ТалисМальчик - Диана Ибрагимова

У Дашки так не получалось, но Алевтина унаследовала мамину манеру и часто ловила себя на том, что знает многие вещи на уровне клеточек.

Образ мамы не блек даже с возрастом. Знакомые – расплывшиеся, посеревшие, обабившиеся – не могли понять, зачем на шестом десятке заниматься йогой и так хорошо выглядеть? Смотреть ведь неприятно… на себя в зеркало.

А когда родители шли под руку, они выглядели так, будто папа несёт маму на руках. И такая ассоциация возникала не только у дочерей, но у всех, кто их… видел…

Картинки-воспоминания перестали мелькать, и Аля уснула.

ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ

На пляжной палатке красовалась огромная надпись «ПАРАШЮТ». Проходившая мимо увесисто-стройнящаяся дама воскликнула с явным московским говором:

− Па-ра-шЮт! Через Ю! Ха-ха! Это что, чебурек какой-нибудь писал? Совсем с ума посходили! Ха!

Вот тебе и Москва в провинции, да ещё и в Украине! Здесь что, русский лучше знают, чем в Москве? Или самодовольная столица опозориться не боится?

Жена одного папиного знакомого – полная противоположность мамы, – обычная баба, которую удобный муж вовремя забрал с рынка ещё до того, как она там бесповоротно очутилась, рассказывала казусные истории, с рынком же связанные. Эта дама залетала в комнату и, вызывая дрожь хрустальной люстры, сообщала, что торговцы на рынке совершенные хамы и не умеют солить сало. Видите ли, сало само берёт соли столько, сколько ему нужно, и его якобы невозможно пересолить. Но она же видит – не слепая! – что сало у них сплошь покрыто толстенным слоем соли, значит, будет пересоленным! А они ей что-то там рассказывают.

А однажды дама скандалила на рынке после своей первой встречи с баклажанами:

− Гляжу – фрукт какой-то экзотический, никогда такого не видела. Купила килограмм на пробу, отрезала дома – а он никакой. Ну, думаю, наверное, его сырым не едят. Сварила компот…

В общем, потащила она эти баклажаны обратно. И, само собой, тупыми оказались рыночные торговцы. Ну, как можно было ей не сказать, что из баклажанов компот не варится?

Дама с баклажанами – так они её звали в узком кругу после того случая. А ведь это была потомственная москвичка в двенадцатом колене!

Лень стало на Верховую ездить. Да, там размах моря и пляжа больше, и не тесно, но скучно одной. Алевтина неспешно, подустав, наверное, уже отдыхать, добрела до ближайшего пляжа за портом. Ей удалось расположиться у самой воды, спрятав сумку в тени топчана.

Две бабушки – пенсионерки из Донецка и Краматорска – с утра застолбили пластиковые конструкции, поторговавшись по этому поводу со служителем пляжа, по-стариковски любовно называя его Андрюшенькой. В дорогих купальниках, но очень обвислые, пожилые женщины рассказали уже все свои жизни, уложившись в один день. Две жизни за день, то есть одну – за полдня пересказать можно. Неценно как-то.

− Он! Он! Ви-ишь девушка в белом купальнике? Ото я такая в молодости была – гитара!

Кажется, они говорили об Але, но она не стала поднимать голову, чтобы не встретиться взглядом со старостью, мучимой чудесными воспоминаниями молодости.

− Я с Севера как приехала – у меня вся одёжа фирменная была, ипонская: и вельветы, и пальто кожаное у меня было такого цвета… вишнёвого. Я как шла по заводу – все оборачивались – ни у кого такой одёжи не было!.. А когда комнату в общежитии получила, заходит ко мне один такой плечистый. Можно, говорит…проконсультироваться? Так и ходил ко мне полгода, консультировался.

Как, наверное, страшно стареть! Когда сначала гитара и все оборачиваются, а потом – уродливые сине-зелёные копыта, и жир топчан обтекает. Страшно некрасиво стареть даже в красивом купальнике, особенно если больше нечего вспомнить, кроме «ипонской одёжи» да плечистых консультантов. Вторую старушку семья будет в Донецке встречать, а «бывшая гитара» живёт одна, и очень переживает, как же она до дома доберётся. Наверное, если слишком многих консультируешь в молодости, никто не встречает в старости.

− А Сергей уже два дня на море не ходит. То, кричал, ему холодно, то жарко, то вода мокрая, то волна есть – он купаться не будет, то волны нет – он купаться не будет. Он в первый день был золото, на второй – позолота, а потом – понеслась душа в рай, и его лучше не трогать.

Приятно упитанная женщина довольно громко общалась по телефону, описывая капризы благоверного. Интересно, он до женитьбы такой же вредный был, а она просто не замечала, или опаскудился позже, когда понял свою безнаказанность?

