Последний воин. Книга надежды - Анатолий Афанасьев

Хабило отобрал у него плакат, скатал в трубочку, аккуратно перемотал ленточкой.

— Покажу там у нас… кое-кому сведущим… Посоветуемся. В любом случае надо Варвару определять по художественной части. Ты, Павел, не обижайся, но она птица не твоего полёта. Я от Спирина слыхал, вы тут аграрную революцию делать нацелились, это пожалуйста. Мы вас, коли понадобится, враз поправим. А ей тут болтаться не след. Годик в городе на виду поработает, зарекомендует себя, мы ей такую характеристику отпишем, в любой институт ехай. У нас есть один, Вахромеев по фамилии, член Союза для художников. Сейчас он, правда, малость спился, но советом сможет помочь. И ему будет добрая встряска. А то с ним как заговоришь о чём путном, он одно в ответ: искусство — святое дело, указаний не терпит. Вот пусть и поглядит, как нынешняя талантливая молодёжь смотрит на это дело. Искусство должно до народа доходить, а не всякие фигли-мигли… Я хоть специального образования не имею, но кое в чём смыслю с политической точки зрения. При правильном руководстве Варвара далеко пойдет. Короче, жди меня завтра-послезавтра. И её как-нибудь поаккуратней подготовь.

— А вдруг она без меня ехать не захочет?

— Не дури, Павел. Для тебя забава, а у ней судьба, возможно, в одночасье решится. Ты учти и то, что я пятый год в разводе нахожусь.

— Как вы тонко всё предусмотрели, Пётр Петрович, — восхитился Пашута. — А ей-то, Вареньке, хоть намекнули?

— Чего намекать, — самодовольно усмехнулся Хабило. — Она не дитя. Это она мне портретиком кое на что намекнула. А, Павел?.. Но ты помни, будешь мне другом, я друзей не бросаю на произвол судьбы. В городе у меня сейчас положение твёрдое. Ну, бывай!

Пожав Пашуте руку, гость нырнул в «жигулёнок» и был таков. Пашута смотрел вслед машине до тех пор, пока она не свернула в лесок. Потом побрёл в дом.

Варенька ждала его на кухне, сидела на табуретке, невинно сложив руки на коленках. Он только рот открыл, но она его опередила, проворковала восхищённо:

— Ой, Павел Данилович, хороший мой! Можно вас поздравить? Теперь у вас будет уже три жены? Это ж надо, как настоящие мужчины устраиваются!

Он увидел, что лицо её перекошено злой издёвкой, но не мог поверить, что из-за него, из-за его женщин она всерьёз переживает, не настолько был глуп. Всё же начал поспешно объяснять, кто такие новые приезжие, будто оправдывался. Балабонил, как на сцене, так хотелось почему-то её рассмешить, расшевелить. Он вдруг понял очень важное: в Вареньке была естественность. Она вела себя только так, как было свойственно ей, а если притворялась, то и притворство её ощущалось лишь как одно из натуральных настроений. Потому и душа Пашуты, издёрганная, как у всех людей, житейской круговертью, около неё успокаивалась и замирала.

Пашута оборвал на полуслове свой трёп о Раймуне и Лилиан, спросил совсем о другом:

— Ты жалеешь, что мы сюда приехали?

— А куда мне было деваться?.. Ой, да не думай ты об этом, всё образуется.

— Что образуется. Варя? Давно нам пора поговорить всерьёз. Ведь мы с тобой в каком-то чудном положении.

Варенька выудила сигарету из пачки и ловко от спички прикурила. Этот жест — из её прошлого, и там ещё много такого, чего не поправить.

— Я что-нибудь не так сделала, Паша? — спросила с удивительно ясной улыбкой. — Тебе не понравилось, что я заговорила о твоих женщинах? Я не имею на это права?

— Имеешь! — горячо отозвался Пашута. — Но не в этом суть. Как мы дальше будем? Ты из дома почти не выходишь.

— Тебя что мучит-то, Паша?

— Мне кажется, я тебя украл. Ты сама говоришь, у тебя не было выхода. Но он был, Варя. Хочешь, сегодня же отправлю тебя домой?

Он ждал ответа бестрепетно, как раскаявшийся преступник ждёт объявления кары. Ему даже было не очень любопытно, что она ответит. Если соберётся в Москву, он поедет с ней вместе. Это всё равно случится рано или поздно. У неё там родители. А его родители давно в земле сырой спят.

— Ты хочешь, чтобы я уехала?

— Я тебя не держу, ты свободный человек.

