Эра Мангуста. Том 2 - Андрей Третьяков

Во мне боролись жадность и жалость. Оба слова начинаются на «жа», но какой разный смысл! Впрочем, если она подруга Либи, то тут даже и думать не о чём. К тому же малая мне понравилась, она была хамоватой, озорной, но настоящей. Чтобы не передумать, выпаливаю:

— Как твой новый хозяин безвозмездно дарю тебе свободу от всех обязательств!

— Правильное решение, — раздалось у меня в голове мурлыканье Либи. — Спасибо от нас обеих!

— Он у тебя долбанутый, псих или просто лох? — зависла у меня перед лицом огненная зараза, внимательно разглядывая. И тут же добавила, церемонно поклонившись. — Я принимаю от тебя свободу и благодарю. Дарую взамен одну услугу, Либи знает, как ко мне воззвать! Хотя… Либи, а можно тебя на пару слов?

Глава 17

Они испарились, причём я не ощущал внутри себя привычного тепла своей подруги, она явно не вернулась. Ну, пусть пообщаются по-девичьи, хотя что-то мне подсказывает, что им десятки, если не сотни тысяч лет. Обеим.

А я подошёл к сейфу, на этот раз ничто не помешало повернуть ключ. Дверь оказалась невероятно тяжёлой, а толщина стенок — в полметра. Огромный снаружи, внутри он был совсем небольшим, всего две полки. Верхняя плотно забита всякими бумагами, на нижней сиротливо стояла средних размеров деревянная шкатулка с тонкой резьбой на крышке. Я взял её в руки.

Провёл час в предвидениях, но так и не понял, как она открывается. Лишь однажды, при нажатии на очередной завиток из корпуса выдвинулись с десяток иголок, похоже, с ядом. Досматривать свою мучительную смерть я не стал, но шкатулочку зауважал.

Ещё через час сдался, развеяв видения. Позже разберусь, а пока в карман. Взяв тяжёлую стопку бумаг, направился к столику. В этот момент в дверь постучали.

Я закрыл сейф, нажал на угол картины, которая быстро опустилась. В двери что-то щёлкнуло, и она открылась. На пороге стоял управляющий. За его спиной была дородная тётка с косынкой на голове и подносом в руках.

Сделав шаг, Илья Афанасьевич увидел бумаги из сейфа. Словно споткнувшись, он замер, неверяще уставившись на кипу папок. После чего попятился, чуть не врезавшись спиной в поднос, бабёнка еле увернулась, что при её габаритах смотрелось настоящим чудом.

Но мужик быстро взял себя в руки и, велев тётке обождать, пулей вылетел вон. Вернулся он через пару минут, неся почти полную копию занятого бумагами столика. Поставив его рядом со мной, жестом указал разгрузить на него поднос. Когда дамочка удалилась, виляя излишне большой филейной частью, Илья Афанасьевич согнулся в поклоне:

— Чем ещё могу помочь вашему сиятельству? — голос мужика оказался на удивление приятным, ему бы баритоном петь, а не управлять домом.

— Присядь, — спокойно приказал я.

Илья Афанасьевич стёр пот со лба и несмело приземлился в свободное кресло.

— Ты же знаешь, что это за бумаги? — я кивнул на пачку документов.

— Не за все, господин! Токма понять не могу, как вам сейф фирмешный открыть удалось? Полгода назад хозяева, ну, бывшие, хвастались, что сам батюшка-император его открыть не сможет! При всём его желании.

— Это мои секреты. Ты давно тут работаешь? Или ты слуга рода?

С помощью магии я уже мог чувствовать откровенную ложь, но оттенки неправды для меня оставались чёрным пятном. И всё равно я активировал то, чему успел научиться. Враньё точно распознаю.

— Скоро год будет, — откровенно вывалил на меня управляющий. — Хитростью переманили Сорокины, на зарплату нищенскую. И деваться было некуда — грешок за мной, в стопочке этой лежит информация. И там, насколько разумею я, много такого, нехорошего, эх…

Он посопел, видимо, раздумывая, я его не торопил. Наконец, мужчина продолжил:

— Не обнародуйте, господин! За еду работать буду! Нельзя, чтобы дети мои, кровинушки, о папке этакую дрянь выяснили.

— А что сделал-то? — я заинтересовался.

— Да на прошлом месте работы украл заколку старинную и в ломбард к Сорокиным снёс. А подумали на служанку новую, в тюрьму её отправили на два года, эх. Была бы возможность, всё переиграл бы, да опосля драки, сами знаете, ваше сиятельство, кулаками не помашешь. Я ей денежку высылаю, чтобы хорошо жилось, но вину за собой всё равно чую огромадную.

От таких откровений мне стало неуютно. Молодую девку на каторгу отправить? Хотя… девяносто процентов моих прошлых знакомых без колебаний и сожалений свалили бы вину на чужого человека, и это факт. Я общался с такими, внутри себя принимая их гниль. Ладно, побоку эту философию, всё равно людей не исправить.

— Хорошо, в остальных бумагах что?

— Да подобные мерзости, как мне думается. Ломбард же для таковых дел — место идеальное. А может, и ещё что, но столь же неприглядное. Господин, я уволен? Назначьте цену за бумагу, выкуплю, к ростовщикам пойду, дом продам!

— Ближайшую неделю ты тут работаешь, — прикинул я сроки. — А за это время я решу, как поступить с тобой. И много здесь таких должников вкалывает?

— Считайте, две трети в кабале, — махнул рукой управляющий. — Очень Сорокины с деньгами расставаться не любят. Не любили, точнее. Потому и собирали грешников отовсюду, чтобы, значится, платить меньше.

Я побарабанил пальцами по папке с документами, тут же вспомнив следователя, у которого была такая привычка. Ладно, с бумагами буду позже разбираться. Сиюсекундный порыв уничтожить всё махом прошёл, там может оказаться информация не только про таких вот почти безобидных преступников. А иметь рычаг давления на сильных мира сего никогда не помешает, хотя сомневаюсь, что смогу прибегнуть к подобному способу убеждения.

Краснодар, ул. Мира, д. 46, каб. 18

Алексей Львович мерил шагами кабинет. Его подчинённые с виноватыми лицами сидели, вжав головы в плечи. Наконец, мужчина остановился, обвёл взглядом начальников направлений и почти спокойно сообщил:

— Да, мои хорошие, я уже ничему не удивляюсь, когда дело касается Мангустова. Но почему я узнаю об этой короткой войне из полицейских сводок? Даже не из военных, хотя это их профиль, а из полицейских! — он набрал воздуха в лёгкие и гаркнул: — Почему, я спрашиваю?!

— Мы сами узнали только…

Договорить одному из подчинённых не дали, Львович вперил в него тяжёлый взгляд и прошипел:

— Узнали только что? Узнали только когда?! Я же на чистейшем, красивейшем русском языке вам