Любовь без страховки (СИ) - Князева Марина

— Я думаю, что это не самая лучшая идея.

— А я не прошу тебя думать! Просто устрой нам встречу!

— Маш, да бесполезно все! Я нашел Антона! Он мне все рассказал…

Какого Антона? О ком он сейчас? Неужели он не слышит, о чем я говорю?

Я перебила его, потому что почувствовала, что мое безразличие закончилось. И меня вот-вот снова начнут душить слезы.

— Да мне все равно! — закричала я. — Просто позвони ему и скажи, что мне нужно его увидеть!

— Я не могу! — закричал в ответ Илья.

— Почему?

Захаров как-то странно молчал.

— Почему?

— Маш…

— Почему? — мой голос сорвался на визг.

— Он уехал, — как-то тихо пролепетал Илья.

— Куда?

— В Германию.

— Надолго?

— Маш!

— Когда он вернется?

После не продолжительной паузы, Илья произнес то, что потом разорвет меня на части:

— Сказал, что никогда.

Никогда? Бред какой-то…

— Ты мне врешь? — весь мой запал лопнул, как воздушный шарик.

— Нет, Маш. Не вру.

Еще один выстрел в мое почти бездыханное сердце.

— С ней? — прохрипела я зачем-то.

Хотя ответ мне был не нужен. Конечно, с ней.

Это был контрольный.

— Я не знаю. Маш, у тебя все в порядке? Если тебе нужна помощь, ты только скажи!

А мне стало смешно. Вместо ожидаемых слез меня душил истерический смех.

— Помощь? От тебя? — меня несло, но я не могла остановиться. — Или ты на его место захотел? Так приезжай! Мне теперь все равно где и с кем!

— Дура ты! Я с тобой по нормальному! Радуйся, что не послал тебя после твоих выходок!

Меня не интересовали оправдания Захарова. Я бросила свой телефон в стену, и он разлетелся на кусочки. У меня снова началась истерика, где я кусала руки и просила его не оставлять меня. И если бы в тот момент мама была дома, то смирительная рубаха мне была бы обеспечена.

А вечером вернулся из рейса папа.

И это была адская ночь.

Оказывается, мама была на грани, а я ведь даже не заметила, что так сильно ее расстраиваю. Но ее терпению пришел конец, и меня было решено отправить к психологу.

Но это потом. А для начала я выслушала такую лекцию от папы, что просто радовалась, что они знают не все. Потому что только за одно предательство Торопова, папа хотел его убить. И только мои слезы, и уговоры на коленях спасли моего бывшего парня от похода на тот свет.

Папа кричал и кричал, потом жалел меня, и снова кричал. До тех пор, пока у меня не пропали силы. Он отнес меня на кровать, что-то успокаивающе мне нашептывая, а я поняла, что больше не хочу. Ни к психологу. Ни к Торопову. Ни жить. С такой мыслью я и провалилась в сон.

А утро было другим. По-прежнему унылым и безрадостным, но моя голова в этот раз была ясной. Я понимала, что меня ждет впереди. И не хотела себе такой участи. Не хотела, чтобы мои страхи и боль вытащили наружу для общего обозрения. Не хотела мести со стороны папы. Не хотела упреков и осуждения родителей и всех окружающих. Это было для меня еще одним ударом. И я могла с ним не справиться. Он мог стать последним. Поэтому, как только проснулась, я сразу же побежала на кухню, где и застала маму. Заплаканную и явно не спавшую всю ночь. Она сидела на стуле, и я упала перед не на колени:

— Мам, пожалуйста, не надо меня к психологу! Я очень прошу! Я не смогу там.

— Маш, да ты же сама мучаешься и нас мучаешь. Мне так страшно и больно за тебя.

— Мам! Я сама справлюсь! Я обещаю! Я возьму себя в руки.

Как же, возьму. Вон, глаза уже на мокром месте. И не только у меня.

— Маш, я буду очень рада. Ведь ты такая молодая. У тебя все впереди! Вся жизнь, деточка моя!

Я закивала головой.

— Мам, да я все понимаю! Просто сильно люблю его! И если даже схожу к этому докторишке, то ничего не изменится. Он у мня в крови. В голове. И в сердце. И только я сама его могу оттуда ампутировать.

— Маш, ну, если ты действительно больше не будешь так убиваться, насильно никто тебя никуда не поведет. Просто очень страшно за тебя. Ты же даже нас не видишь.

— Мам! Я обещаю, что справлюсь. Только если…

— Если…, - тело мамы под моими руками напряглось.

— Если вы мне разрешите не поступать в этом году в универ…

— Маш, ну ты чего?