— Зачем ты так, Паша? — она смотрела на него почти с состраданием. — Не терзай себя понапрасну. Разве ты ничего про меня не понял? Я живу, как сама хочу. Меня принудить ни к чему нельзя. Говорят, это безнравственно — жить, как тебе хочется. Папочка об этом вечно талдычил. Он считает, человек должен жить для людей. Я так не думаю. Это пустые слова. Кто больше всех уверяет, что живёт для людей, тот и есть главный обманщик. Все врут про это. Родители врут детям, им так удобнее. И взрослые врут друг другу, потому что так принято, но никто никому не верит. Все словно сговорились говорить одно, а жить по-другому. А я не хочу. Как думаю, так и живу. Мне нравится жить для себя. Наверное, это потому, что я никого не любила. Когда полюблю, буду жить для другого, может быть, для тебя, Паша. Всё очень просто. Ты не расстраивайся, ты хороший. Ты лучше всех, кого я знала. Я не поеду домой, не гони меня, пожалуйста! Я ещё с тобой побуду.

Пашута попрочнее укрепился на стуле. Жарко ему стало.

— Тебе, Варенька, цены нет. Только ты этого не понимаешь.

— Я-то понимаю, — утешила она, глядя блестящими, мудрыми глазами. Куда-то ухнули годы, разделявшие их с Пашутой. Сейчас она была намного старше его и видела его насквозь. Под её нестерпимым взглядом он как-то съёжился. «Сейчас я её обниму, — подумал он, — а уж потом ничего не поправишь». Она угадала его мысли, и внезапно нетерпеливое ожидание отразилось на её лице сумеречной усмешкой. Лихим сквознячком потянуло по кухне. Но Пашута в который раз совладал с собой.

— А этот-то Хабило… — сказал с попыткой отвлечься от главного. — Забрать тебя в город собирается. Так ему твоя картина глянулась.

— Ой, умора! Я думала, он ругаться будет. А он… Ой, Пашенька, какие же придурки живут на белом свете. Мы тебе, говорит, поможем. Талант должен принадлежать народу… Загундел, загундел, а глазками так и шарит по мне. Только бы, думаю, не набросился. Такую невинность изобразила, ты бы, Паша, довольный остался.

— Сволочь!

— А потом так насупился, заиндевел весь и речет: «У вас с этим человеком, надеюсь, ничего такого нету?» Это про тебя, Паша. «Нет, — отвечаю, — между нами ничего такого и быть не может. Павел Данилович мной брезгует. А что, говорю, вы имеете в виду, товарищ Хабило? Вы на что-нибудь неприличное намекаете? Если вы на это намекаете, то я даже ни с кем не целовалась ни разу». И знаешь, что он сказал?

— Что он пятый год в разводе?

Варенька оторопела.

— Ты что, подслушивал? Паша, да ты телепат. Ой, я теперь тебя ещё больше буду бояться… Но он так именно и сказал. Сколько ему лет, как ты думаешь?

— Чего мне думать, это ты думай. Жених заманчивый. Он мелиоратор, ты художница, будет интеллигентная семья. Опять же рано или поздно его в тюрьму упрячут, всё добро тебе останется.

— А за что его упрячут, Пашенька?

— Шебутной он. Реки собирается поворачивать. Обязательно когда-нибудь с него судом спросят.

Варенька потушила сигарету в блюдечке, потянулась, простонала томно: «Ой, все косточки разболелись». Но Пашута смотрел на эти её затейливые ужимки уже спокойно. Что-то в нём угасло, как после большого трудового дня. «Пустое, всё пустое, — думал он. — Сколь раз в жизни бывало: померещится чудо, а обернётся дрянью».

Но это он врал себе, чудо на сей раз никуда не делось, рядом было, да только он до него не дотягивался, как та лиса до винограда, не хватало ему чего-то, чтобы дотянуться, чему не было определения, но уж во всяком случае — не рук. Руки у Пашуты были как раз ухватистые.

Пошли к Спирину обедать. Раймун дрых с дороги, Семён ушёл на склад, но к обеду обещал вернуться. Лилиан, увидя Вареньку, нахохлилась как мокрая курица. Варенька прямо спросила:

— Вы моему Паше кем приходитесь, девушка? Тоже невестой?

Урсула хихикнула и хотела удрать в комнату, чтобы не присутствовать при опасном разговоре. Но Пашута её остановил.

— Погоди, Урсула. Варя без цирка не может, ты одна на неё влияние имеешь. Не уходи.

Варя обняла её за плечи.

— Это правда, Уренька. Ты такая чистая, хорошая. При тебе каждый человек лучше делается. Даже Павел Данилович.

Лилиан наконец переварила вопрос.

— Как я могу быть ему невестой? У меня муж есть. Он пока без вести пропал, но обязательно найдётся. И Павел Данилович так считает.

— Ещё одна невинная душа, — пригорюнилась Варя, передразнила: — «Павел Данилович считает…» Да этот Павел Данилович скорее всего вашего мужа и подбил на какое-нибудь злодейство.

Лилиан, как и в первый раз, начала знаками выманивать Пашуту для интимной беседы, причём делала это так энергично, с такой трагической миной, что Варя растрогалась.

— Да выйди ты с ней, Павел Данилович, выйди. Я не обижусь. Если женщина просит…

Всё же дальше сеней Пашута не двинулся. Тут ему Лилиан прошелестела в ухо зловещим шёпотом: