Как птица Гаруда - Михаил Анчаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прямо хоть в копилку собирай простые объяснения запутанных людских дел.
Но и наоборот — бывает за пустяком такая бездна, что голова кругом.
Люди погрузились в троллейбус и укатили, а последним из-за угла показался Громобоев, как всегда опоздавший.
— Стой, — говорит Зотов, — отдышись. Троллейбус ушел.
Покурили.
— Виктор, — говорит Зотов, — Саньку спасать надо.
Тут ветер погнал облака, прохожему залепило лицо газетой.
— Так как быть с Санькой? — спрашивает Зотов. — Неужели мы и этого потеряем?
— Ты спроси Саньку, как он относится к числу «пи», — сказал Громобоев и побежал к остановке.
Из-за угла выползал троллейбус. И опять выяснилось: Громобоев не первый троллейбус догонял, а опережал второй.
Часто, бывало, думали, приемыш догоняет прошлое, а оказывалось — он опережает будущее. Делать с этим открытием покамест было нечего, но Зотов его запомнил.
Он пришел домой и увидел Саньку, который тупо смотрел в зеркало. «Наконец-то!» — подумал Зотов.
— Санька, как ты относишься к числу «пи»?
Он встрепенулся, сделал у зеркала бой с тенью, потом обернул каменную физиономию и сказал:
— Оно меня измучило.
— Странно.
— Я не могу понять, почему прямая и окружность несоизмеримы, почему проволочное кольцо нельзя распрямить, разделить на равные отрезки, а потом ими же измерять все остальное.
— А больше тебя ничто не мучает?
— Нет, — сказал он. — Только число «пи».
— А тебя не мучает, что аксиома «В здоровом теле здоровый дух» оказалась враньем? — спросил Зотов.
— Почему же враньем?
— Потому что хотя все попытки улучшить жизнь, повлияв на нравственность, ни к чему не привели, но и попытки улучшить жизнь, повлияв на телеса, окончились тем же.
— Ну и что?
— И выходит, что мы о жизни чего-то не знаем.
— Мы не знаем математики, — сказал он.
И снова стал лупить эту тень, потому что он, видно, никак не мог ее победить.
— Санька, — сказал Зотов. — Не того бьешь.
— Дед, все очень просто, — сказал он. — Происходит математизация жизни.
— Это невозможно. Математизация годится только для абсолютно твердых тел, а их на свете нет… Все остальное — округляют приблизительно… Число — это упрощение, Санька… Математика — наука точная, потому что математика наука тощая… Неплохо сказано? А?
— Это сказал дурак.
— Первый раз слышу, чтоб так обозвали Гегеля.
— Дед, один плюс один — всегда два… два яблока или два паровоза.
— Стакан сахара плюс стакан кипятка, — говорю, — это полтора стакана сиропа, а не два…
Он усмехнулся:
— Остроумно. А это тоже Гегель сказал?
— Нет. Один трактирщик.
— Какой поэдинок, — кривляясь, сказал Санька. — Какой поэдинок… Сэрдце, тебе не хочэца покоя… Спасибо, сэрдце, что ты умэешь так любить…
— Глупый ты, Санька, — вздохнул Зотов. — Любить — это не слюнявая рекомендация… Сегодня любить — это жестокая необходимость. Иначе просто не выжить.
— А где доказательства? — спросил он.
— Поверь на слово. Иначе испытаешь на собственной шкуре. Приближается страшное доказательство высыхания твоей души.
— Докажи, что она есть, — сказал он.
— У тебя есть всего несколько лет… Потом будет поздно.
Увы. Это случилось гораздо раньше.
…Мать Жанны оглядела Зотова, оглядела комнату.
Крупная женщина. Наверно, сейчас скажет — сэрдце болит, тогда придется спросить — какое сэрдце, левое или правое? Как Серега в детстве жену Асташенкова Полину, бывшую Прасковью.
Она села и начала дышать. Дышала, дышала и говорит:
— Уймите вашего внука.
— Наверно, правнука! Санька мой правнук.
— Ну хорошо, уймите вашего правнука.
— Значит, все-таки Жанна? — догадался Зотов.
— Да. Я не хочу, чтобы моя дочь и он…
— А ее вы спрашивали?
— Мне достаточно приказать.
— У него тоже есть отец, обратитесь к нему.
— Ваш Геннадий ссылается на свою мамочку.
— А что Клавдия?
— Она прислала меня к вам.
— В таком случае и мне надо посовещаться с моими дедушкой и бабушкой, — говорит Зотов.
— Не доводите до абсурда.
Решительная женщина.
— Давайте позовем их двоих, — говорит Зотов. — Обратимся к первоисточникам.
Она опять начала дышать.
— Ладно… Ну, если что не так, я вам всем покажу.
— Интересно — что именно?
Правнук пришел один. Жанна не пришла.
— Где моя дочь? — спрашивает мама.
— Здравствуйте, Петр Алексеевич, — говорит правнук. — Жанна не придет.
— Здравствуй, Санька, — отвечает Зотов.
«Санька, Санька. Стоит передо мною Санька шестнадцати лет, рослый, красивый, не похожий ни на мать, ни на отца, ни на проезжего молодца. А похож он на моего Серегу, на своего деда, в его шестнадцать лет… Это в каком же году ему было шестнадцать? 1912 плюс 16… В 1928 году это было… Как раз когда они с Клавдией сошлись, будь оно все неладно… Таня, моя Таня, увидела бы ты сейчас своего сыночка — ну вылитый Серега. Почти».
Мать Жанны кинула телефонную трубку.
— Жанна говорит, что ты не велел ей приходить… Это верно?
— Да, — сказал Санька.
— Велеть могу только я! Запомни! Я!
— Нет, — говорит Санька, — только я.
— Что?!
Пора вмешиваться. Все ясно.
— Насколько я понимаю, Жанна ждет ребенка? — спрашиваю.
— Что? Что?! Да я вас!.. Я вас всех!.. — кричит она.
— Санька, дай воды! — кричу я. — Вот валидол! Мадам, вот нитроглицерин! А вот валокардин — заметьте, венгерский!
— Я сейчас же… мужу… мужу!
— Санька! — ору я. — Говори, мерзавец! Ты Жанну силком взял?! Или вы по-доброму?!
— Ну я пошел, — говорит он. — Не ожидал от тебя…
— Мадам! — кричу я. — По-видимому, Жанна согласилась добровольно! У нас один выход — отдать обоих под суд!
— Что значит под суд?! Что значит под суд, я вас спрашиваю?
— Конечно, под суд! Виноваты оба!
Она малость затормозила.
— Боже мой!.. Что же делать?… Жанна… Красавица… И этот…
Как это я забыл, что Саньке шестнадцать с половиной. Зотовское отродье.
— Боже мой… Что же делать? Что делать?
— Женить, мадам, женить как можно скорее… Когда ей рожать?
— В будущем году, — ответил Санька.
— Ну вот, и будет почти восемнадцать, — говорю. — На недостающие месяцы возьмут справку в райисполкоме… А ты, сопливец, не мог поостеречься? Девушку подвел.
— Да она сама хотела ребенка! — говорит он. — Можете вы это понять? Надо быстрей разделаться.
Тут я начинаю кое-что соображать.
— Ложь! Ложь! — кричит мама ее.
— Погодите, — говорю. — Как это «разделаться»?
— Она считает — чего тянуть? — говорит он. — Отделаемся пораньше, потом будем жить и заниматься делом.
— Мадам, позвоните дочери и спросите: так она считает или нет?
Мать Жанны взяла трубку, в смысле «ну я вам покажу».
Как же это я забыл, что он не только мой правнук, но и внук Клавдии? Где же его мать Оля, черт ее дери? Почему ее никогда нет, когда надо?!.. Все рассчитали, головастики… Какая свирепость…
Мать Жанны положила трубку и сидела грузная, опустив голову, в которой у нее, наверно, все перемешалось. Они с мужем из тех, кто думает, что жизнь — это помеха инструкции, а с помехами надо бороться.
Она поднялась — бороться и не сдаваться.
— Ну, мне здесь делать нечего, — сказала она.
— Встретимся в роддоме, — говорю я.
Хлопнула дверь.
Сейчас и этот уйдет.
— Ты тоже хочешь быстрей отделаться? — спрашиваю.
— От чего?
— От ребенка?
— Знаете, Петр Алексеевич, — говорит он. — Давайте договоримся. Я не продолжение зотовского рода. Я родоначальник своего.
— Это интересная мысль, — говорю я. — Жаль, что не нова. Но беда в том, что это неисполнимо. Род один — людской. Значит, надо сосуществовать как-нибудь… Это ясно. Вот только как? Можно через силу, можно любовно. Как тебе больше по душе?
— Сегодня все знают все слова, — сказал он.
— Санька, — говорю. — Это не слова. Но, к сожалению, большинство понимает это с опозданием. Это не лирика, Санька. Любовь — это не чье-то пожелание, а свирепая необходимость, а стало быть, долг. Гораздо более жестокая необходимость, чем смерть. Иначе роду людскому не выжить. Он или воспрянет, или ему хана.
— Ничего… Как-нибудь… — сказал он. — Тыщи лет кровь пускают, а род людской жив — здоров. Живет помаленьку.
— Саня, и без ноги человек живет, и без руки, но это не жив — здоров, Саня, это инвалид, и ему дают пенсию. Роду людскому пенсию взять не с кого. Да и средства кровь пускать прежде были не те. Теперь только кнопку нажать. Саня, теперь любить — не можно, а должно. И лучше это сделать добровольно.
— Мне говорили, что ты такой… у тебя из каждой мухи — слон. А почему я должен тебя любить?