Коридоры памяти - Владимир Алексеевич Кропотин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Голос командира сначала обрадовал взвод. Но чему радоваться? Федоренко, даже находясь в настроении, все замечал за ними. Проходило время, и он говорил:
— Ты это уже не в первый раз. Ишь ты, какой хитрый! Вот дам два наряда вне очереди, будешь знать.
Так он понимал их и не только не собирался куда-то вести взвод, но ставил всех на место. Ему сразу не понравился помощник командира взвода переросток Солнцев. Особенно раздражала медаль «За отвагу» на груди бывшего сына полка. Еще больше невзлюбил Федоренко большеголового, слишком крупного для подростка рыжего Бушина. Невзлюбил не за его диковато-торжествующий крик, однажды возбудивший взвод (подобные крики испускали и другие), но невзлюбил как существо иного рода, независимое и потому враждебное. Бушин терпел, но не покорялся, его зеленоватые, пестрые и крупные, как ягоды крыжовника, глаза делались рысьими, холодными и следящими. Это еще больше подогревало Федоренко.
Своим помощником командир взвода назначил Винокурова, при появлении офицеров превращавшегося в столбик. С длинной, как огурец, головой тот и в самом деле походил на столбик. Когда Федоренко отчитывал его, тот краснел почему-то одними глазами, стоял и мучился. В первое время он не понимал, чем был виноват, но потом догадался, что таким образом командир поддерживал его перед взводом. За две-три недели Винокуров странно повзрослел. Он один, казалось, переживал за взвод и, стараясь ладить с Бушиным, покрикивал на других. Командиром отделения Федоренко назначил щуплого, но цепкого, как репей, Загоскина. Помогая Винокурову, тот недовольно оглядывал ребят, а при Федоренко его взгляд становился как бы вторым взглядом командира. Даже несколько «темных» не исправили Загоскина. За две-три недели он тоже странно повзрослел.
Но приходилось принимать командира взвода таким, каким он был. И, принимая, воспитанники переставали замечать его, как не замечали коридоров, по которым ходили, как не замечали строя, к которому привыкали, как к одежде.
Скоро, однако, четвертый взвод снова остался без командира. Федоренко перевели начальником дивизиона, солдаты которого несли службу в училище. Теперь лишь иногда доводилось слышать воспитанникам, как, распекая кого-то из солдат, Федоренко непременно добавлял: «Ишь ты!»
А в третьем взводе по-свойски распоряжался старшина Иваненко. Докладывал же за взвод назначенный помощником командира взвода Годовалов. Белолицый, с палевыми волосами и догадливыми коричневыми глазами, узкотелый, почти без плеч, с длинными вялыми руками, в школе он скорее всего был председателем совета отряда или даже председателем совета дружины и тоже рапортовал и докладывал. И конечно, являлся отличником. Когда раздавался звонок, но дверь еще не открывалась, он предупреждающе оглядывал класс, уже зная, от кого и чего следовало ожидать. Кому-то хватало одного взгляда, на кого-то приходилось смотреть подольше или называть по фамилии.
О достоинствах офицеров судили по их воинскому званию, должности, голосу и тому, какое отношение они имели непосредственно к воспитанникам. Само собой разумелось, что подполковник был более заслуженным человеком, чем майор, майор был более заслуженным человеком, чем капитан и другие младшие офицеры. Предполагалось, что за званиями и должностями значились определенные заслуги и достоинства, оцениваемые еще более достойными и знающими людьми.
От Высотина воспитанники слышали, что командир роты капитан Крепчалов скоро должен был стать майором. Это означало, что те, кто оценивал людей, признавали не только Крепчалова, но и важность порученного ему дела. Все в командире роты: и лысая до глянца голова, и почти безбровое желтоватое лицо, и едва заметные на нем губы и нос, и увесистая коренастая фигура, и облегавшие икры ног блестящие сапоги с низкими голенищами и гармошкой у подъема — говорило о человеке с характером, явно тверже, чем другие офицеры роты, стоявшем на ногах, увереннее их смотревшем на казарму почти бесцветными, но неотступными глазами. Едва завидев Крепчалова, воспитанники невольно подтягивались. Им казалось, что командир роты мог найти у них изъяны или иначе оценить то, что было нормально для них и командиров взводов, но с высокой точки зрения командира роты могло оказаться недостаточным.
Скоро они еще больше зауважали его. Из-за голоса. Когда училище выстраивалось на центральной аллее, воспитанники всегда ждали команд Крепчалова. Голос взвивался, облетал стадион, сквер, залетал ко всем окнам и этажам и, везде побывав, возвращался.
Был еще один голос, который узнавали в училище все. Нет, это не был голос взводного Ваньки капитана Федоренко, а стареющий, но по-прежнему далеко залетавший мелодично вибрирующий голос начальника училища.
Начальника училища воспитанники старших рот прозывали Моржом. У него не было длинных реденьких усов, но представлялось, что были, голова не переходила сразу в тело, но представлялось, что переходила, глаза не были вопрошающе-бдительными и простовато-осторожными, но представлялось, что были. И все же он в самом деле напоминал моржа круглыми кисельно-ясными глазами, рыжевато-седым мхом реденьких волос и бровей, дряблеющим, но еще тугим розоватым лицом.
Самое замечательное оказалось то, что он еще до революции был кадетом, то есть таким же воспитанником, как суворовцы. Кто, как не он, мог понять их! Кто мог лучше знать, как делать из суворовцев-кадетов настоящих офицеров! Неужели кто-нибудь из них тоже когда-нибудь станет начальником суворовского училища?
Глава третья
Так шли дни. Каждый день видели себя то в бассейне, то на стадионе, то на плацу. Видели себя в фас и в профиль, в форме, в майке и трусах и совсем голыми. Каждый день бессознательно рассматривали себя, узнавали свой стол в классе, тумбочку и кровать в казарме и физически ощущали свое место в строю. Видели, кто всегда был впереди, кто сбоку, кто сзади.
По-прежнему особенно заметен был Хватов. Он первый узнал, как сделать, чтобы бляха ремня блестела как зеркало. Раздобыв наждачную бумагу, он натер ею бляху, запасной иголкой удалил с нее натертости, запасной тряпкой от простыни протер ее зеленкой, а зеленку отчистил щеткой. Он так тщательно начищал ботинки, так обильно намыливал руки и лицо, что своего крема и мыла ему не хватало и приходилось пользоваться чужим. Всем видом своим Хватов, казалось, объявлял: «Все здесь, в училище, наше!»
Окончательно стал понятен Тихвин, частенько посасывавший кончик розового языка. Он старался делать все правильно: никогда не забывал откидывать одеяло и верхнюю простынь, после зарядки с чувством заправлял постель, по команде «Смирно!» замирал в строю, а по команде «Равняйсь!» смотрел на носки ботинок, грудь четвертого человека и дежурного офицера.
