Ржаной хлеб - Александр Мартынов

Дружно работают и на территории. Натужно рычит бульдозер, разравнивая площадку; Таня Ландышева, Зина Семайкина, Коля Петляйкин, их товарищи и подруги убирают внутри помещения, стаскивают под бульдозер строительный хлам, всеми работами здесь верховодит Михаил Назимкин.

Среди этой веселой, загорелой молодежи не видно только Федора Килейкина. Он третью неделю жил дома, но на работу все еще не определился. Весенний сев закончили до него, озимая земля уже подготовлена, до сева озимых еще долго, так что трактористу сейчас и делать-то вроде нечего. Да, сказать по правде, не очень его теперь трактор и манил. Надумал он сдать на права шофера, но сперва уж лучше свадьбу сыграть, а потом на курсы идти. Правление колхоза его не тревожило, Радичева при встречах вежливо здоровалась, и все. Несколько раз порывался побеседовать с ним и Сергей Иванович, но и ему это не удавалось: никак не застанешь.

Спал Федор в холодке до обеда, потом забирал книги и до сумерек пропадал на речке, купался, загорал, немного почитывал по шоферскому делу, просматривал вузовские программы, может, он еще, по примеру Тани, в университет, на заочное поступит. Вечером, прифрантившись, уходил к Тане — побродить вдвоем.

Родители к его времяпрепровождению относились по-разному.

— Когда перестанет баклуши бить? — пенял Иван Федорович. — От людей стыдно становится. Все работают, все заняты делом, только наш на речке лягушек глушит! Ну, отдохнул малость после приезда, хватит, пора и совесть знать!..

Дарья Семеновна мгновенно и напористо вступалась за Федора.

— Кому он какое лихо сотворил? Или голодными сидим? Или денег тебе не хватает? Не успел приехать, а ты уж лямку на него хочешь набросить? И так за два года волосы у него лезть стали. И не лягушек глушит он, а на шофера готовится. Сам мне сказывал. Это ты, отец родной, не знаешь!

Дарья Семеновна не просто огораживала сына — от нападок она прикрывала его. Придет крепко подвыпившим — уложит его. Поди, не в канаву какую угодил — проспится. Явится домой на рассвете — посмотрит ему в лицо и успокоится: бог с ним, не побитый, и ладно, дело молодое. Кормила всем, чего только захочет, на похмелку и пива ему приносила и денег тайком от мужа даст. Про все остальное и говорить нечего — мать, она мать и есть: койку ему утром уберет, вечером постелит, рубашки меняла каждый день, и брюки погладит, и ботинки почистит. Привык парень к уходу, к чистоте. Может, только из-за денег муж и шумит?

— Да разве в деньгах дело, глупая! — начинал возмущаться Иван Федорович. — Беспокоюсь, чтобы по скользкой дорожке не пошел. От безделья до нее — рядышком! И про курсы ваши сто раз слышал! Надумал шоферить, пусть в Атямар едет — там курсы, а не у нас на речке!

— Наш Федя на плохую дорожку не встанет! — негодовала супруга. — Не такой он, понял? Не такой!

— Тьфу! Ни черта не понимает! — терял всякую выдержку Иван Федорович. — На голове волос целая копна, а под ними — помет куриный! Не видишь, что он алюхой стал! Бороду отпустил. Он что у тебя — попом будет?..

Жаркие родительские дебаты Федор краем уха слышал сам, кое-что, смягчая, пересказывала сама Дарья Семеновна, соответственно Федор начал и относиться к родителям. К матери он льнул, всегда держал ее сторону, от того и выигрывая, с отцом старался сталкиваться пореже.

После одного такого шумного разговора Иван Федорович и Дарья Семеновна пришли к одному решению: как можно скорее женить Федора. Федор и сам не однажды говорил об этом.

— Не знаю уж, как пойдет у них жизнь, — сразу согласилась, но и вздохнула Дарья Семеновна. — Девка неплохая. Да уж больно не поглянулась она мне, когда у Радичевой на свадьбе с этой мокрохвосткой Зинкой плясала.

— То тебе это не нравится, то другое, — отчитал Иван Федорович. — Угоди на тебя! Ты, что ли, с ней жить будешь? Свадьба на то и есть свадьба, что там пляшут да поют.

— Так-то оно так, — не могла забыть давней обиды Дарья Семеновна. — Юбочка-то, говорю, выше колен была. Срамота! Сказала ей, как же — рта не дала открыть!

— Эк-ка, преступление! Теперь все девки так ходят, мода.

— Обо мне в газете не писали! — задетая за живое, огрызнулась Дарья Семеновна.

