Кама с утрА. Картинки к Фрейду - Татьяна Розина

— Ну, всё… сядем на дорогу, — тихо произнесла Вероника, когда мы готовы были выйти из квартиры, чтобы ехать в аэропорт.

Она не смотрела на меня, словно боясь, что сорвётся. Её уверенность, что я должна лететь в неметчину, таяла на глазах, как облачко дымящейся свечи. Я видела, вернее, чувствовала это. Хотелось закричать: Вероничка, милая, разреши остаться! Но что-то сдавило горло, и я молчала. Молчала как обречённая.

Вероника привезла меня в аэропорт, сунула в руки паспорт, билет до Франкфурта, повесила на плечо сумку с какими-то шмотками… и, чмокнув в щёку, быстро ушла. Я оглянулась ей в след, но она уже растворилась в людской массе. Оставшись одна в водовороте криков и шумов, я растерялась и даже рванула всем телом в сторону ушедшей подруги, пытаясь догнать, но кто-то случайно толкнул меня и я, сделав шаг вперёд, оказалась за перегородкой…

…перегородкой, разделившей мою жизнь на две части. Две совершенно отдельные части. Там осталась нищета в Иваново. Грязь в Москве. Зассанное кресло у Седого. И моя любимая Вероника тоже осталась там, в прошлой жизни. А тут, теперь, появилась фрау Пфайфер, чинная дама, лихо водящая Мерседес. Мужняя жена. Приличная женщина, вышедшая замуж девственницей. О чём мечтала моя мать. Причём не просто вышедшая замуж. А вышедшая замуж за иностранца. За богатого бундеса. О чём мечтала Вероника. И даже не мечтала моя мать.

Обидно одно. Мать никогда не узнала, что её непутёвая дочь, исчезнувшая в водовороте жизни, воплотила её розовую мечту в реальность и вышла замуж девицей. А Вероника, уверенная в том, что я украла её мечту, никогда не узнала, что мечта оказалась дыркой от бублика. Вот это обидно… потому что мне-то всё это было таким безразличным, таким ненужным, таким пустым…

Через три часа я вышла в аэропорту Франкфурта. Дитер стоял у выхода вместе с другими встречающими, с букетом роз, радушно размахивая цветами. Бордовые листки разлетались вокруг него, но он продолжал яростно махать, не обращая внимание на листопад из розовых листьев, оседавших около его ног. Дитер был рад. Он ждал и дрожал от предвкушения удовольствия.

Увидев своего толстенького немецкого жениха, я даже обрадовалась. Он был единственным знакомым человеком в этом чужом, пугающем меня, мире. Блестящие стёкла витрин не радовали и не манили, а скорее пугали. Грохот, стоящий в аэропорту, глушил. Чей-то металлический голос усиленный громкоговорителем, надрывался, объявляя воздушные рейсы и рвал слуховую перепонку. Немецкая гортанная речь пугала. Почему-то вспомнились объявления типа: «Хенде хох!» или «Ахтунг, ахтунг!», за этим последовала другая ассоциация. Парень в форме со свастикой, подталкивая народ автоматом, строит ровные ряды, двигающиеся в сторону крематория. Я вздрогнула и остановилась. Страх переполнял, а ноги отказывали идти. Меня охватила оторопь, напрочь выбившая мозги из рабочего состояния. Я шла, с трудом ступая по лакированному полу аэровокзала. Словно под наркозом или под наркотиками. Взгляд тупо сверлил пространство, но я не видела ничего. Голова отказывалась соображать. Я шла, как овца, ведомая на заклание.

И тут я увидела Дитера с его розами. В этот момент он действительно показался мне добрым Дедом Морозом вышедшим из лесу, чтобы спасти Снегурочку. Конечно, было бы приятнее, если бы это был не Дед Мороз, а принц, явившийся освободить Спящую царевну. Но в моём случае я обрадовалась и Деду Морозу. Кинувшись к Дитеру, как к родному, я перешагнула ту грань неприязни к нему, которая не давала мне даже думать о нём без содрогания.

Радость встречи с ним, ждущим меня, таким трепетным и милым, с розами в руке, перевесила страх остаться одной и беззащитной. Искренно радуясь ему, я прижалась, обвив руками его шею. Дитер немного опешил от моей бурной радостной реакции, похоже, не ожидая её. Ведь в Москве я держалась с ним холодно, отстранённо. Почти никогда не улыбалась и не позволяла ему себя обнять. Но он быстро взял себя в руки, трижды приложился щекой к щеке, имитируя поцелуй, чмокая воздух:

— С приездом, добро пожаловать… — бодро произнёс Дитер, отстранившись, но всё еще придерживая меня за плечи.

Наверное, хотел рассмотреть в моих глазах искренняя ли моя радость или я играю роль. Но, видимо, убедившись, что я реально довольна, снова крепко прижал… В такой позе мы простояли несколько секунд, показавшиеся мне часом. Меня душила тяжесть чужого тела, а горячее дыхание, смешавшееся с запахом одеколона, вызвало тошнотворное ощущение в носу. Дитер подхватил, брошенную на пол сумку, и мы направились к машине.

Дом Дитера показался мне по нашим понятиям того времени реальным дворцом. Ну, не то чтобы дворцом, но на особняк он тянул точно. Я долго бродила из комнаты в комнату, не понимая на фига одному человеку столько всего…

— Смотри-смотри, детка, — суетился взволнованный Дитер, — вот это холл, это кухня-столовая, а это столовая…

— Не поняла… зачем столовая, если и кухня достаточно большая и тут тоже стоит стол… — вставила я.

— Ну, как же, деточка, в кухне стол для меня… ну, то есть для нас. А столовая для гостей.

В комнате, которую Дитер обозвал столовой, действительно стоял огромный деревянный стол, вокруг которого выстроились 12 стульев. В этом помещении вдоль стен стояли небольшие то ли комоды, то ли шкафы. Они все были невысокие, до середины бедра. На них красовались вазы с фруктами, бронзовые статуэтки, настольные лампы. На стенах висели картины. И одно овальное зеркало в металлической раме с виньетками.

Потом мы прошли в другую большую комнату, которая называлась гостиной. Она была предназначена для отдыха, а не для еды. Поэтому стола в ней не было. Почему-то не вдоль стен, как принято у нас, а в центре стояли диваны. Один огромный, по бокам от него два поменьше. Но и эти маленькие были больше того, который купила мать перед моим отъездом. В этой комнате ещё был камин, телевизор таких размеров, каких я до сих пор не видела. Но больше всего меня потрясло другое. Вся стена этой комнаты была стеклянной. Вернее, это была стена состоящая из стеклянных дверей, которые раскрывались гармошкой и комната оказывалась как бы вовсе без стены. Открывался вид в сад. Перед домом я видела ухоженную лужайку. Зелёная травка, идеально выстриженная, создавала впечатление, что это вовсе не трава, а ковёр. Чуть поодаль росли огромные ели.

— Нравится? — спросил, довольный произведённым впечатлением, Дитер.

— Н-да… — зачарованно промямлила я, любуясь прыгающими с ветки на ветку белками.

В возбуждении от перелёта, от волнения встречи, я не заметила, как пробежало время. Я даже забыла про свою сумку, которую Дитер куда-то отнёс, пока я блуждала по комнатам его дома. Вечером он предложил поужинать торжественно в большой столовой.