Без срока давности - Владимир Бобренев

Несмотря на неудачу с ядами в Париже, Судоплатов и Эйтингон начальника лаборатории не забывали. Скорее наоборот. С их подачи было инициировано проведение широкомасштабных опытов над людьми, приговоренными к смертной казни, положено начало разработке ядов, которые не оставляли после себя никакого следа, действовали мгновенно и эффективно.

Глава 11

Начавшаяся Великая Отечественная война никак не отразилась на деятельности лаборатории. Разве что с Судоплатовым теперь приходилось видеться реже. Тот отошел от руководства так называемой особой (специальной) группой, формировавшейся из числа наиболее доверенных и проверенных сотрудников госбезопасности. Как уже говорилось, в ее задачи входило выполнение конкретных совершенно секретных заданий Берии, в частности связанных с тайным похищением неугодных лиц и уничтожением их без суда и следствия. Во всяком случае, именно такого рода запись будет впоследствии фигурировать в приговоре Военной коллегии Верховного суда СССР по делу Павла Судоплатова от 12 сентября 1958 года. Но этот приговор появится на свет еще не скоро. А пока генерал полностью переключился на организацию диверсионной деятельности в тылу немецких войск. Он возглавил новое подразделение — разведывательно-диверсионное управление объединенного НКВД-НКГБ. Под его непосредственным руководством оказались 212 партизанских соединений и отрядов общей численностью около семи с половиной тысяч человек. И надо полагать, в их интересах спецлаборатория тоже кое-что создавала.

Вновь образованная военная разведка Смерш (смерть шпионам) превратилась в основного поставщика «пациентов» для проведения опытов над людьми в возглавляемом Могилевским учреждении.

Там на очереди стояли испытания токсичного препарата К-2 — карбиломинихлорида. (Чтобы у специалистов не было претензий к автору по названиям и условным наименованиям химикатов, должен оговориться, что они приводятся так, как обозначены в документах по уголовному делу.) К экспериментам с этим смертоносным ядом готовились довольно основательно. Могилевский намечал его для отработки легенды отравления клиента в ресторане. Начальник лаборатории поручил Хилову подобрать подходящего заключенного, а сам с химиками и биологами колдовал над рецептурой. Состав отравы состоял из множества компонентов. Основной, ведущий к смерти, дополнялся рядом других, которые создавали в организме признаки обычного заболевания.

По сравнению с довоенным периодом контингент мест заключения и следственных изоляторов к тому времени заметно поменялся. Если прежде в камерах преобладали осужденные по 58-й, так называемой политической статье Уголовного кодекса, то теперь было много военных. Оно и понятно: война катилась по стране, и это отражалось абсолютно на всем.

Теперь в камерах сидели здоровые, молодые мужчины, попавшие под расстрельные статьи — по обвинениям в дезертирстве, измене Родине, нарушениях воинской присяги и т. д. Также приговаривали к расстрелу и многих фронтовиков, сумевших выйти из окружения, оказавшихся в плену. А поскольку начало войны оказалось для страны просто катастрофическим, то недостатка в козлах отпущения за просчеты верхов, безалаберность руководства и высшего командования не ощущалось.

Ассистент Хилов, выполняя задание начальника лаборатории найти подходящую «птичку» для испытания препарата применительно к обстановке ресторанного застолья, сначала заглянул в окошко одной из камер, где находилось четверо заключенных, потом попросил охранника открыть дверь, дабы познакомиться с «материалом» предметнее. Его внимание сразу же привлек молодой человек. В высокой, статной фигуре чувствовалась выправка, стройность и атлетизм. А красивые черты грустного, немного бледного интеллигентного лица указывали на природный ум, благородство. Одет он был в галифе и выцветшую полевую офицерскую гимнастерку без петлиц и знаков различия. Словом, даже в этом облачении моложавый мужчина смотрелся довольно привлекательно.

— Такие красавцы нравятся женщинам, — злобно забормотал Хилов себе под нос. — Вот уж кого они обхаживают да привечают! Небось немало потискал он всяческих бабенок. А теперь вот шиш с маслом! Превратился в «материал».

