Семь месяцев бесконечности - Виктор Боярский

А тут еще собаки, услышав шум моторов, вдруг принялись выть во все свои тридцать шесть глоток, заглушая и шум моторов, и наши крики. Вой затих, пожалуй, одновременно с шумом моторов, и мы поняли, что Генри улетел к холмам Лайне. Буквально через пять минут после этого видимость стала улучшаться прямо на глазах, небо и горизонт очистились, и нам стали видны даже далекие снежные вершины гор острова Александра I на северо-западе. Такое явное коварство со стороны погоды вызвало короткую, но яркую вспышку негодования со стороны Лорана и его команды, поскольку им необходимо было уже улетать, чтобы работать над отснятыми пленками и подготовиться к следующему визиту на маршрут в ноябре. Результатом этой вспышки было то, что ребята сложили палатку и стали упаковывать вещи, готовясь к отлету, несмотря на всю зыбкость ситуации с погодой. Мы тоже стали готовить то, что надо было отправить в базовый лагерь. Я решил дать последний шанс озонометру, переведя его из пассивного режима обогрева, когда основная роль отводилась внутренней системе термостабилизации, в активный, когда тепловой комфорт создавался с помощью полиэтиленовой литровой бутылки с горячей водой, помещенной в ящик с прибором. Для этого я вновь втащил ящик с озонометром в палатку и аккуратно уложил на «спину» этого изнеженного не по годам прибора плоскую полиэтиленовую бутыль, предварительно наполненную горячей водой из термоса. После этого выставил ящик за дверь и дал ему время для подготовки заключительного слова в свою защиту.

Часов в двенадцать Генри сообщил по радио, что нашел склад у холмов Лайнс и летит в нашу сторону с кормом для собак. Через час он совершил посадку в нашем лагере в свойственном ему мягком классическом стиле, подрулив прямо к палаткам. Мы быстро разгрузили самолет, и Генри, взяв на борт Джефа, полетел на поиски склада с продовольствием, поскольку после наших бесплодных попыток найти его мы были уверены, что координаты склада определены с ошибкой. Двадцатиминутные поиски оказались безрезультатными, и мы решили завтра выходить. Самолет привез те самые огромные белые мешки с одеждой, которые мы паковали в Миннеаполисе, новые спальники, письма, составлявшие довольно увесистый пакет (как выяснилось позже, рекордсменами по количеству полученных писем стали Дахо и Кейзо). В довершение всего Генри торжественно и осторожно протянул мне большой полиэтиленовый мешок. «Фром Беллинсгаузен стэйшн», — сказал он с многозначительной улыбкой. Я раскрыл пакет. Там, радуя истосковавшийся взор, лежал джентльменский набор: шампанское, водка и коньяк. Это был подарок от ребят с Беллинсгаузена ко дню моего рождения. Спасибо, ребята! Уж кто-кто, а я смог оценить тогда ваш подарок. При скудных запасах, остававшихся на станции в конце зимовки, найти в себе мужество поделиться со мной одним из самых дорогих и близких сердцу — на это способны только настоящие друзья! Шампанское ввиду его неблагонадежности при предстоящей транспортировке было решено выпить сегодня же, остальное я, надежно упаковав в валенки, спрятал в сумку до праздника. Я забыл упомянуть, что на самолете с Кинг-Джорджа прилетел Рэй — молоденький, изящный пес, брат Тьюли, проходивший стажировку на вожака в базовом лагере под руководством Джона Стетсона. Мы с Уиллом взяли Рэя в свою упряжку вместо Брауни, которого отослали назад на Кинг-Джордж для продолжения стажировки. Вечером в палатке Джефа был устроен скромный а-ля фуршет с шампанским.

