Отверженная невеста - Анатолий Ковалев

Последовала недолгая пауза, во время которой Глеб расправился с остатками угощения. Девушка с легкой иронией поаплодировала ему:

— Теперь я буду знать, на что ты способен! Хочешь, позвоню, велю принести еще чего-нибудь?

— Не стоит, давай лучше поболтаем! — предложил он. — У меня такое чувство, будто мы с тобой только что познакомились! Даже не верится, что в детстве я ревновал тебя к твоему отцу!

— А меня злило, что ты совсем не похож на своего красивого и милого братишку Бориса! Маленькой девочкой я была в него влюблена.

— А я это сразу угадал тогда и еще больше взбесился. Гром и молния! Все дамы должны быть влюблены в меня, и только в меня! — Он театрально ударил себя кулаком в грудь, и оба рассмеялись.

— О, если бы ты мог видеть себя со стороны! Каким ты был напыщенным индюком! Индюком в лаборатории… — окончательно оживившись, щебетала Каталина.

— А ты была такой крикливой, слезливой, неуклюжей девчонкой, которая не знала, куда девать свои руки… — Глеб вдруг осекся, взглянул на закрытую дверь и проговорил шепотом: — Послушай, я хочу сбежать отсюда сегодня ночью. Бежим вместе! У меня еще осталось немного денег из парижских заработков. На первое время хватит… С моим ремеслом мы не пропадем! Я могу лечить, преподавать естественные науки, языки… Где угодно, хоть в Америке!

Каталина качнула головой и ответила тоже шепотом:

— Невозможно, мы с тобой в ловушке. Отсюда не сбежать. Слуги, нанятые отцом, бывшие колодники, обязаны ему всем и следят за каждым нашим шагом. Дворецкий Венсенн — профессиональный шпион. Его не обведешь вокруг пальца. Это он привез мне письмо от отца и передал на словах, что, если мы вздумаем бежать, нас немедленно убьют…

— Как это возможно?! — подавленно пробормотал Глеб. — Отец прикажет убить родную дочь?

В этот миг юноша забыл, что сам когда-то едва не стал жертвой своего отца. Тот не произносил угроз вслух, зато планомерно и бессердечно травил ребенка ядом.

— Ифигению, партию которой я исполняю, ее отец, царь Агамемнон, убил своими руками, — напомнила Каталина. — Принес в жертву богам, чтобы корабли отчалили от берега. Богам моего отца тоже нужны кровавые жертвы. Ему не доверяют при дворе Карла X, ведь он служил Бонапарту. Поэтому и поручили сделать невозможное… А он и рад стараться.

— То есть ты полагаешь, что выкрасть документы из сейфа и убить чиновника невозможно?

— Если бы такое было возможно, это давно бы сделали. То, что на подобное задание посылают таких дилетантов, как мы с тобой, говорит о том, что это дело пропащее. Нас ждет крепость, каменные мешки без света, воздуха, без надежды. Политические преступники, посягнувшие на особу такого ранга, как наш чиновник, находятся там пожизненно, но, к счастью для них, живут недолго…

— Прекрасная перспектива, — горько усмехнулся доктор. — А этот чиновник действительно такой влиятельный?

— Это правая рука императора Николая — его превосходительство господин Бенкендорф…

Глеб онемел от удивления. Он был далек от политики, однако знал, что император Николай подавил декабрьское восстание дворян и сел на русский престол не без помощи этого человека.

Они проговорили до рассвета, часто переходя на шепот, то и дело проверяя, не подслушивает ли их прислуга. Общая беда сблизила молодых людей больше, чем сблизила бы любовь. Красавица Каталина напоминала Глебу портрет герцогини Альбы кисти Гойи, гравюру с которого он видел в Париже в лавке букиниста. И все же эта совершенная, манящая красота не будила в нем чувственности, она внушала юноше только жалость, потому что была обречена на позор и гибель. Ту же жалость он видел в бархатном взгляде Каталины, и за ночь этот бархат не раз увлажнялся слезами. Так могла бы смотреть на него любящая сестра, которой у него никогда не было… Граф и думать не мог о подобном сближении молодых людей, которых он связал воедино своим планом отчасти из расчета, отчасти из присущего ему изуверства. Глеб и Каталина должны были стать друг для друга пыткой. Но они пытались обрести друг в друге поддержку.

К утру заговорщики выработали план действий, который должен был держаться в строжайшем секрете не только от графа, но и от всех обитателей дома на Каменном острове. Однако в их замыслы внезапно вмешалось само провидение. Буквально за день до премьеры «Ифигении», на которой должен был присутствовать сам император, Каталина получила по почте визитную карточку некоего статского советника Савельева и короткую записку по-французски с просьбой принять его.

— Ты не знаешь случайно, кто это такой? — спросила она Глеба за завтраком.

— Впервые слышу, — ответил тот, прочитав имя и чин на визитке. — Судя по всему, какой-то важный чиновник.

— Не понимаю, этот Савельев участвует в игре отца или нет?

— Так позови Венсенна, — посоветовал юноша, — он наверняка знает.

Каталина тут же вызвала дворецкого и протянула ему визитку:

— Кто это такой? Что ему от нас надо?

Венсенн, долговязый худой нормандец с плоским, будто стертая монета, лицом и обманчиво-флегматичным выражением белесых вдавленных глаз, внимательнейшим образом изучил визитку, записку и даже обнюхал пустой конверт.

— Я не знаю этого господина, — наконец выдавил из себя шпион.

— И что мне делать? — раздраженно спросила Каталина. — Он просит принять его.

— Не принимайте.

— Под каким предлогом?

— Скажитесь больной. Напишите, что заняты перед премьерой и никого сейчас не принимаете, — монотонно проговорил Венсенн.

— Хорошо, — согласилась она, — так я и поступлю.

Глеб с недовольством взглянул на закрывшуюся за дворецким дверь:

— Мы теперь всегда будем спрашивать совета у этого висельника? Это унизительно! Ты могла бы принять господина Савельева, кем бы он ни был!

— Не сердись, остынь! — увещевала его Каталина. — Необходимо, чтобы Венсенн был убежден в нашей полной покорности. Иначе он ни на миг не оставит нас наедине друг с другом.

Окончив завтрак, девушка написала статскому советнику Савельеву короткое письмо, обосновав отказ принять его тем, что занята подготовкой к спектаклю. Она не выразила согласия и намерения принять его в другое время, таким образом вовсе отказывая ему в приеме.

…Дмитрий Антонович давно, а быть может, никогда не получал таких нелюбезных отказов. Он чувствовал не столько унижение, сколько недоумение. Перед Савельевым открывались все двери в столице, а если какие-то из них по ошибке или по недоразумению оставались запертыми, он взламывал замки, вооружившись соответствующей бумагой за подписью шефа жандармов Бенкендорфа.