Он по-прежнему, как и до женитьбы, ненавидел всех статных и симпатичных людей, ревнуя свою Женьку ко всем подряд. Последнее время по протекции Блохина она устроилась работать товароведом на одной из торговых баз на другом конце Москвы и нередко допоздна задерживалась неизвестно где. Хилов подозревал, что супруга от него уже погуливала. Характер и дальность места работы позволяли ей находить убедительные отговорки о причинах задержки и возвращения домой под хмельком. Контролировать ее Ефим не мог, поскольку сам пропадал в лаборатории с раннего утра до позднего вечера, подчас прихватывая даже выходные дни. Что поделаешь — время-то военное. Ну а Евгения довольно быстро сориентировалась в ситуации. Возникавшие поначалу мысли о том, чтобы расстаться с нелюбимым супругом, постепенно отошли на задний план. Теперь она об этом не помышляла, так как перспектива остаться одной в такое время ничего хорошего не сулила. Тем более что число овдовевших женщин по мере продолжения войны непрерывно росло.

Несмотря на комендантский час, она то и дело приезжала домой далеко за полночь и, дыхнув на мужа винным перегаром, тотчас падала на кровать и засыпала. Зная, что Ефим влюблен в нее по уши, на все упреки ревнивого мужа отвечала однозначно: «Не нравится — давай разведемся!» — прекрасно сознавая, что он на это никогда не согласится. И Хилов, пугаясь, что жена и впрямь его бросит и он станет еще большим посмешищем в лаборатории, смирялся и умолкал.

Но и ее почитатели, едва прослышав, что муж — теперь уже майор — из НКВД, да еще с самой Лубянки и жутко ревнивый, сразу же остывали в своем рвении отбить эту медноволосую диву и заполучить ее насовсем. Так что подолгу любовники у Женьки не задерживались, да и сама она ни на ком не зацикливалась. Наличие грозного мужа с Лубянки помогало ей с легкостью решать служебные проблемы и столь же просто снимать проблемы личные. Как правило, обеим сторонам вполне хватало короткого романа с несколькими встречами где-нибудь на чужой квартире в отсутствие хозяев. Словом, сложившийся образ жизни ее вполне устраивал. Кавалеров выбирала она. Как говорится, сама играла и сама же заказывала музыку.

Почувствовав на себе изучающий взгляд уродливого, с мокрыми губами человека в фартуке, заключенный повернулся в его сторону.

— Что вы сказали? — спросил он, не разобрав слов бубнившего что-то Хилова.

— Как твоя фамилия? Вот что мы сказали… — с нескрываемым презрением в голосе прогнусавил Ефим.

— Нечаев, — помедлив, простодушно ответил тот без тени обиды. — Извините, я просто не расслышал ваших слов сразу. Знаете, был лейтенантом. В настоящий момент осужден. Согласно приговору военного трибунала, разжалован и являюсь рядовым бойцом.

Военные люди, в отличие от политических заключенных, вели себя смелее и были заметно разговорчивей.

— За какие же подвиги тебя так?

— Как мне зачитали, осужден к высшей мере наказания за проявленное малодушие и трусость. Наш полк разбили немцы, я попал в окружение. Две недели скитались по лесам, потом с двумя бойцами вышел к своим. Сразу всех арестовали. Я вот попал под трибунал. Что с теми двоими однополчанами — не знаю.

— Завтра вас переведут в другую камеру. Вас ожидает небольшая перемена режима.

— Спасибо за известие. Только не знаю, радоваться или готовиться к худшему. Хотя, извините, что может быть хуже смерти? Может, вы посодействуете, пускай вместо расстрела направят меня на фронт. На передовую, в штрафбат. Ну согласитесь, разве есть хоть какая-то польза нашей стране, если меня расстреляют?

— Можете уже радоваться. Не расстреляют. Скоро убедитесь. И пользу тоже принесете. Вам даже предоставится возможность сполна, как говорится, показать свои физические способности. А сейчас отдыхайте.

— Спасибо, — Нечаев улыбнулся. — У вас закурить не найдется, товарищ? — окончательно осмелел заключенный. Он уже смотрел на выходившего в дверь Человека в фартуке как на доброго знакомого. Знал бы он, что уготовил ему этот неожиданный собеседник.

— Не положено.

— Извините. Скажите, а меня правда не расстреляют?

— Не бойтесь, не расстреляют. Я возьму вас к себе…

— Спасибо вам!

На сей раз проведение эксперимента планировалось следующим образом. Заключенного переведут в другое помещение, предложат ему сытный обед, дадут полстакана водки. Он проведет еще несколько часов в камере, потом — ужин. С водкой и сигаретами. Яд подмешают в закуску.

От предвкушения расправы над этим красавцем Хилов впервые испытал нечто наподобие самого настоящего удовольствия. Ассистент уже злорадно представлял в своем воображении, как этот недавний офицерик — мечта многих баб — завтра вечером сядет за стол, начнет пить водку и с аппетитом жрать все, что ему подадут, а потом, по истечении получаса, начнет истошно орать от боли.