Это утро чем-то неуловимо напоминало предыдущее. Около 6 часов тишину разорвал истошный лай наших собак. Я выглянул из палатки. Мне показалось, что какая-то собака отвязалась и бродит вдоль строя, вызывая законный гнев и возмущение остальных. Уилл, торопясь и надевая носок с надписью «Лефт» на правую ногу, выскочил из палатки. Собаки моментально успокоились. Уилл возвратился разочарованный — виновники склоки найдены не были. Я умолчал о том, что видел отвязавшуюся собаку — вполне возможно, это был кто-то из других упряжек, — но когда я выбрался из палатки, то обнаружил нечто такое, что привело меня в очень веселое расположение духа и еще раз подтвердило мое мнение о высоком интеллектуальном уровне Егера. Егер, отвязавшись, спокойно лежал на своем обычном месте в таком положении, что никак нельзя было заметить, не подойдя к нему вплотную, что он отвязан. На этот раз он перехитрил Уилла, вволю погуляв на свободе до тех пор, пока разъяренный хозяин не начал своего исступленного исхода из палатки с весьма прозрачными для Егера намерениями. Заметив Уилла, он преспокойно улегся на свое место, изображая полную невинность. Я похвалил Егера, но на всякий случай вновь привязал его. За четверо суток лагерь здорово занесло. Раскопка палаток и очистка нарт от снега заняли довольно много времени. Погода серенькая: туман, снег, температура минус 28. Поверхность — в основном твердый снег. К полудню туман рассеялся и мы увидели, что находимся в окружении величественных гор самых причудливых очертаний. Впереди справа виднелись три скалы правильной формы, напоминающие египетские пирамиды. Слева тянулась невысокая горная цепь с остроконечными вершинами, целиком, даже с северной стороны, покрытыми снегом. Мертвенно-белый, безжизненный цвет гор и окружающей их снежной поверхности, сливающейся на горизонте с таким же белесым небом, создавал впечатление прямо-таки лунного пейзажа. Все пространство между горами, насколько позволяла судить видимость, представляло собой типичный ледниковый ландшафт с характерным для него волнистым рельефом. Длинные пологие спуски чередовались с относительно крутыми короткими подъемами. На спусках собаки, разгоняясь, набирали скорость, запаса которой, однако, хватало едва ли до половины следующего подъема. Затем приходилось их уговаривать, а порой и подталкивать нарты. К обеду солнце окончательно прорвалось через облака и, несмотря на минус 24 градуса, мы с Уиллом сняли рукавицы. Во время обеда, который прошел в теплой и дружеской обстановке, я проводил озонные наблюдения. (Две бутылки с горячей водой, предложенные озонометру накануне утром, возымели действие — он заработал!) Дахо, выкопав в снегу метровую яму, отобрал очередную пробу снега, остальные, нежась на солнце, просто обедали. До обеда мы прошли 7 миль, а затем до 17 часов в хорошем темпе и при благоприятной погоде — еще 11,5. Перед самой остановкой пришлось преодолеть очень крутой и сложный подъем, на вершине которого мы и разбили лагерь в координатах: 69,4° ю. ш., 65,0° з. д.

Утро, как всегда, началось с подъема в 5.30. Погода замечательная: тихо, минус 28 градусов, ветер от востоко-юго-востока около 5 метров в секунду. Сразу же после старта вышли на пологий и очень длинный спуск. Вцепившись мертвой хваткой в стойки нарт, мы с Уиллом, да и все остальные наши товарищи, едва отталкиваясь лыжными палками от стремительно убегающей назад жесткой поверхности, искрящейся снежной пылью, мчались вперед. Собаки, с удовольствием поддерживая предложенный рельефом темп и вытянув пушистые хвосты, буквально летели над поверхностью ледника. Казалось, не будь на них постромок, они давным-давно бы оторвались от этой неласковой коварной холодной земли и, оставив нас самих решать свои собственные проблемы, мгновенно растаяли бы в неяркой голубизне неба. Но сколь бы ни был приятным этот затяжной стремительный спуск, уже минут через десять после его начала, я — да, наверное, не только я — подумал, что все это обязательно должно завершиться не очень симпатичным подъемом. Так оно и вышло. Однако настроение собак после такой замечательной гонки было самым боевым, поэтому мы преодолели этот крутой подъем, что называется, на одном дыхании, то есть всего с одной остановкой. Вообще, если судить по началу, плато Дайер, на котором мы сейчас находились, менее всего можно было называть убаюкивающим словом «плато». Представьте себе такую картину: ни единого участка ровной поверхности, гигантские ледяные увалы, ложбины между которыми настолько глубоки, что когда мы в них спускались, то теряли из виду даже окружающие нас горы, зато с вершин этих увалов нашему взору открывалась чудесная в своей первозданной красоте картина. Безоблачное небо и солнце как будто оживили казавшийся вчера безжизненным окружающий нас лунный пейзаж. Белоснежные, словно высеченные из мрамора, зубцы гор резко выделялись на фоне чистого голубого неба. Яркая, почти без полутонов палитра окружающего пейзажа напоминала полотна Рериха. Впереди по курсу, немного левей, показался горный массив Этернити, состоящий из трех обособленных групп гор, среди которых своей высотой и суровым великолепием выделялась гора Чарити. Ее западный склон, обращенный в нашу сторону, представлял собой практически отвесный скальный обрыв высотой не менее 1000 метров (вершина Чарити возносится над уровнем океана на высоту около 3000 метров). Вершины далеких гор плавали в мираже и буквально на глазах причудливо изменяли свои очертания, то пропадая за горизонтом, то возносясь над ним. Огромный ледниковый купол позади нас, с которого мы недавно так лихо скатились, искрился серебром в низких лучах клонящегося к западу солнца. Мириады узеньких ручейков поземки струились от его вершины к подножью. Сразу вспомнились удивительно точные строчки Фета: «Опять серебряные змеи через сугробы поползли». Именно эти ползущие «змеи» поземки создавали такой удивительный и великолепный эффект серебристого мерцания всей поверхности купола.