Быстро, с ветерком, к берегу нёсся белый парусный катамаран. Блондин с волосами до плеч, в шортах и тельняшке, громко говорил в рупор:

− Осторожно! Дайте дорогу! Это катамаран, он не затормозит – перережет пополам.

Брр! Аля вздрогнула. Слова из рупора напомнили о фатальной неотвратимости, что всегда соседствует с расслабленной негой, и слегка напугали.

− А вон настоящий капитан – белобрысый, лохматый, в тельня-яшке. Тарзан! − восхитился мужчина в сиреневой кепке.

Капитан парусного катамарана действительно напоминал морского Тарзана: загорелый, матёрый, мачистый, брутальный. Алевтина залюбовалась картинкой – ей нравилось улавливать что-то мужское в окружающих после всяких там котов матроскиных.

По соседству снова разместилась компания тинов лет по семнадцать-восемнадцать. Три ещё не обросших плотью юнца и одна девица с чётко намеченным брюшком. Точат рыбу с пивом и велеречиво матерятся.

Досмоктав таранку, девица умостилась в стороне загорать. Парняги ржут с похабных анекдотов. Один пошёл к девице, похлопал по заду и лёг сверху, успев дважды двинуть тазом. Вчера девицу осёдлывал, поправляя ей плавки и звонко шлёпая по ягодицам, бритоголовый. Сегодня к ней тулится кучерявый. Она что у них – общая? В лучших традициях порнокохання? Нет, такие – общие – существовали всегда, но как-то поскромнее, не настолько напоказ.

Алевтина представила гримасу гадливости на Лёшином лице, когда бы он просёк сичьюэйшьн. И почему-то захотелось отвлечь от работы Алексея или хотя бы Дашу.

− Знаешь, сестрёнка, я столько думала об этом твоём горе-любовнике…

Дашка всё никак не унималась, и почти при каждом звонке так или иначе поднимала уже забывающуюся историю.

− Он не был любовником.

− И слава богу! Ему-то всего-навсего нужно было подкорректировать свою систему ценностей и подтянуться за тобой – и всё! У него бы в жизни всё было на высшем уровне. И даже без притворства. Ты в него была влюблена, а тебя не любить невозможно.

Вот именно. Была влюблена. Но не любила. Теперь точно поняла. И система ценностей в тридцать лет коррекции не подлежит. Она такая, какая есть, и другой у данного конкретного индивидуума уже не будет.

− Слушай, Аль! А ты не хочешь устроить сладенькое на десерт той Кикиморе или Домовёнке?

− В каком это смысле?

− Ну, когда Алексей приедет, показать ей, на кого Моська тявкала. Она при виде одной только машины под лавку спрячется.

− Даш, ты имеешь в виду схватить её, надеть смирительную рубашку, привязать к стулу, лампу в лицо и – «Отдай косметичку!» А она, вся в слезах и соплях: «Я больше так не буду! Простите меня, пожалуйста! Я не знала! Я не хотела!» Так, что ли?

− Да-да! Где-то так.

− Ой, насмешила, Даш! Ты, часом, боевиков там не обсмотрелась на ночь глядя? Какой прок мне от её соплей? Она и так на всю оставшуюся жизнь несчастная, раз такими методами за никудышнего парня борется. И тупа-ая! Такую курицу ещё поискать! Она ж мой паспорт видела, если б мозги в ней водились, подумала бы прежде, чем на меня квохтать, а так… Зачем унижать и без того низких? И что я этому насекомому докажу? Знаешь, если бы комар был способен осознать свою ничтожность, он бы умер на месте от обрушившегося на него комплекса неполноценности. Так нет же! Он смеет доставать человека и жалить его! Букашка бесстрашная! Но не потому, что сильная, а потому что глупая.

Дашка громко рассмеялась красочному образу, нарисованному сестрой.

Бесполезно всё. А так пусть дурочка Кикимора гордится собой и вспоминает о своей «победе». Хотя он же её по-настоящему выставил – или нет? Неясно.

Аля вдруг представила, как эта мелкая нечисть пользуется добычей и слагает былины о том, как она героически одолела «московскую штучку». И подружка, такая же мелочь недалёкая, её понимает, одобряет и на гуслях подыгрывает. Дашка возмущается, требует отмщения. А зачем? Да, Алевтина могла одним звонком испортить дурёхе всю оставшуюся жизнь, одним щелчком размазать эту пустышку, как ужалившее насекомое, но смысла в этом не видела. Таких насекомых тьма-тьмущая, если за каждым гоняться и пытаться прихлопнуть – жизни не хватит. К тому же зачем-то в природе и они нужны (знать бы только, зачем?). Вон и памятники ставят – Комару-звонцу, возрождающему лечебную грязь. Целебная грязь… Так вот почему ей комары в голову лезут сегодня!

Теперь рассмеялась Алевтина, да так, что проходившая мимо семья обернулась, а Дашка испугалась далеко там, где-то в Москве: