Рождественские повести - Чарльз Диккенс

- Вот, пожалуйста! - сказал возчик, обращаясь к жене. - Так вот он и сидел на обочине, когда я его увидел! Прямой как придорожный столб. И почти такой же глухой.

- Так и сидел, под открытым небом, Джон?

- Под открытым небом, - подтвердил возчик, - а уже стемнело. "Плачу за проезд", сказал он и протянул мне восемнадцать пенсов. Потом влез в повозку. И вот он здесь.

- Он, кажется, хочет уходить, Джон!

Вовсе нет. Старик только хотел сказать что-то.

- Если позволите, я побуду здесь, пока за мной не придут, - мягко проговорил незнакомец. - Не обращайте на меня внимания.

Сказав это он из одного своего широкого кармана извлек очки, из другого книгу и спокойно принялся за чтение. На Боксера он обращал не больше внимания, чем на ручного ягненка!

Возчик с женой удивленно переглянулись. Незнакомец поднял голову и, переведя глаза с хозяина на хозяйку, проговорил:

- Ваша дочь, любезный?

- Жена, - ответил Джон.

- Племянница? - переспросил незнакомец.

- Жена! - проревел Джон.

- В самом деле? - заметил незнакомец. - Неужели правда? Очень уж она молоденькая!

Он спокойно отвернулся и снова начал читать. Но не прочел и двух строчек, как опять оторвался от книги и спросил:

- Ребенок ваш?

Джон кивнул столь внушительно, что внушительней и быть не могло, даже крикни он утвердительный ответ в переговорную трубу.

- Девочка?

- Ма-а-альчик! - проревел Джон.

- Тоже очень молоденький, а?

Миссис Пирибингл тотчас же вмешалась в разговор:

- Два месяца и три дня-а! Прививали оспу шесть недель тому наза-ад! Принялась очень хорошо-о! Доктор считает замечательно красивым ребе-онком! Не уступит любому пятиме-есячному! Все понимает, прямо на удивленье! Не поверите, уже хватает себя за но-ожки!

Маленькая мамаша так громко выкрикивала эти короткие фразы ему на ухо, что хорошенькое личико ее раскраснелось, и, совсем запыхавшись, ока поднесла ребенка к гостю в качестве неопровержимого и торжественного доказательства, в то время как Тилли Слоубой, издавая какие-то непонятные звуки, вроде чиханья, прыгала, как телка, вокруг этого невинного, ни о чем не ведающего существа.

- Слушайте! Наверное, это пришли за ним, - сказал Джон. - Кто-то идет к нам. Открой, Тилли!

Однако, прежде чем Тилли добралась до двери, кто-то уже открыл ее снаружи, так как это была самая простая дверь со щеколдой, которую каждый мог поднять, если хотел, а хотели этого очень многие, потому что все соседи были охотники перемолвиться добрым словом с возчиком, хоть сам он и был неразговорчив. Когда дверь открылась, в комнату вошел маленький, тощий человек с землистым лицом; он был в пальто, сшитом, очевидно, из холщовой покрышки какого-то старого ящика: когда он обернулся и закрыл дверь, чтобы холод не проник в комнату, оказалось, что на спине у него черной краской начерчены огромные заглавные буквы "Г" и "Т", а кроме того написано крупным почерком слово: СТЕКЛО.

- Добрый вечер, Джон! - сказал маленький человек. - Добрый вечер, сударыня! Добрый вечер, Тилли! Добрый вечер, господин, не знаю, как вас звать! Как поживает малыш, сударыня? Надеюсь, Боксер здоров?

- Все в добром здоровье, Калеб, - ответила Крошка. - Да стоит вам только взглянуть хотя бы на малыша, и вы сами это увидите.

- А по-моему, стоит только взглянуть на вас, - сказал Калеб.

Однако он не взглянул на нее; что бы он ни говорил, его блуждающий озабоченный взгляд, казалось, вечно устремлялся куда-то в другое пространство и время, и то же самое можно было сказать о его голосе.

- Или взглянуть хотя бы на Джона, - сказал Калеб. - Либо на Тилли, коли на то пошло. И уж конечно на Боксера.

- Много работаете теперь, Калеб? - спросил возчик.

- Порядочно, Джон, - ответил тот с рассеянным видом, как человек, который ищет что-то весьма важное, по меньшей мере - философский камень. - И даже очень порядочно. Теперь пошла мода на ноевы ковчеги. Мне очень хотелось бы усовершенствовать детей Ноя, но не знаю, как это сделать за ту же цену. Приятно было бы смастерить их так, чтобы можно было отличить, кто из них Сим, кто Хам, а кто их жены. Вот и мухи, надо сознаться, выходят совсем не того размера, какой нужен по сравнению со слонами. Ну, ладно! Нет ли у вас для меня посылки, Джон?

Возчик пошарил рукой в кармане пальто, которое снял, придя домой, и вынул крошечный горшок с цветком, тщательно обернутый мхом и бумагой.

- Вот! - сказал он, очень осторожно расправляя цветок. - Ни один листочек не попорчен. Весь в бутонах!

Тусклые глаза Калеба заблестели. Он взял цветок и поблагодарил возчика.

- Дорого обошелся, Калеб, - сказал возчик. - В это время года цветы очень уж дороги.

- Ничего. Для меня он дешев, сколько бы ни стоил, - отозвался маленький человек. - А еще что-нибудь есть, Джон?

- Небольшой ящик, - ответил возчик. - Вот он.

- "Для Калеба Пламмера", - проговорил маленький человек, читая адрес по складам. - "Денежное". Денежное, Джон? Это, наверное, не мне.

