-то, пятнадцать лет тому назад, делили постель.

— Ты могла бы оказать мне услугу? — спросил я вдруг, просунув голову в ванную (спросил неожиданно для самого себя, потому что задал этот вопрос, еще не решив окончательно, стоит ли его задавать).

Она не оглянулась — в этот момент она стояла с пинцетом перед зеркалом, которое теперь было полностью в ее распоряжении, разглядывала свое лицо и выискивала (или создавала) в нем недостатки.

— Какую? — спросила она.

Я снова задумался и снова начал говорить раньше, чем принял решение (когда я перевожу, я тоже часто опережаю того, кого я перевожу, потому что заранее угадываю, что он скажет дальше), а сам при этом думал: «Если я попрошу об этом, она попросит объяснений»:

— Ты могла бы во время разговора как-нибудь ввернуть имя «Мириам» и посмотреть, как он отреагирует?

Берта с силой выдернула волосок, которому вынесла приговор и который был уже зажат щипчиками. Потом посмотрела на меня.

— Имя «Мириам»? Зачем? Что ты о нем узнал? Это его жена?

— Да нет, я ничего не знаю. Это всего лишь маленький эксперимент.

— А ну, — поманила она меня пальцем левой руки, словно приглашала подойти поближе или говорила: «Выкладывай!», или «Объясни!», или «Расскажи!» Мне стало неловко.

— Я действительно ничего не знаю. Это так, некоторые подозрения, одно мое предположение, времени нет рассказывать — я должен быть вовремя, чтобы объяснить твое отсутствие, завтра я тебе все расскажу. Если не забудешь и сможешь — упомяни это имя во время разговора, неважно, в какой связи, скажи, что отменила ужин с подругой, которую так зовут, придумай что-нибудь, только упомяни это имя, только упомяни и все.

Берта любила тайны — людям нравится участвовать в экспериментах и сообщать результаты, даже если они понятия не имеют, в чем все дело.

— Хорошо, — сказала она. — Сделаю. А ты можешь оказать услугу мне?

— Какую? — спросил я.

Она заговорила сразу, вероятно, давно все обдумала и решила:

— У тебя есть презервативы? Ты мог бы мне оставить? — проговорила она быстро, не глядя на меня (в этот момент она очень старательно красила губы маленькой кисточкой).

— Должны быть в несессере, — ответил я таким естественным тоном, будто она просила одолжить ей пинцет (ее пинцет все еще лежал на раковине), но это была деланная естественность, и я не удержался от комментария:

— Мне казалось, ты мечтала, чтобы кто-нибудь из тех, с кем ты встречаешься, хоть раз не захватил их с собой.

Берта засмеялась: