Марусина любовь - Вера Колочкова

Вздрогнув, Маруся удивленно повернула голову в сторону отчаянного и громкого женского восклицания, направленного в спину убегающему по проходу мальцу. Голос был до боли знакомым – хотя откуда… Откуда у нее здесь, на этой окраине города, возьмутся знакомые? Показалось, наверное…

– Сынок, ну постой! Постой, пожалуйста! Это нельзя брать, это мама тебе не может купить… – За мальчишкой бежала молодая женщина, пытаясь выхватить из его маленькой ручонки большое яйцо киндер-сюрприза в яркой упаковке. А догнав, только рукой махнула и произнесла убито: – Ну вот, помял уже… Теперь покупать придется…

Присмотревшись, Маруся вдруг узнала ее. Да и отчего не узнать – девушка видная, хоть и не такая веселая, какой была там, на дне рождения своей сослуживицы Наташи Барышевой…

– Яна! Краснова! Здравствуйте, Яна! Вы не узнали меня? – радостно бросилась она к ней. – Я Маруся, помните? Ну, вы еще пожелали мне успехов всяческих, когда на бывшую работу заходили! Узнали?

– А… Да-да, конечно… Добрый вечер… – холодно поздоровалась с ней Яна, взглянув мельком и как-то очень уж досадливо. Помолчав, снова повернула к ней голову, проговорила со злой ехидцей: – Ну и как они, успехи? Имеют место быть, надеюсь?

– Да как вам сказать… – растерянно пожала плечами Маруся, огорошенная ее холодностью. – Не то чтобы очень… А у вас как дела?

– Как сажа бела… – тихо проговорила Яна, вертя в руках помятый киндер-сюрприз. Потом, всплеснув руками, снова набросилась на приготовившегося заплакать сынишку: – Ну вот кто, кто тебя просил его хватать, скажи?

– Ой, да вы на место положите, и все… Никто ж не видел… – угодливо предложила Маруся, заражаясь ее досадой.

– Ну да, не видел… – уныло кивнула в сторону Яна. Проследив за ее взглядом, Маруся тут же наткнулась на строгий унтер-пришибеевский взгляд продавщицы в синей униформе, со страстью за ними наблюдающей. – Вон, засекли уже…

– Ой, а давайте я вашего сыночка этим яичком угощу! Можно? Давайте кладите в мою корзину…

– Нет уж, не надо нам ваших угощений! Обойдемся как-нибудь! – гордо вскинула на нее сердитые глаза Яна. – Знаем мы таких вот щедрых… Сначала с места выгоняют, а потом шоколадками задобрить норовят! Пропустите, нам идти надо!

Она демонстративно устроила яйцо в своей пустой корзине, и оно покатилось по ее дну жалобно и неприкаянно, будто виновато было в чем. Пожав плечами, Маруся отошла в сторонку, давая ей путь. Потом тихо проговорила уже в пустоту:

– Так я вас и не выгоняла ниоткуда… Вернее, это не я вовсе…

Взяв упаковку колбасной нарезки, пакет молока и пару булочек-слоек, она грустно пристроилась в хвост небольшой очереди в кассу, чувствуя себя совсем уж несчастной. И снова услышала знакомый Янин голос, виновато оправдывающийся перед кассиршей:

– Ой, извините, пожалуйста… У меня тут мелочи не хватает, я кошелек утром дома забыла… Можно я завтра занесу? Я тут, в соседнем доме живу…

– Ну, знаете! Если каждый будет к нам без кошельков ходить, мы в трубу вылетим! У вас не хватает, у другого не хватает, а я из зарплаты своей плати? Вы что себе позволяете, девушка? – взвинченным тенорком задребезжала уставшая кассирша. – Или платите, или оставляйте продукты на кассе! Ходят тут, мелочи у них не хватает…

– Я заплачу! С меня вычтите, пожалуйста! – подняв руку, громко обозначила себя перед кассиршей Маруся. – Отпустите ее, пожалуйста!

Из магазина вышли вместе. Яна сухо поблагодарила за помощь, потом пошла молча рядом, крепко держа сына за руку и вглядываясь в сиреневые влажные сумерки. Потом спросила уже более приветливо:

– А ты где-то недалеко живешь, что ли?

