Приватная жизнь профессора механики - Нурбей Гулиа

- Сурков! - представился один из них, коренастый крепыш.

- Кротов! - представился другой, высокий и худенький.

- Что грустите ребята? - спросил я.

- А ты что предложишь? - переспросили они.

Я, зная народный обычай обмывать новоселье, вынул из портфеля бутылочку чачи. Сама бутылка была из-под 'Боржоми', и это смутило соседей:

- Ты что, газводой решил обмыть койку? Не уписаться бы тебе ночью от водички-то!

- Что вы, ребята, - чистейшая чача из Грузии, пятьдесят градусов!

Ребята встали.

- Пойдём отсюда, - предложил Сурков, - проверки бывают, сам знаешь, какое время. Выйдем лучше наружу.

Я положил бутылку в карман, ребята взяли для закуски три куска рафинаду из коробки, и мы вышли в скверик. Экспроприировав стакан с автомата по отпуску газводы, мы засели в чащу кустов. Я открыл бутылку, налил Суркову.

- За знакомство! - предложил тост Сурков и выпил.

Следующий стакан я налил Кротову; тост был тем же.

Наконец, я налил себе. Стою так, с бутылкой в левой руке и со стаканом - в правой, только собираюсь сказать тост, как вдруг появляются живые 'призраки' - милиционер и дружинник с красной повязкой.

- Ну что ж, распитие спиртных напитков в общественном месте, - отдав честь, констатировал старшина. И спросил: - Штраф будем на месте платить или пройдёмте в отделение?

И тут я внезапно стал автором анекдота, который в те годы, годы очередной борьбы с алкоголем, обошёл всю страну:

- Да это же боржомчик, старшина, - сказал я, показывая на бутылку, - попробуй, сам скажешь! - и я протянул ему стакан.

Старшина принял стакан, понюхал, медленно выпил содержимое, и, вернув мне стакан, сказал дружиннику:

- Действительно боржомчик! Пойдём отсюдова!

Через несколько дней я уже слышал эту историю от других людей в качестве анекдота.

ЦНИИС

Позвонив через неделю на 'Дукат', я поинтересовался, как идут дела с 'остановами'. Молодой человек мрачно ответил, что мастера не хотят ставить мои 'остановы', а те, что установили на станках, оказались сломанными.

- Я мог бы назвать причину этого, но не по телефону, подытожил молодой человек, - если подойдёте на 'Дукат', расскажу и отдам то, что осталось от ваших 'остановов'.

Но я ответил, что причина мне известна, а девать искорёженные 'остановы' мне некуда. Так я и не пошёл на 'Дукат'. На этом работа моя в области пагубной привычки человечества была закончена и больше не возобновлялась.

Расстроенный неудачей, я позвонил Вайнштейну, и он назвал мне фамилию человека, к которому надо было обратиться в ЦНИИСе. Это был Фёдоров Дмитрий Иванович, заведующий лабораторией машин для земляных работ. Тогда еще кандидат наук, сорока двух лет (Дмитрий Иванович был 'ровесником Октября' - он родился в 1917 году), заслуженный мастер спорта, бывший капитан сборной страны по волейболу, Фёдоров слыл человеком прогрессивным. Вайнштейн знал это и посоветовал мне подойти к Фёдорову без телефонного звонка, чтобы сразу не 'отфутболили'.

- Пройдёшь к нему, вход туда без пропуска, скажешь, что спустился с Кавказских гор и хочешь поговорить с самим Фёдоровым - автором нового экскаваторного ковша :

- Неужели, это тот самый Фёдоров? - изумился я, - мы ковш Фёдорова изучали на лекциях.

- Вот и скажи, что ты его считаешь гением и поэтому обращаешься к нему! А про то, что это я посоветовал - молчок! Понял? - закончил Вайнштейн.

Узнав как проехать в ЦНИИС, я немедленно отправился туда. Институт находился в городе Бабушкине, тогда ещё это Москвой не считалось. На автобусе ? 117, я от ВДНХ доехал до последней станции, где машина делала круг, около маленького скверика с памятником Сталину в нём. Почему-то скверик и памятник чем-то привлекали лосей, они часто лежали у постамента. Народ как мог развлекался с животными - совали в них палки, сигареты, даже водку наливали в бумажные стаканчики и протягивали зверям. Лоси только храпели в ответ, иногда вскакивая на ноги и отпугивая любопытных. А когда в 1961 году памятник разрушили, лоси приходить перестали. И скверик 'обезлюдел'.

Лежали лоси у памятника Сталину и тогда, когда я первый раз посетил ЦНИИС. Я посчитал это хорошим знаком - Сталина я любил, а лосей - уважал. Поэтому я решительно пошёл к Фёдорову на четвёртый этаж второго корпуса ЦНИИСа, куда направили меня люди, развлекавшиеся с лосями у памятника. Фёдорова в ЦНИИСе знали все. Я дошёл до кабинета с надписью: 'Зав. лабораторией тов. Фёдоров Д.И.' и решительно вошёл в дверь. В кабинете, вопреки моим ожиданиям, стояли два стола, за которыми сидели два человека. Который из них - Фёдоров, я не знал. Поэтому я громким голосом и с кавказским акцентом спросил:

- Могу я видеть изобретателя 'ковша Фёдорова' - Дмитрия Ивановича Фёдорова?

Оба сотрудника вытаращили на меня глаза, как на диковинного зверя, кенгуру какого-нибудь. Тот, стол которого был у окна, осторожно сказал:

- Ну, я - Фёдоров, - а вы кем будете?

Я подошёл к столу Фёдорова. Мне бросилось в глаза, что памятник Сталину и лоси вокруг него прекрасно видны из окна кабинета Фёдорова. Я осмелел и, протянув руку, Фёдорову, представился:

- Гулиа!

Только намного позже я узнал, что грубо нарушил этикет - первым протянув руку старшему и более значительному человеку. А тогда я думал, что это - знак верноподданничества и уважения.

Фёдоров встал - он был худощавым человеком высокого роста. Сощурив глаза в хитрую и, казалось, язвительную улыбку, он быстро протянул мне свою руку.

Здесь надо, забегая вперёд, сказать, что у Фёдорова было необычное рукопожатие - так называемое 'фёдоровское'. Потом уже я слышал, что об этом знали все знакомые Фёдорова и подавали ему руку осторожно. Дмитрий Иванович медленно, но с необычайной силой начинал сжимать ладонь здоровающегося с ним человека, пока тот не взмолится, закричит или запрыгает. Наверное, поэтому Фёдоров встал и подал мне руку с явным интересом.

Но подобная же привычка была и у меня - я натренировал свою кисть до того, что ломал динамометры. Моим развлечением в Тбилиси было, подвыпив, бродить с друзьями-штангистами по Плехановскому проспекту и подходить к каждым весам, которые вместе с динамометрами ('силомерами') стояли там через каждый квартал.

На всех этих весах была одинаковая и устрашающая надпись: 'Медвесы'. В детстве я думал, что это какая-то страшная разновидность медведей и боялся подойти к весам. Но потом мне пояснили, что это сокращённо означает 'медицинские весы', и я перестал бояться весов.

Так вот, подойдя к очередным 'медвесам', я, указывал на динамометры, спрашивая:

- Сколько стоит?

- Пятьдесят копеек - один и рубль - оба! - отвечал 'весовщик'.

Динамометров было два - один кистевой, а другой - для становой силы. Я платил рубль и тут же ломал оба динамометра, под хохот друзей и проклятия весовщика. Конечно, тут нужна была и сила, но главное - умение. Беря кистевой динамометр в ладонь, я безымянным пальцем незаметно отгибал набок хилую стрелку с её стойкой, а затем беспрепятственно сжимал динамометр до поломки. Предельная сила, которую показывал прибор, была 90 килограммов, а дальше стойка стрелки упиралась и не давала сжиматься прибору сильнее. Если убрать стрелку со стойкой, то 100 килограммов уже разрушали прибор - он с треском лопался. Но 100 килограммов - это для кисти очень много, лично я не знал других людей, которые развивали бы такую силу.

Со становым динамометром было ещё проще. Я не тянул рукоятку одними руками, где я мог развить тягу около 200 килограммов, а клал её на бёдра согнутых в коленях ног. После чего тянул рукоятку руками и отжимал её вверх бёдрами, разгибая ноги.

Раньше, годах в 20-х прошлого века, такой приём среди штангистов, назывался 'староконтинентальным', так можно было подтянуть огромные тяжести. Но позже этот приём запретили. Но 'весовщик', разумеется, не знал этого, да и ему все эти тонкости были ни к чему. Поэтому, развивая 'староконтинентальным' способом килограммов 400-500 тяги, я легко разгибал цепочку динамометра, и она рвалась.

Постепенно весовщики стали меня узнавать и начинали орать, лишь только наша весёлая компания приближалась к 'медвесам'.

А теперь перейдём к немой сцене моего с Фёдоровым рукопожатия. Сам Дмитрий Иванович и его сотрудник - Игорь Андреевич Недорезов (будущий мой большой друг) не сомневались в его исходе. 'Кавказский горец' должен был запрыгать и заорать от боли: 'Вах, вах, вах :' (Бакс, бакс, бакс :). Но когда Фёдоров стал сжимать мою ладонь, я, решив, что в Москве так принято, стал отвечать тем же. Дмитрий Иванович перестал улыбаться, и чувствовалось, что он затрачивал на пожатие всю свою силу. Я отвечал ему адекватным пожатием, причём, не меняя выражения лица. Пожать руку потенциальному благодетелю сильнее я не решался и правильно сделал. Но я понял, что такое в практике Фёдорова встречалось впервые. Он с достоинством убрал свою руку и ласково предложил мне сесть.

Начало было успешным, и я, оставив своё 'каказское' произношение, рассказал Фёдорову и подсевшему к нам Недорезову суть своего изобретения.