- "Бережно", - поправил возчик, заглядывая ему через плечо. "Обращаться бережно". Откуда вы взяли, что "денежное"?

- Ну да! Конечно! - сказал Калеб. - Все правильно. "Бережно". Да, да, это мне. А ведь я мог бы получить и денежную посылку, если бы мой дорогой мальчик не погиб в золотой Южной Америке! Вы любили его, как сына, правда? Да вам это и говорить незачем. Я и так знаю. "Калебу Пламмеру. Обращаться бережно". Да, да, все правильно. Это ящик с глазами для кукол - для тех, которые мастерит моя дочь. Хотел бы я, Джон, чтобы в этом ящике были зрячие глаза для нее самой!

- И я бы хотел, будь это возможно! - воскликнул возчик.

- Благодарю вас, - отозвался маленький человек. - Ваши слова идут от сердца. Подумать только, что она даже не видит своих кукол... а они-то таращат на нее глаза весь день напролет! Вот что обидно! Сколько за доставку, Джон?

- Вот я вас самого доставлю куда-нибудь подальше, если будете спрашивать! - сказал Джон. - Крошка! Чуть было не сострил, а?

- Ну, это на вас похоже, - заметил маленький человек. - Добрая вы душа! Постойте, нет ли еще чего... Нет, кажется, все.

- А мне кажется, что не все, - сказал возчик. - Подумайте хорошенько.

- Что-нибудь для нашего хозяина, а? - спросил Калеб, немного подумав. Ну, конечно! За этим-то я и пришел; но голова у меня забита этими ковчегами и вообще всякой всячиной! Я и позабыл. А он сюда не заходил, нет?

- Ну, нет! - ответил возчик. - Он занят - за невестой ухаживает.

- Однако он хотел сюда заехать, - сказал Калеб, - он велел мне идти по этой стороне дороги, когда я буду возвращаться домой, и сказал, что почти наверное меня нагонит. Ну, пора мне уходить... Будьте добры, сударыня, разрешите мне ущипнуть Боксера за хвост?

- Калеб! Что за странная просьба!

- Впрочем, лучше не надо, сударыня, - сказал маленький человек. Может, это ему не понравится. Но мы только что получили небольшой заказ на лающих собак, и мне хотелось бы сделать их как можно больше похожими на живых - насколько это удастся за шесть пенсов. Вот и все. Не беспокойтесь, сударыня.

К счастью, вышло так, что Боксер и без этого стимула начал лаять с великим усердием. Но лай его возвещал о появлении нового посетителя, и потому Калеб, отложив изучение живых собак до более удобного времени, взвалил на плечо круглую коробку и поспешно распрощался со всеми. Он мог бы избавить себя от этого труда, так как на пороге столкнулся с хозяином.

- О! Так вы здесь, вот как? Подождите немного. Я подвезу вас домой. Джон Пирибингл, мое почтение! И нижайшее почтение вашей прелестной жене! День ото дня хорошеет! Все лучше становится, если только можно быть лучше! И все моложе, - задумчиво добавил посетитель, понизив голос, - как это ни странно!

- Что это вы вздумали говорить комплименты, мистер Теклтон? - сказала Крошка далеко не любезно. - Впрочем, не удивляюсь - ведь я слыхала о вашей помолвке.

- Так, значит, вы о ней знаете?

- Едва поверила, - ответила Крошка.

- Нелегко вам было поверить, да?

- Очень.

Фабрикант игрушек Теклтон, - его зачастую называли "Грубб и Теклтон", ибо так называлась его фирма, хотя Грубб давно продал свой пай в предприятии и оставил в нем только свою фамилию, а по мнению некоторых, и ту черту своего характера, которая ей соответствует, - фабрикант игрушек Теклтон имел призвание, которого не разгадали ни его родители, ни опекуны. Сделайся он при их помощи ростовщиком или въедливым юристом, или судебным исполнителем, или оценщиком описанного за долги имущества, он перебесился бы еще в юности и, вполне удовлетворив свою склонность творить людям неприятности, возможно, превратился бы к концу жизни в любезного человека, - хотя бы ради некоторого разнообразия и новизны. Но, угнетенный и раздраженный своим мирным занятием - изготовлением игрушек, он сделался чем-то вроде людоеда и, хотя дети были источником его благополучия, стал их непримиримым врагом. Он презирал игрушки; он ни за что на свете сам не купил бы ни одной; он злобно наслаждался, придавая выражение жестокости физиономиям картонных фермеров, ведущих свиней на рынок, глашатаев, объявляющих о пропаже совести у юристов, заводных старушек, штопающих чулки или разрезающих паштеты, и вообще лицам всех своих изделий. Он приходил в восторг от страшных масок, от противных лохматых красноглазых чертей, выскакивающих из коробочек, от бумажных змеев с рожами вампиров, от демонических акробатов, не желающих лежать спокойно и вечно проделывающих огромные прыжки, до смерти пугая детей. Только эти игрушки приносили ему некоторое облегчение и служили для него отдушиной. На такие штуки он был великий мастер. Все, что напоминало кошмар, доставляло ему наслаждение. Дошло до того, что он однажды просадил уйму денег (хотя очень дорожил этими "игрушками"), фабрикуя, себе в убыток, жуткие диапозитивы для волшебного фонаря, на которых нечистая сила была изображена в виде сверхъестественных крабов с человеческими лицами. Немало денег потратил он, стараясь придать особую выразительность фигурам игрушечных великанов, и хоть сам не был живописцем, сумел все-таки при помощи куска мела показать своим художникам, как изобразить на мордах этих чудовищ зловещую усмешку, способную нарушить душевное спокойствие любого юного джентльмена в возрасте от шести до одиннадцати лет на весь период рождественских или летних каникул.