Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь - Эдвард Бульвер-Литтон

Кенелм встал, снял шляпу и, величественно раскланявшись, пошел было к выходу из ложбины, как вдруг очутился лицом к лицу с Джорджем Бельвуаром, за которым следовала с толпой гостей прелестная Сесилия.

Джордж Бельвуар схватил Кенелма за руку и воскликнул:

– Чиллингли! Я знал, что не мог ошибиться.

– Чиллингли? – повторил за ним Леопольд Траверс. – Не сын ли вы моего старого друга, сэра Питера?

Разоблаченный таким образом, Кенелм не потерял обычного присутствия духа. Он обернулся к Трэверсу, стоявшему как раз за ним, и шепнул ему:

– Если мой отец был вашим другом, не срамите его сына. Не говорите, что попытка моя не удалась. Отступите от вашей системы и дайте Уилу Сомерсу возможность занять место миссис Ботри.

Потом, обратившись опять к Бельвуару, он спокойно сказал:

– Да, мы уже встречались.

– Сесилия, – вставил теперь свое слово Трэверс, – я рад, что могу представить тебе мистера Чиллингли не только как сына моего старого друга и как странствующего рыцаря, о храбром подвиге которого в защиту твоей любимицы Джесси Уайлз мы столько слыхали, но и как красноречивого оратора, который переубедил меня в деле, где я считал себя непогрешимым. Скажи мистеру Летбриджу, что я согласен взять арендатором Уила Сомерса на место старухи Ботри.

Кенелм крепко пожал руку сквайра.

– Я был бы счастлив, если бы в моей власти было оказать добрую услугу вам наперекор какой бы то ни было системе.

– Подайте руку моей дочери, мистер Чиллингли. Теперь, надеюсь, вы не откажетесь принять участие в танцах?

Глава V

Выйдя из ложбины на открытую лужайку, Сесилия окинула Кенелма робким взглядом. Его наружность ей понравилась. Ей показалось, что под холодным и грустным выражением его лица кроется много доброты, и, приписывая молчаливость неловкому положению, в которое поставило его внезапное разоблачение его инкогнито, она с женским тактом старалась рассеять его смущение.

– Вы избрали восхитительный способ ознакомления с нашими краями в эту прекрасную летнюю пору, мистер Чиллингли. Студенты во время каникул, кажется, часто предпринимают подобные прогулки.

– Очень часто, только они обычно бродят стаями, словно одичавшие собаки или австралийские динго. Только прирученную собаку можно встретить бегущей по дороге особняком, и то, если она не ведет себя очень скромно, раз девять из десяти ее побьют камнями как бешеную.

– Мне говорили, что вы, к сожалению, путешествовали не совсем спокойно.

– Это верно, мисс Трэверс, и я довольно незадачливая собака, а может быть, и бешеная. Но извините меня, вот и палатка; музыканты заиграли, я же, увы, нетанцующая собака.

Он выпустил руку Сесилии и поклонился.

– Так присядем на минуту, – сказала она, указывая на садовую скамейку. – Я не приглашена на следующий танец и, так как немного устала, рада буду передышке.

Кенелм вздохнул и с видом мученика, который готовится к пытке, занял место возле прелестнейшей девушки во всем крае.

– Вы учились в университете с мистером Бельвуаром?

– Да.

– Его считали там способным?

– Безусловно.

– Знаете, он метит в депутаты от нашего графства на предстоящих выборах. Папа горячо желает ему успеха и полагает, что он будет полезным членом парламента.

– Не сомневаюсь. В первые пять лет его будут называть выскочкой, крикуном и фанфароном; люди одних с ним лет станут над ним посмеиваться и в торжественных случаях кашлем заглушать его речь. В следующие пять лет он прослывет умным человеком в комиссиях и необходимой фигурой для выступлений в прениях. К концу этого срока он сделается заместителем министра и по прошествии еще пяти лет – членом кабинета министров и представителем значительной партии. В частной жизни он будет личностью безукоризненной, и жена его на больших балах станет появляться в фамильных бриллиантах. Она будет интересоваться политикой и богословием; если же умрет раньше его, то муж докажет, как он ценит супружеское счастье, избрав другую жену, также способную носить фамильные бриллианты и поддерживать знатность рода.

Хотя Сесилия и смеялась, однако ей внушала некоторое почтение торжественность Кенелма, когда он изрекал эти пророчества. Да и все предсказание удивительно совпадало с ее собственным взглядом на характер того, чьи судьба так метко была очерчена.

– Уж не умеете ли вы гадать, мистер Чиллингли? – нерешительно спросила она после минутного молчания.

– Не хуже всякого, кто возьмет у вас за это шиллинг.

– Погадайте мне.

– Извините, я никогда не гадаю дамам: женский пол легковерен, и молодая девица может поверить моему предсказанию. А стоит нам проникнуться мыслью, что судьба наша будет такой-то или какой-то иной, чтобы мы действительно начали приспособлять свою жизнь к этим предсказаниям. Если бы леди Макбет не поверила колдуньям, она никогда не убедила бы своего мужа убить Дункана.

