Дом и дорога - Вячеслав Владимирович Веселов

машины — их было две — уже разворачивались. В первой, рядом с шофером, сидел Лагунов в неизменной своей армейской панаме. Он улыбался и махал нам полевой сумкой.

С грохотом упал задний борт, и из кузова, точно десантники, посыпались ребята в свитерах и штормовках. Девочки-художницы осторожно передавали свои планшеты, а одна была даже с этюдником. Были два студента-практиканта в аккуратных курточках с эмблемами строительных отрядов на рукавах. Кругами носилась овчарка по кличке Гек. Наконец из кузова показались невероятно длинные ноги в растоптанных кедах — старший лаборант Александр Верченко.

— А-а, — сказал он, — аборигены. Как дела?

У Олега нашлись знакомые.

— Это Женька Пастухов, — кричал он, тыча пальцем в сторону парня с веселыми, жуликоватыми глазами. — Мы с ним работали такелажниками в Эрмитаже. Вот ловкач! Он и здесь успел!

Ребята ставили палатки, девочки разжигали огонь в очаге, молодые голоса и шум вокруг казались мне праздничными, но тут я услышал Лагунова.

— Утром мы с Алиной поедем искать место для лагеря, — говорил он Саше Верченко. — Где-нибудь поближе к раскопу. После завтрака погрузите снаряжение в машину. Что останется, пойдет вторым рейсом. Приготовьтесь к погрузке. Мы недолго будем кататься. Двух часов, я думаю, нам хватит.

Вид у Лагунова был озабоченный. «Все, — подумал я, — начинаются будни».

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Мы покидаем лагерь, такой обжитой и такой привычный, словно он всегда здесь стоял, словно мы всегда уезжали отсюда по утрам — палатки, белье на веревке, столы, затухающий очаг с бледной струйкой дыма. Повариха Таня уже не смотрит на нас. Она в раздумье стоит над столом: пора убирать посуду. Рядом вертится Гек. Он проводил нас до моста через ручей и вернулся.

Лагерь скрывается за холмами, машина начинает нырять на выбитой дороге.

— Эй! — кричит Олег. — Осторожней! Моя лодыжка.

— Подумаешь, голубая кость! — смеются девочки.

— Голубой кости лодыжка, — довольный, декламирует Олег.

— Какой размер? — спрашивает Андрей.

— Сорок четвертый.

— Я не о мослах.

— Минуту. Го-лу-бой ко-сти ло-дыжка... Анапест.

— Нет.

— Нет? Не важно. А вот мы с Сергеем видели в автобусе такую надпись... — Олег скандирует, закатив глаза: — «Дверь открывает шофер на основной остановке...» Это же Гомер! Так, Серый?

— Да, — быстро отвечает Сережа. Он подпрыгивает на скамье и валится на меня.

Черт! Деревянная у него нога, что ли!

— Прости, пожалуйста!

— Ладно, Сергей.

— Прости, ради бога. Я нечаянно.

— Перестань! — морщится Андрей — Ты хочешь, чтобы человек еще и молчал, когда ему дробят пальцы на ногах.

— Простите.

— Отрава, а не человек! — Андрей поворачивается ко мне. — Не обращай внимания. Сережа у нас даже перед Геком извиняется.

Это я и сам успел заметить. Вечно погруженный в размышления, рассеянный, Сережа часто попадал впросак и постоянно извинялся. Он был неловок, его, видать, никогда не покидало чувство вины, и он всеми способами старался загладить свои промахи. Ребят это раздражало. А мне нравилась его вежливость, его порывистая готовность откликнуться на любую просьбу. Сегодня ночью, когда мы болтали с Олегом, Сережа вдруг проснулся. «Вам, наверное, нужны спички?» — «Спи», — сказал Олег. «Простите. Мне показалось, вам нужны спички. Но я не курю».