— Писали, писали! — передразнил жену Иван Федорович. — Язык у тебя — как вон бетономешалка. В газете писали, да за ту писанину райком кое-кому так надавал — век не забудут! Так что не мели, ни с какой стороны девку не похаешь. В партию приняли, заочно университет кончает. На работе любого за пояс заткнет. Портрет вон у райкома на доске Почета висит! А уж по красоте во всем Сэняже такой нет! Чего еще тебе надо? По правде-то, Федьке нашему еще тянуться до нее! Дай бог, чтоб в руки его взяла!

— Такая не только в руки возьмет — на голове его гнездо совьет, — мрачно пообещала Дарья Семеновна.

— Опять попусту мелешь. Если Татьяна не возьмет его в руки, другие возьмут, хуже будет. — Устав от пререканий, Иван Федорович перешел к чисто деловым вопросам. — Решили — будет балабонить. Сходила бы к Ландышевым, поговорила бы там о том, о сем, по-женски. Да на свадьбу переведи. Ну, про это тебя нечего учить. Пока не началась уборка, эту гору надо бы свалить с плеч. Да прихвати какой-нибудь подарок, тетке этой чертовой, Марьке. Чтобы кривляться да ломаться не стала!

— А ей и нечего ломаться. — Отстаивая старые пристойные обычаи, в данном случае Дарья Семеновна решительно брала на вооружение новые. — Теперь не как в бывалошные года. Захочет выйти замуж — и на мать не посмотрит, и удерживать никто ее не станет.

Дарья Семеновна приоделась, прикинула, что захватить с собой, ушла к Ландышевым. Вернулась она от них вроде бы довольная и приемом и предварительными переговорами.

…Тани дома не было. Стол, за которым угощали Дарью Семеновну, остался неубранным; Поля, улыбаясь, утешала мать, смахивающую передником слезы.

— Что ты, мама, плакать-то зачем? Поди, не какая-нибудь беда.

— Для моего старого сердца, доченька, и это беда. Все будто ладно, а уж не знаю, чего боюсь. Из-за Танюши…

— Ну и чего боишься? Семья хорошая, живут втроем. Достаток полный. Чего еще?

— Это-то понятно. А только люди не зря говорят: пье-ет, а спину не гнет. Больно уж, слыхивала, балованный он.

— Работать будет! Вот поженится и опять на трактор.

— Да и Танюша что-то молчит…

— Какая ты, мама, на самом деле! — вступилась Поля за сестру. — Что ей самой теперь кричать всем: «Замуж хочу! Выдавайте меня скорее!»

Поля поднялась, начала прибирать со стола. Мать помолчала, тревога все-таки не покидала ее.

— Все равно сердце чует что-то неладное. Ты, Поля, хоть поговорила бы с Танюшкой. Как она сама-то?

Поля подошла к матери, обняла ее за плечи.

— Я, мама, с ней разговаривала. Знаешь, что сказала? «Если, говорит, выйду, то только за Федю».

— Что же тогда?.. Сколь ни живи вместе, расставаться, видать, надо. — Не очень последовательно мать положила в рот конфету, из подарка Дарьи Семеновны, похвалила: — Мягонькие, по моим зубам. Да и сладенькие!

О своей будущей совместной жизни упорно, каждый вечер, говорил Тане и Федор. Таню многое в нем после возвращения из армии настораживало. Его словно бы подменили, не тем он стал Федором, с которым она училась, дружила в детстве, в юности и которого два года назад провожала на службу. Не нравилось ей, что у него теперь почти по плечи длинные волосы, что от него, как от девушки, пахнет духами, не нравилась его нынешняя бойкость и настойчивость. Но еще больше беспокоило Таню то, что от Федора частенько попахивало водкой. Тревожило, беспокоило, но оттолкнуть его она не могла — столько-то ожидаючи! И в душе верила: будут вместе, он непременно станет другим, прежним, даже лучше! Да и сам Федя уверял, что как только они поженятся, капли в рот не возьмет. Он до сих пор ругал себя за то неладное, со встречи, застолье.

— Ну свинья я, Танюша, свинья! В первый же день налакался как зюзик! Прости, милая, пойми, из-за ребятишек майора несколько ночей не спал. Да и от радости, вот и повело. От тебя, может, еще пьянее был!

— От меня! — потихоньку отходила, сдавалась Таня. — Если б я нужна была, так бы не свалился.

— Да я же не из дома удрал.

— Вот что, Федя, — Таня все-таки прямо сказала то, что должна была сказать: — Если еще хоть раз напьешься, больше не приходи.

— Танюш, — горячо, клятвенно пообещал Федор. — Слово солдата. Никогда этого не будет!

Надо отдать должное, слово он сдержал. Пить перестал, нормально постригся, сбрил бородку и, главное — вышел на работу, принял установки, которые качали из Сэняжа воду и поливали луга, посадки капусты и овощей. Таня радовалась — другой человек приходил к ней по вечерам. Не менее ее радовались и Иван Федорович с Дарьей Семеновной. В семье опять все было хорошо и мирно.