– Но разве вы не можете предсказать мне судьбу более радостную, чем та, что так грозно предрекается в вашем трагическом примере?

– Будущее никогда не бывает радостным для тех, чей взор устремлен на темную сторону жизни. Грей[103] слишком хороший поэт, чтобы его читали в наше время, иначе я привел бы несколько строк из его «Оды к Итонскому колледжу»:

Гляди, как, затаясь, ждут срокаВершители людского рока,Клевреты черные беды.

Но хорошо и тогда, когда можешь наслаждаться настоящим. Мы молоды, слушаем музыку, на звездном летнем небе ни облачка, совесть наша чиста, сердца не удручены, зачем же заглядывать вперед в поисках счастья? Будем ли мы когда-нибудь счастливее, чем в настоящую минуту?

Тут подошел мистер Трэверс.

– Мы сейчас пойдем ужинать, – сказал он, – и, прежде чем потерять вас из виду, мистер Чиллингли, я хотел бы напомнить вам, что за услугу надо платить услугой. Я уступил вам, теперь вы должны уступить мне. Погостите несколько дней у нас и поглядите сами, как осуществляются ваши добрые намерения.

Кенелм задумался. В самом деле, раз уж его узнали, почему бы ему и не провести несколько дней среди равных себе? Правдивость и притворство можно изучать на сквайрах точно так же, как и на фермерах. Кроме того, Трэверс понравился ему. Этот бывший Уайлдэйр[104] стройной фигурой и утонченными чертами лица заметно отличался от большинства провинциальных сквайров.

– Принимаю ваше приглашение, – просто сказал Кенелм. – Удобно ли вам будет, если я появлюсь в середине будущей недели?

– Чем скорее, тем лучше. Почему бы не завтра?

– Завтрашний день у меня уже занят. Я предприму небольшое путешествие с мистером Боулзом, которое отнимет дня два-три, а тем временем напишу домой, чтобы мне прислали другое платье; в этом я сам – подделка.

– Милости просим, когда вам будет угодно.

– Решено! – вставила мисс Трэверс.

– Решено. А вот уже и звонят к ужину!

– Ужин, – сказал Кенелм, подавая руку мисс Трэверс, – ужин – слово поистине поэтическое. Оно приводит на память пиры древних – век Августа, Горация и Мецената[105]; единственный, но слишком мимолетный период изящества новейшего времени – век парижских дворян и парижских остроумцев, когда во Франции были дворяне и остроумцы; Мольера и пылкого герцога, который послужил, говорят, образцом для мольеровского Мизантропа[106], госпожу Севинье[107] и Расина[108], которого эта неподражаемая сочинительница писем не признавала поэтом; Свифта и Болингброка[109], Джонсона, Голдсмита[110] и Гаррика[111]. Об эпохах судят по трапезам. Я чту того, кто воскрешает золотой век ужинов.

Он говорил, и лицо его прояснялось.

Глава VI

«Кенелм Чиллингли, эсквайр,

Сэру Питеру Чиллингли, баронету и пр. и пр.

Дорогой отец! Я жив и не женат. Провидение охраняло меня, но я подвергался жестокой опасности. До сих пор в моих странствиях я не приобрел большого знания света. Я получил за труд поденщика два шиллинга и, собственно говоря, заработал еще по крайней мере шесть, но великодушно откажусь от этой добавочной платы – надо же оплатить помещение и стол. С другой стороны, я истратил сорок пять из пятидесяти фунтов, назначенных мною на приобретение опыта. Надеюсь, ты не останешься в убытке, если поместишь свои деньги вот в какое дело. Пошли Уильяму Сомерсу, корзинщику, в Грейвли заказ на разные корзины для вина и дичи, какие вам требуются, и я ручаюсь, что ты выгадаешь двадцать процентов на стоимости этих предметов, откинув все расходы по пересылке, и вдобавок сделаешь доброе дело. Тебе, имеющему большой навык, лучше меня известно, чего стоит доброе дело.

Ты, наверно, с большим удовольствием узнаешь о том обстоятельстве, которое меня совсем не так уж радует, что я снова попал в общество людей нашего круга и принял приглашение провести несколько дней в Нисдейл-парке у мистера Трэверса, нареченного при крещении Леопольдом, который называет тебя своим старым другом – выражение, по моему мнению, принадлежащее к тому разряду поэтических преувеличений, в который включаются „милочки“ и „голубчики“ супружеского обихода. Не имея в моем походном гардеробе костюма, приличного для такого посещения, я попрошу тебя приказать Дженксу прислать мне полный чемодан с платьем из числа того, которое я обычно носил как Кенелм Чиллингли, и адресовать его в Нисдейл-парк, блиа Биверстона. Пусть он будет доставлен туда к среде.