Крестная мать - Ева Модиньяни

– А что просит взамен?

– Жизнь… – Антонио Персико взглянул на Шона, и холодная улыбка появилась на губах сицилийца.

– Ты ему веришь? – спросил ирландец, раздумывая, как бы поступил в такой ситуации Фрэнк Лателла.

– Лжет, мерзавец, – без колебаний ответил Персико.

– И что будем делать?

– Встретимся с ним!

– Для переговоров?

– Вытянем из Скалиа все, что возможно, а потом навсегда закроем ему рот. Живой он опасен, ты с него глаз не спускай. Я-то его игру разгадал. Он Фрэнку враг, врагом и останется. И кто знает почему… – добавил старик.

Осторожно постучали в дверь.

– Кто там? – спросил дон Антонио.

В комнату заглянула служанка и доложила о приходе гостя:

– К вам господин сержант полиции. Сицилиец обменялся взглядом с Шоном и распорядился:

– Пусть войдет. – С неожиданной быстротой старик поднялся из кресла и бросился навстречу визитеру, протягивая руку.

– Я пришел выразить соболезнования, – начал сержант полиции.

Высокий крепкий мужчина с шапкой седых волос, крупным носом и приветливым взглядом голубых глаз, сержант Марио Коломбо напоминал сельского священника. Он родился в Ломбардии, но уже много лет жил и работал на Сицилии. Сержанту оставалось совсем немного до пенсии, он рассчитывал провести остаток дней спокойно, рядом с женой (детей им бог не дал), здесь, на берегу чудесного моря, среди этих таинственных и непонятных людей, которых он полюбил.

– Горе, такое горе! – скорбно вздохнул дон Антонио и предложил гостю сесть. – Завари сержанту кофе покрепче! – приказал хозяин служанке.

– Извините за мое вторжение в такой момент, дон Антонио! – сказал полицейский, усаживаясь рядом со стариком на диванчик.

– Вы знакомы – синьор Мак-Лири, мой американский покупатель, – представил Шона дон Антонио.

– В таком маленьком городке, как наш, ни один иностранец не останется незамеченным, – улыбнулся сержант, разводя руками.

– Так в чем же дело? – спросил Персико, делая вид, будто бы не понимает, зачем пришел полицейский.

– Момент, конечно, неподходящий, но ведь убили двоих. А бедный Вито был не чужим в вашей семье.

Дон Антонио понимающе кивнул головой. Он знал: сержант имел право вызвать его в свой кабинет и оценил деликатность полицейского, который прекрасно понимал, что его сегодняшний визит совершенно бессмыслен.

– Может, вы, дон Антонио, припомните какие-нибудь полезные для следствия детали? – спросил сержант, отлично зная: от старика ничего не дождешься.

– Ошибка, конечно, ошибка! – вздохнул хозяин. – Я – честный коммерсант, торговлей занимался и Вито. Руки у мальчика были чисты. Боже! Сердце мое разбито…

– Ничего не припомните? Какую-нибудь мелочь… Подозрительный факт…

– Ничего, ничего не знаю, – со слезами на глазах простонал дон Антонио.

Сержант допил кофе, распрощался и встал. И с помощью пыток полиция не добилась бы от старика большего.

– Не исключено, дон Антонио, что следователь захочет поговорить с вами, – заметил полицейский.

– Я всегда в распоряжении правосудия, господин сержант, всегда!

Пожимая руку синьору Персико, сержант добавил:

– Вспомните что-нибудь – обращайтесь ко мне, вы знаете, где меня найти.

– Обязательно, обязательно! – И крепкое рукопожатие полицейского и старика скрепило взаимную ложь.

Глава 7

Нэнси видела, как Шон вышел из дома дона Антонио. Он ее не заметил, и она осторожно пошла за ним.

Ирландец отправился к морю по тропе вдоль низкой, сложенной из камней ограды. В свете луны длинные тени казались серебристыми. Шон поднял несколько камешков и бросил их в воду, как делал когда-то мальчишкой на Лонг-Айленде. Чуть заметные, спокойные волны с шелестом лизали прибрежный песок.

Нэнси решила больше не прятаться, сняла босоножки и молча подошла к Шону.

– Зачем ты за мной ходишь? – спросил ирландец. Он давно заметил, что она идет сзади.

– А почему ты от меня не убегаешь? – к удивлению Шона, спросила девушка.

– Раньше ты другое говорила. Последний раз, помню, ты сказала, что скорей умрешь, чем сделаешь сама первый шаг.

– Только дураки никогда не меняют свою точку зрения, – ответила Нэнси и отвернулась.

Шон осторожно подошел поближе, крепко обнял ее и поцеловал со всей нежностью, на какую был способен: бесконечно нежно. Первый раз Нэнси поцеловал мужчина, и губы ее ответили страстно и нетерпеливо – она так долго ждала первого поцелуя. Шон понял: все женщины, что были у него в жизни, не стоили и мизинца этой странной, импульсивной девочки.

– Я люблю тебя, – прошептал он ей на ухо. Никогда еще не переживал он такого глубокого, такого сильного чувства.

– И я люблю тебя! – произнесла Нэнси. Ей казалось, у нее сейчас сердце выскочит из груди.

Всю жизнь ждала она только Шона. Шон спрятал лицо в пышных волосах Нэнси, едва сдерживая слезы. Он желал ее так, как никогда не желал ни одну женщину.

– Ты сводишь меня с ума, – прошептал мужчина, а она легкими поцелуями осыпала его шею.

Нэнси почувствовала, как напряглось его тело, и желание Шона золотым лучом проникло ей в кровь. Она со всей силой пробуждающейся женственности приникла к нему. Именно так Нэнси и представляла свое первое любовное объятие: на берегу моря, в серебристом свете луны, под нежную колыбельную прибоя. Она забыла обо всем: о приличиях, правилах, принципах, собственных тревогах. Захлестнувшая тело и душу тьма толкала Нэнси в объятия Шона.

– Нет, девочка моя, – прошептал он и, схватив ее за руки, попытался разомкнуть их.

– Почему? – спросила она, все еще во власти чарующего головокружения.

– Нам нельзя, Нэнси, – твердо произнес он, но тут же поправился: – Мне нельзя…

Нэнси стало стыдно: она поняла, что ее отвергли.

– Почему? Почему? – твердила она, едва сдерживая слезы.

Разве мог Шон признаться, что, едва заключив ее в объятия, понял: он без памяти влюбился в дочь человека, которого много лет назад убил на пороге отеля «Плаза»? Но не только это останавливало Шона. Перед его глазами встал образ Хосе Висенте: по-отечески строгий, сицилиец, конечно, не позволит запятнать доброе имя девушки. Войдя в семью Лателла, Шон усвоил, что существуют неписаные законы и нерушимые правила, на которых строятся отношения в семье. Один из этих законов – неприкосновенность женщины, будь то жена, дочь или сестра.

– Я не могу, – произнес мужчина.

– Что ты не можешь? – спросила девушка.

– Не могу любить тебя, – ответил он, но снова обнял Нэнси.

Девушка ощутила его желание, в ней проснулась вновь страсть и исчезли все страхи. Шон поцеловал Нэнси, забыв о Хосе Висенте, о законах семьи и чести, о своем проклятом ремесле и о совершенном преступлении. Ничего ему сейчас не было нужно, только Нэнси. Много лет носил он в душе сказочный образ женщины, которую мог бы любить, беречь, лелеять. Теперь он нашел ее, держал в объятиях, трепещущую и покорную, здесь, на берегу моря, под луной.