МОЯ. Не отдам! (СИ) - Лакс Айрин

Не всегда. Не во всем…

Рисковать жизнью собрался.

А я… просила?!

Мне ничего от тебя было не нужно! Ничего. Все, что ты причинил, все вопреки было моим желаниям. Просто делал то, что сам считал нужным и ставил в известность пост-фактум.

Ему приспичило выяснить подробности, и он своим звонком довел меня до больничной койки.

Не хочу больше с ним разговаривать. Ни о чем.

Пусть пропадет из моей жизни навсегда!

***

Несколько дней вообще не встаю. Самочувствие слишком дрянное.

Просыпаться нет сил совсем. Не хочется. Аппетита нет совсем, только жажда. Пью, но горло сухое.

И спать хочется.

Сплю, во сне сердце не болит.

Ярко и красиво цветет грушевое дерево.

В саду расставлена мебель, лак совсем новый, блестящий.

Мы расставляем чайные чашки. Пить чай из семейного старинного фарфора — особое удовольствие. Дом старый, с историей, посуда, чудом уцелевшая, на протяжении более чем полутора веков, тоже.

Пузатый чайник наполняется кипятком, всплывают ягодки, листочки.

— Что-то слишком много чая, па.

— В самый раз, сегодня у нас гости, — оглядывается на кого-то.

Знаю, что стоит обернуться и я увижу своими глазами. Но не хочу видеть. Даже во сне не хочу, крепко-крепко обнимаю сынишку.

— Не звала я никаких гостей. Никого нет, па. Тебе показалось.

Всей спиной чувствую, как Дан стоит за кованым ограждением и смотрит. Смотрит… Ужасно пристально смотрит, что у меня вся спина льдом покрывается. Поясницу ломит…

Дурацкий сон.

Противный Ослов даже в мои сны тенью пробрался. Не дает покоя.

***

Она приходит поздно вечером. Уже после отбоя во всем отделении.

Расторопная, приятная медсестра.

Лицо скрыто маской, глаза ярко-голубые, словно кукольные.

Что-то не очень приятное чудится мне в ее чертах, но понять не могу. Не получается вот так, сразу.

— Что-то случилось? — спрашиваю с тревогой. — Ко мне обычно не заходят так поздно. Анализы пришли плохие?

— С анализами полный порядок. Просто вы у нас на особом положении. Проверим все еще раз.

Пульс, давление, слушает меня, проверяет что-то в своем журнале.

— Вечернюю капельницу вам ставили?

— Нет, мы еще утром все закончили.

— Как утром? — удивляется. — Не докапались, значит. Хорошо кинулась, проверить. Вы спать собираетесь?

— Да, уже планировала.

Как-то стыдно признаться, что я здесь только и делаю, что переползаю из одного сна в другой. Из одного в другой…

— Главное, ложитесь поудобнее, сейчас вернусь, поставлю вам капельницу. Последняя. А завтра уже и выписываться можно будет, — кивает напоследок.

Я считаю дни и процедуры. Заставляю себя вспомнить, у меня даже план лечения в телефоне отмечен.

Лезу в него, сверяюсь, пересчитываю все.

Нет, бред какой-то. Мы все закончили. По плану врача.

Какая еще капельница?

Медсестра возвращается, выставляет капельницу, потом достает шприц, вскрывает пузырек с лекарством, впрыскивает внутрь.

У меня вдоль всего позвоночника бежит ледяной озноб. Дрожь крупная, даже зубы лязгают. Ноги ужасно сильно мерзнут. Так, словно я их отморозила.

Неожиданно вспоминаю один из своих снов, где папа жаловался на больные ноги, что они мерзнут постоянно.

Вот и у меня… ни с того, ни с себя ноги мерзнут, как будто на меня дохнуло предупреждение.

Могильным холодом.

Или чем-то еще.

Это интуитивное. Несознанное.

— Можете еще одно одеяло принести? Знобит меня.

— Да, конечно. Сейчас поставим капельницу, — приближается ко мне. — И я вас укрою.

— Нет, — приподнимаюсь. — Сейчас!

Напряженно смотрю на лицо медсестры. Ее лицо напрягается, мышцы щек еще держат улыбку приподнятой.

Кажется, она поняла.

Мы обе застываем.

Я поняла, что она — не та, за кого себя пыталась выдать.

Она поняла, что я ее раскусила.

Пути назад нет.

Потом она бросается на меня, я успеваю схватить кружку и ударить ее по лицу. По носу, по щекам, глазам. Кружка рассыпается осколками керамики, только ручка между пальцев остается.

Бью острым краем, куда придется, пока неожиданно сильные руки пытаются сдавить горло.

Глава 49

Глава 49

Ника

В мыслях как-то отчаянно мелькает, что все зря..

Все-все было зря. И я бы ничего не смогла сама, если бы Дан не вмешался упрямо.

Я даже не догадалась заглянуть ни разу под крышку часов, а он играючи разгадал папин подарок и… вырвал меня из затяжного скрытного побега. Разве это жизнь была? Нет, выживание.

И вот только сейчас, только сейчас понимаю, что стоило…

Стопроцентно стоило ему сказать о ребенке. Без дурацких клятв!

Без потакания его требованиям.

Просто сказать и все… Груз сброшен.

Потому что все во мне кричит, что это твой, твой ребенок, Данис.

Но, возможно, уже слишком поздно.

Пальцы стискивают на горле удавкой, я с большим трудом молочу руками.

Все медленнее. Слабее.

Я задыхаюсь. Хриплю.

Из последних сил пинаю ногой слепо.

Гул в ушах становится ватным. Зрение пропадает.

Неожиданно давление пропадает. Женщину, которая меня душила вдруг сметает в сторону.

Я валюсь на пол, хрипя. Тру горло, а там тиски.

Тиски сжаты, я не могу дышать. Не могу! Задыхаюсь…

— Иди сюда. Ко мне. Давай. Все хорошо. Успокойся. Все хорошо. Дай посмотреть на себя… — голос баюкает знакомыми, успокаивающими интонациями.

Я отмахиваюсь и изо всех сил ползу на четвереньках в сторону выхода. Живот пронизывают сильнейшие рези.

Спешу изо всех сил подальше от голоса. От.. него.

От фальшивого… него. Потому что настоящий Данис сейчас в тюрьме и точно не может быть здесь. Не может быть здесь!

— Моника. Моника, тише. Тише, Белка, дурная. Ай… Не кусайся… Тише… Все хорошо. Это я. Я, слышишь? Дан.

Меня поднимают сильные руки и крепко прижимают к груди, большие ладони гладят по спине. Дышу хрипло, загнанно. На автомате, наверное, еще раз в плечо кусаю. И, только ощутив на языке вкус крови, понимаю, что не брежу.

— Пойдем. Этой займутся. Пойдем…

Я бросаю взгляд в палату. Женщина валяется на полу, у нее все лицо в лепешку, и на стене отпечатался кровавый след.

Дурнота подступает к горлу, а там…. ком… Ком, который ни туда, ни обратно.

***

Декорации меняются быстро. Коридоры, двери, палаты.

Кто-то входит и выходит.

Голос Дана баюкает. Мне плохо, когда он перестает говорить.

Я все еще не верю, что он… по-настоящему здесь, со мной. Уговаривает, чтобы меня посмотрели.

Врач направляется в мою сторону, меня клинит. Пальцы стискивают на первом попавшемся предмете.

— Не подходите! — рявкает Дан. — Я сам. Сам ее осмотрю. Можно? Мне можно? — наклоняется.

Его лицо пляшет надо мной, словно прыгающий мячик. Наверное, я схожу с ума, но касаюсь пальцами сильно похудевшего лица мужчины, очерчиваю линию челюсти.

— Надеюсь, он будет похож на тебя, — и отключаюсь.

***

Осло

— Это…

— Проеб, — отрезаю. — Просто проеб.

Яростно смотрю на проштрафившегося.

— Сложно было предусмотреть все.

— Это ваша работа. Все уволены. На хрен.

— Но Моника Львовна…

— Моника Львовна, вашими стараниями, в реанимацию загремела. И если не дай боже… Если врачи не смогут…

Обычно в моем лексиконе боже упоминается в контексте ироничном или ругательном, но сейчас…

Я тоже бываю самонадеян и могу ошибаться, как ошибся, когда сказал, что Моника — абсолютно здорова, а легкие помехи в работе сердца — слишком легкие, чтобы на них обращать внимание.

Если постоянно давать колоссальную нагрузку на механизм, ресурс которого на подобное не рассчитан, сломаться может все, что угодно.

Сейчас врачи борются за жизнь Моники и ребенка.

Я даже помолиться готов небесам, лишь бы все обошлось.

План максимум — спасти жизнь обоим. Но если предстоит выбирать, и выбирать придется мне… Конечно, я выберу ее. Есть ли вообще кто-то еще настолько бесценный и важный для меня?