Капитан Ртуть - Луи Буссенар

Но теперь для него все кончено, приняты все необходимые меры. Каждые два часа дозорные менялись, мексиканцы шпионили еще и друг за другом.

Если он вздумает заговорить, заткнуть ему рот! Если зашевелится, ударить прикладом, а по мере надобности и колоть кинжалом. Каждую секунду проверялись путы, сильнее затягивались узлы, веревки еще и еще обвивали ноги и руки. И постоянные оскорбления…

Ртуть, бледный как смерть, с остановившимся взглядом, стойко переносил все: ни один мускул не дрогнул на его лице. Такая выдержка беспокоила мексиканцев, палачи удваивали бдительность.

Почему его не прикончат сразу, пока он беспомощен, не может ни сопротивляться, ни даже пошевелить рукой, ни позвать на помощь? Обо всем этом юноша спрашивал себя.

Ни на секунду он не терял ясность ума. С того момента, как капитан попал в плен, он не переставал думать о побеге – не своем собственном, а товарищей, и, конечно, о том, как взять реванш[144] . Пока он не видел такой возможности. Тем более, нужно найти способ, лазейку, штуковину, как говорят парижане. Пленник рассчитывал, прикидывал, не думая о том, что в любой момент палачи могут всадить ему пулю в лоб.

«Пока человек жив, он должен надеяться. Я мыслю – значит, я существую, – говорил старина Декарт[145]. – Значит, я обязан не сдаваться, обязан самому себе и всем товарищам, которые рассчитывают на меня…

Уверен, что мой дорогой Бедняк, которого мне иногда удается увидеть неподвижно лежащим и спящим (скорее всего, он делает вид, что спит), говорит про себя: «Бьюсь об заклад, что шеф выручит нас из переделки!» Мои славные товарищи! Увы, ваш шеф тщетно ломает себе голову!

Четыре болвана меня охраняют. Они не услышат от меня ни единого звука.

А все этот негодяй Перес! Ах, бандит! Надо же, как живуче это существо, а столько славных людей мрут как мухи из-за какой-нибудь пустячной болячки или малюсенькой пули…

Ужасно такое существование! И оно долго не продлится… Единственное, на что можно рассчитывать, – только на чудо! Лишь оно может меня спасти! Лежать на спине, словно мумия[146], – самая страшная пытка. Но все-таки почему они не убили нас сразу?»

В этом-то и загадка! Наемники, естественно, ничего не знали. Они еле сдерживали свою всегдашнюю жажду убивать, но подчинялись приказу и лишь приканчивали тех, кто вот-вот умрет сам.

Так прошло три дня и три ночи.

Самым ужасным было время принятия пищи, вернее, того, что здесь называли пищей.

Пленных не освобождали от пут, а подсовывали им под нос отвратительную еду: прокисшую маниоку[147] или гнилую солонину. Приходилось извиваться, поворачиваться на бок или на живот и хватать зубами куски, чтобы не умереть с голоду. Сначала большинству французов – Бедняку, Питуху и другим – пришла в голову одна и та же мысль: отказаться от противной кормежки. Но они посмотрели на Ртуть…

Капитан не собирался кончать жизнь самоубийством. Он грудью встретит смерть от вражеской пули! А пока – жить, жить, жить!..

Поэтому отважный юноша не стал отказываться от скотской пищи. Партизаны обступили его с хохотом и насмешками. Зубы у пленника были не хуже, чем у молодого волка: могли и железо разгрызть. Он притянул поближе свой кусок и жевал медленно, не спеша, с достоинством, подавляя тошноту. Ведь этот кусок продлевал жизнь!

Затем Ртуть взял зубами глиняную миску с водой и утолил жажду, испытывая настоящее удовольствие от болотной жижи, гасившей огонь в его груди. Пообедав, пленник невозмутимо перевернулся на спину, в прежнее положение.

Товарищи Ртути, бравые Colorados, захлопали бы в ладоши, если бы могли, приветствуя героические усилия капитана. Действительно, он проявил мужество не меньше, чем на поле боя, показав, что нужно жить, несмотря ни на что и несмотря ни на кого. Остальные последовали его примеру.

Друзья не знали, что все три ужасные ночи Ртуть не сомкнул глаз. Юноша постоянно прислушивался, ожидая непредвиденного случая, но – увы! – ничего не происходило.

Наступила четвертая ночь. Ртуть чувствоьал, что силы на исходе. Даже его удивительно выносливый организм начинал сдавать. Тем не менее наш герой не хотел поддаваться сну, не хотел, чтобы палачи застали его спящим.

Если бы можно было встать, пройтись, стряхнуть тяжесть, сдавливающую голову! Но невозможно даже пошевелиться… Казалось, что путы врезались в тело все глубже. Непреодолимое оцепенение охватывало пленного. Он еще пытался рассуждать: ну что же, если надо, пожалуй, полчаса или час сна. Иначе нельзя…

Ртуть растянулся во всю длину, опустив голову и приложив ухо к земле. Больше он ничего не знал и не видел.

Но, странное дело, продолжал слышать! Органы слуха не сдавались.

Что это? Дрема? Кошмарный сон? Явственно послышалось, как галопом проскакала лошадь и внезапно остановилась. Прозвучал обмен паролем, затем упомянули имя Карбахаля. Посланник мексиканского вожака приехал переговорить с начальником отряда, охраняющего пленных.

Сначала слова терялись в общем гуле, но потихоньку все встало на свои места. Где же происходил разговор? Казалось, довольно далеко, метрах в ста, но тем не менее пленник различал каждое слово, каждый слог.

Командующий, по имени Титубал, встретил посланника Карбахаля, который был выше рангом. Они обменялись традиционными приветствиями.

Ртуть слышал все так отчетливо, как будто сам присутствовал при этой сцене. Казалось, его существо раздвоилось: тело лежало неподвижно, а мысль работала и слух утончился.

Двое вошли в хижину, построенную наскоро партизанами для своего командующего. Появились бутылки. Настоящие мексиканцы без выпивки не могут.

Разговор зашел о текущих событиях. Оба собеседника верили в будущее, ведь император Максимилиан ничего не сумел организовать – ни финансы, ни армию. Император держался лишь на помощи французов.

Послышались оскорбления в адрес тех, кого называли захватчиками. Мексиканцы хвалились, что сбросят в море Базена и всю его шайку.

Кровь закипела в жилах Ртути. Он задушил бы подлецов собственными руками, но, увы…

Начальник отряда задавал вопросы.

Так вот в чем дело: Карбахаль хотел покончить с бандой «ртутистов», о которых ходили легенды. С ними могли расправиться тихо, военным судом. Но повешенных в лесу мало кто увидит.

Карбахаль собирался устроить публичную казнь перед толпой мексиканцев и индейцев, превратить этот «акт высшей справедливости» (как он выражался) в народное торжество. Пусть ужасная участь так называемых неуловимых покажет могущество Мексики, страны, которая скоро снова станет свободной.

Разговор продолжался.