Пыльная дорога петляет среди колючих зарослей. Загон для овец, развалины кишлака, шест с выгоревшими на солнце лоскутками на мусульманской могиле. Из-под колес взлетают хохлатые степные жаворонки. Тощие лисицы лениво отбегают, останавливаются среди колючек и долго смотрят нам вслед. У них желто-серый, под цвет пустыни, мех, и они совсем не похожи на своих сестер из русских сказок.

Машина сбавляет ход: на дороге отара. Пыль столбом, блеяние овец, крики пастухов. Свирепые псы с лаем бросаются за нами, когда машина трогается.

Время и ветры сделали свое дело — курганы почти сровнялись с землей. Сначала они казались нам беспорядочным скоплением замшелых камней, но теперь по рисунку выкладки мы научились находить могильные ограды.

Андрей с Борисом расшвыряли камни и взялись за лопаты, а мы с Олегом все еще ползаем на коленях, зачищаем выкладку. Нам не терпится копать.

— Энтузиазм новичков, — бросает лаборант Алина. — Посмотрите, какая интересная выкладка! — Они с художницей снимают план кургана. — Не спешите. После обеда уберем камни, сделаем горизонтальную зачистку... Вот выйдем на могилу, тогда и прирежемся.

«Выйдем на могилу», «прирежемся» — нам это уже не кажется тарабарщиной.

— У нас пустая могила, — говорит Андрей. — Видать, первыми археологами были грабители. Мы уже начали второй курган. А вы все японские садики устраиваете, копуши?

Действительно, группа камней на песке напоминает «сухой» дзэнский сад. В нынешнем рисунке «сада» угадывается нарушенный временем порядок, какой-то загадочный канон.

— Вы роете как вульгарные кладоискатели, — роняет Олег.

— А ты прикидываешься любителем археологии.

— У нас все по науке. Видите, какая интересная выкладка!

Алина при этих словах улыбается.

Дорога в лагерь.

Пыль, те же жаворонки, те же лисы.

Гремит под колесами дощатый настил моста через Чашму. Нас встречает Гек. Высунув язык, он бежит за машиной.

Купание. Ужин.

Незаметно наступает вечер. Небо играет, его краски прозрачны, слабы, летучи. Это тот переходный час, который отделяет день от вечера и, как утверждает Борис, имеет в некоторых языках специальное название. Воздух прозрачный. Кажется, стены Аруктау придвинулись к самой границе лагеря. Как быстро здесь меняется освещение! Солнце скатилось за вершины гор, и теперь, густо-синие, почти черные, плоские, как декорации, они четко вырезаны на фоне неба.

Над темнеющей землей повисает стрекот цикад. Может быть, это результат усиленного чтения фантастики, но когда я слышу их, мне представляется таинственная цивилизация крохотных металлических созданий.

— Странно, — произнес Борис — Пустыня, горы, цикады... Все впервые. И — ничего! Никаких эмоций. В нас, вероятно, есть какой-то сильный внутренний фон, который подавляет внешние картины.

— Да, — подхватывает Андрей, — я тоже об этом подумал. Что-то есть. Какое-то изначальное чувство горожанина или опыт, который не позволяет нам искренне радоваться, всерьез воспринимать эти красоты.

— Изначальное чувство! — презрительно фыркает Олег. — Старички! Это не вы, это природа вами пренебрегает. — Олег поводит плечами, делает глубокий вдох. — Да посмотрите вы, луна какая! Совершенно сумасшедшая луна!

Прошлым летом Андрей грозился приехать ко мне, а потом неожиданно прислал письмо с Курил.

«Живу на острове Кунашир, — писал он, — на берегу залива Измены. Глупая многозначительность! (Это по поводу предполагавшегося заезда к тебе.) Был на Сахалине, и он меня ничем не поразил. Обещали тут некий гигантизм в природе, но мною в этом плане замечены пока только гигантского размера пирожки с капустой и таковые же цены. Ну еще несколько экзотических слов да пресловутая черемша, которую я, наверное, смог бы отведать и у тебя в гостях. Честное слово, дома экзотики в сто раз больше.