Метро 2033: Крым-3. Пепел империй - Никита Аверин

Наш Лекарь – Антон Юрьевич. Нет. Нашим лекарем тогда БЫЛ Антон Юрьевич. Тоже – был…

Лазарь стонал слабо, и его кровь промочила мою рубаху. Ощущение теплого и жидкого… кажется, я никогда не смою эту кровь, она впиталась в мою кожу. Я уже не буду прежним. У Антона Юрьевича было много работы, раненых сносили со всех сторон. Уже пятеро наших друзей нуждались в лечении. К облегчению, я не увидел среди них Бандерольки, хотя боялся этого.

Кинув беглый взгляд на Лазаря, Антон Юрьевич тут же оставил пацаненка, которому бинтовал руку, поврежденную стрелой, и кинулся к моему другу.

Я понял, что дела совсем плохи: помощь оказывают в порядке поступления, если повреждения примерно одинаковые, а «без очереди» принимают только самых тяжелых. Конечно, я знаю основы первой помощи, умею накладывать жгуты и повязки, но наивная уверенность в бессмертии тех, кто нам симпатичен, не дала мне верно оценить состояние Лазаря.

– Помогай! – буркнул лекарь.

Вдвоем мы разрезали одежду на Лазаре и занялись его раной.

Входное отверстие от пули – небольшое. Она не прошла навылет, застряла во внутренностях… разорвав их. Попадая в тело, пуля не движется по прямой, она сминает, разрывает и деформирует ткани вокруг себя и изменяет траекторию полета на слабо предсказуемую.

Лазарю не повезло.

– В операционную, – пробормотал Антон Юрьевич, – его нужно шить.

Наша фельдшер Марка, занимавшаяся до того перевязками, все поняла.

– Без меня справитесь? Я останусь здесь, тем более, – она прислушалась, – кажется, все заканчивается.

Стрельба и правда стихла, слышался уже не слаженный грохот выстрелов, а отдельные хлопки.

Мы с Антоном Юрьевичем взяли носилки, погрузили на них Лазаря и бегом кинулись к операционному блоку. Мы правда спешили. Я никогда себе не прощу, но, похоже, не в нашей скорости было дело.

Когда мы подошли к двери, заметили, что Лазарь уже не стонет.

Когда мы выгрузили его на операционный стол, он перестал дышать.

Дальше я помню смутно. Когда Антон Юрьевич дал мне стакан воды, я… откусил край стакана. Больше всего я жалею, что не держал друга за руку в его последние секунды.

Приступ мы отбили. И все, кроме Лазаря, в тот день остались живы.

Степняки скрылись.

Исторически сложилось, что своих погибших товарищей клан Листонош хоронил за стенами Цитадели. В первые месяцы строительства крепости редкий день обходился без жертв. Нападение мародеров, радиация и отравленная еда косили людей десятками. А тогда каждый метр внутри Цитадели был на счету. Поэтому и хоронили своих сперва в общих могилах неподалеку от Джанкоя, а затем и по отдельности, когда смерти стали почти столь же редким явлением, как и до Катастрофы. Теперь там целое кладбище, огражденное невысоким тыном.

На похороны Лазаря я поехать не смог – от нервного потрясения у меня сильно поднялась температура, и Антон Юрьевич убедил меня остаться в Джанкое. Чем, собственно, и спас.

Иногда я задумываюсь: всего шаг отделяет нас от смерти – каждую секунду жизни. Мы не знаем, сколько раз разминулись с Костлявой, сколько раз, не заметив, обошли – куда-то не поехали, что-то не сделали, не встретились с дурным человеком. На самом деле судьба хранит нас – ровно до того единственного случая, когда Безносая заступает дорогу. Грех жаловаться.

Антон Юрьевич сам правил похоронной телегой.

Этого я не видел – это мне потом рассказали – как было.

Небольшой отряд ехал вдоль реки, дорога шла над обрывом – я был там множество раз и могу представить, поэтому временами мне кажется, что я присутствовал при этом, что я шел рядом с телегой, едущей тихо – дань уважения, что на козлах сидел Антон Юрьевич, и ветер гладил сухую траву, а Лазарь, закрытый белой простыней, спал вечным сном.

Степняки напали внезапно – небольшой отряд, видимо, мстители. Сопровождающие Лазаря в последний путь успешно отстреливались, но у степняков непонятно, откуда, оказался миномет. Мина угодила прямо в телегу, у Антона Юрьевича не было шансов спастись. Лошадь рванула с места, и вместе с останками Лазаря рухнула с обрыва в реку.

Когда расправились со степняками, лекаря искали, но ниже по течению к берегу прибило только несколько досок, а тела моих друзей так и не нашли…

Глава 5

Человек в серебряной маске

Потолок был белый, стены белые, простыня белая. От белизны болели глаза. Болело лицо, болело все тело. Он лежал на кровати и не мог пошевелиться.

«Позвоночник, – пронзила страшная мысль. – У меня перебит позвоночник. Я теперь инвалид. Но почему же так адски болят ноги и руки? Я же не должен ничего чувствовать».

Очень осторожно, опасаясь вспышки дикой боли, он попробовал пошевелить пальцами ног. «Получилось! У меня получилось, я не калека!» Просто лодыжки были стянуты чем-то тугим и плотным. «Кандалы?»

Потом он пошевелил пальцами рук. Удача! Хотя с запястьями – та же беда.

«Значит, я не парализован. Просто прикован к кровати. Теперь надо попробовать пошевелить головой. Оторвать затылок от подушки, медленно, еще медленнее… Теперь все видно. Тугие кожаные браслеты охватывают запястья и лодыжки, натянутые цепочки тянутся к раме прочной металлической койки. Больница? Тюрьма? Точнее, тюремный лазарет.

Где я?

И, что еще важнее, кто я?»

Он не мог вспомнить своего имени. Он вообще ничего не мог вспомнить! Какие-то обрывки, яркие пятна… Он куда-то бежал. В кого-то стрелял. Потом – долго ехал. Дорога. Пыль. Жара. Опять перестрелка. Драка. Перестрелка. Взрыв. Темнота.

От попытки подхлестнуть отсутствующую память напряглись и задергались все мышцы. Стало больно.

«Надо расслабиться. Вдох. Задержка дыхания. Выдох. Еще раз. И еще. Пока не успокоится сердце, кровь не перестанет пульсировать в ушах и висках.

Я жив. Это самое главное. Ранен, привязан к кровати, не чувствую лица, не помню, как меня зовут – но жив! Я выжил! И буду жить дальше!

Почему так болит лицо? И что за фигня маячит в самом низу поля зрения? Какая-то белая бахрома… Марля. У меня забинтовано лицо. Обгорел при взрыве? Вероятно. Зато глаза целы.

Во всем надо искать позитив.

А что у меня с голосовым аппаратом? Челюсть двигается. Зубы на месте. Язык – шершавый и опухший, шевелится. Попробуем что-то сказать».

– Эй?

Он не понял, удалось ли ему издать членораздельный звук. Скорее всего это походило на неразборчивое хрипение. Зато заработал слух. Что-то мерно попискивало рядом. Какая-то медицинская аппаратура. Из-под белой простыни тянулись провода.