– Нет, я случайно здесь оказалась. Гуляю просто.

– А-а… Понятно. Это ничего, что я на ты?

– Да нормально. Слушай, давай присядем где-нибудь на скамеечку! Есть хочу, прямо умираю…

– А что, дома не кормят?

– Ну почему, кормят… Просто… так получилось…

– Да ладно, можешь не рассказывать. Я понимаю. Бывает. Я и сама на сегодняшний вечер бездомная.

– Как это – бездомная? Ты ж с ребенком!

– Да тоже – так получилось… – вздохнула Яна грустно. – Пойдем, что ли, в наш двор, нам с Олежкой все равно там на скамеечке долго сидеть придется… Вот и ты посидишь с нами за компанию…

– А почему на скамеечке?

– Да понимаешь, к Нинке сегодня ее парень приехал… Она меня к себе пожить пустила, пока я квартиру новую не сниму, вот мы с Олежкой и перемогаемся на улице, пока он от нее не свалит…

– Хм… А если он всю ночь от твоей Нинки не свалит? Что, так на скамейке ночевать и будете?

– Не. Он должен скоро уехать. Он женатый. Нинка так с ним, для здоровья тусуется. Мы с ней из одного поселка, вот она и пустила меня пожить по-землячески. Даже денег не берет, представляешь? Да мне и заплатить ей на сегодняшний день нечем. Работу никак не могу найти.

– А до этого ты где жила? Ну, в смысле, до увольнения…

– Так в малосемейке стройсоюзовской и жила. Я как сюда приехала, думала – вот повезло с работой! И жилье дали, и прописку, и детсад, и зарплата хорошая… А потом – бац! – и все прахом пошло. Так теперь и маюсь. На работу не берут без прописки, деньги кончились, продукты даже купить не на что. Да ты сама видела в магазине…

– А домой вернуться не хочешь?

– Нет. Не хочу. Совсем не хочу! Коровам хвосты крутить…

– А что, у вас дома хозяйство? – встрепенувшись, повернулась к ней Маруся. – Большое, да?

– Ну да… Мать с отцом корову держат, свиней… А только я терпеть этого всего не могу! Лучше здесь умру под забором, а не поеду! Ненавижу все это, понимаешь? Запах этот навозный, куры под ногами… Фу!

– Ненавидишь, значит? – осторожно переспросила Маруся, глядя на нее исподлобья. – Надо же… А мне, наоборот, нравилось… Мы с мамой тоже и коров, и кур держали…

– А чего тогда сюда приперлась, раз тебе все это нравилось? – сердито усмехнулась Яна. – Вот бы и сидела там, около коров и кур… Взяла и приперлась, заняла мое место…

– Да я его не занимала, Ян! Я ж не знала, что Анна Васильевна тут с тобой так сурово обошлась…

– А если б знала, не поехала бы?

– Ну, я не знаю… Нет, наверное…

– Да ладно, не парься. Ты тут действительно ни при чем. Это я так, на судьбу злюсь. Сама виновата. Не надо было мне сверх меры из штанов выпрыгивать, надо было сидеть себе потихоньку, шажок за шажком наверх ползти. А я решила одним махом – и сразу в дамки. Сама виновата…

Так, за разговорами, они вошли в тенистый старый двор, уселись на хлипкую скамеечку перед дощатым черным столом. Такие приспособления – скамеечки со столами – чудом еще сохранились в старых дворах. Их деревянная, почерневшая от дождей и снегов память бережно хранит и забавы летних вечерних доминошников, и дворовые наивные песни патлатых юнцов под плохо настроенную гитару, и первые робкие поцелуи школьных парочек, вспугнутые строгим призывом из родительского окна. Годы идут, доминошники те давно уже вымерли, и юнцы певуны превратились в солидных дяденек, и парочки раскидала злодейка-судьба в разные стороны, а почерневшее от времени приспособление до сих пор несет свою грустную службу, с удивлением прислушиваясь к озверелому мату местных подростков, надувшихся дешевым пивом и песен больше не поющих. И тихо удивляется про себя: куда ж подевались, в какую Лету сгинули эти милые дворовые песни про то, как «понял он, что лучше Тани нету, только Таня замужем уже…».