Она шокировано уставилась на меня.

— Мам, мне нужен тайм-аут. Мне нужно время. Я все равно не смогу учиться. Мне очень больно, но если вы с папой поддержите меня, то я обязательно справлюсь.

— И что ты будешь делать весь год?

— я уеду к бабушке в деревню.

— Мааааш, — маме явно не понравилась эта идея.

— Мам, я по-другому не смогу, — господи, только бы не заплакать, — ты же моя мама и должна меня понять. Пожалуйста!

Я уткнулась е в колени, чтобы скрыть подступающие слезы.

— Мам, вы можете меня по докторам водить, заставлять учиться, но однажды я не выдержу и сорвусь. А там я справлюсь. Мам, ты же видишь, как мне плохо! Мам, ты же знаешь, что такое любовь. Ты же папу любишь! Мам, пожалуйста, услышь меня сейчас. Уговори папу, чтобы я поехала жить в деревню. Прошу тебя мам.

— Маш, ты снова плачешь.

— Мам, клянусь, я прям сейчас умоюсь и больше ни слезинки. И даже позавтракаю с тобой. И съем все, что ты приготовишь, только отпустите меня в деревню.

Я врала. Я не знала, как справлюсь и как ампутирую Торопова из своего сердца. Но на тот момент мне было важно, чтобы мне поверили, потому что жить в городе, где я была счастлива с ним, было не в моих силах. В городе, где каждое место было пропитано воспоминанием о нем. Где жили люди, которые знали меня и его. Знали о нашей любви и радовались нашему расставанию. В городе, в котором бы я захлебнулась окончательно.

Мне нужно было исчезнуть. Испариться. Что бы попытаться хотя бы встать на колени.

15

Влад

Я попросил у стюардессы еще одну бутылку конька. И мне было плевать, что мои соседи по полету косо поглядывали на бухающего пассажира. Мне нужно было погасить пожар в моей душе, который сжигал все мои внутренности до тла. Пожар предательства любимой девушки. Я еще не до конца поверил в то, что произошло, но воспоминания яркими картинки каждую минуту напоминали мне о том, что все реально. Что лох и влюбленный придурок, который просто ослеп от любви.

Алкоголь сжигал мое горло, но облегчение приносил лишь на мгновения. А потом мой собственный огонь снова начинал пожирать меня, заставляя корчиться от боли. От непонимания, почему этой доверчивой наивной девчонке так легко удалось меня обвести вокруг пальца.

Наверное, потому что я влюбился по-настоящему. Впервые в жизни. Никого кроме нее не видел. Только она. В моих мыслях, в моем сердце, в моей крови. И именно поэтому мне так херово сейчас.

Я был повернут на Маше. С самого начала. А когда услышал ее тихие признания в любви, вообще отключился от окружающего мира. Я спал и видел, как она улыбается, как робко целует и от удовольствия жмурится. А в реальности вообще дурел только от одних ее мыслей. Ее присутствие делало меня слабым и зависимым. Предложи она спрыгнуть вместе с ней с крыши небоскреба, я бы сделал это не задумываясь. Я был слеп и не имел никакого оружия против ее дурманящей улыбки и слишком сладких губ.

А еще я хотел ее. До боли. Я не знаю, как мне удавалось держать себя в руках рядом с ней. Я каждый раз после встречи с ней охреневал, как я смог не распустить рук и не взять ее в машине или еще где-нибудь. Где, значения не имело вообще. Я просто зверел рядом с ней. От ее запаха и выбивающих весь мой дух поцелуев. И если бы она знала, что творится внутри меня, то бежала бы, не оглядываясь. Но я сдерживался, и она была рядом. Это потом я ехал в спортзал и выматывал себя та, что сил даже думать не оставалось. А сколько холодного душа принято мной и вовсе не сосчитать. Ну, и чтобы снять напряжение, я даже не отказывался от помощи своей руки. Но это все мало помогало. Может быть только на короткий промежуток времени. А потом все заново. Мне даже казалось, что мой член всегда был в приподнятом состоянии. Ощущения не из приятных. А если моя девочка рядом, то вообще ни о чем, кроме секса я думать не мог. Не знаю, кто придумал эти бредни, что если любишь, то вытерпишь сколько угодно. Я, например, себя сдерживал с трудом. Нет, за все наше общение я даже не посмотрел налево. Меня никто не интересовал, кроме моей девочки. Но каждый день с Машей становился квестом, который я вот-вот мог провалить с треском. А после последней нашей встречи, когда, я как озабоченный чуть не кончил в трусы, стал для меня точкой отсчета.