Вред любви очевиден (сборник) - Татьяна Москвина

– Но этот год всё равно уже потерян… то есть для поступления, да? Что же вы будете делать? Домой, в родной Кременчуг?

Снежана покачала головой.

– Пока у Марины… – шепнула она.

– Что ты орёшь? – недовольно сказал Горькушка. – Она же слышит хорошо. Я надеюсь.

Снежана написала: «Я слышу хорошо, вы не сердитесь, многие почему-то повышают голос, когда говорят со мной». Показала Олегу и Горькушке.

– Снежана, мне сейчас надо к маме в больницу, мы с Эльгой ездим через день, по очереди, я приеду вечером. Вы не уезжайте, хорошо? А завтра мы с вами погуляем. Вы куда хотите?

– На кладбище – пискнула Снежана.

Поймав чуть вопросительный взгляд сестры, Олег одобрительно сощурился и слегка кивнул – девочка по первому впечатлению на роль подходила.

В устройстве Эльги был секрет, о котором не знал никто. То, что в трудах и страданиях добывали из тел друг друга мужчины и женщины, мужчины и мужчины, женщины и женщины, ей досталось даром. Без всяких механических приспособлений, ничем не раздражая свою плоть, а лишь усиленно сосредоточившись, Эльга вызывала в себе сладостные ощущения, порой достигающие сокрушительной силы. Это началось очень рано, когда ей не исполнилось и семи лет. Для блаженства требовалось лишь уединение и подходящий настрой, и вовсе не требовалось никакого партнёра. В юности ей было сладко и стыдно, порой она злоупотребляла своим даром и проводила целые дни в ярких судорогах, с трудом унимая бешено бьющееся сердце. Потом стыд ушёл, и она научилась распоряжаться чудом, вызывать его или отдалять. «Совокупляюсь ли я сама с собой? Или это делает кто-то незримый?» – иногда думала она не без некоторого ужаса (кто же – незримый? нет, не хотелось знать). Эрос и музыка жили в ней нераздельно, не нуждаясь в других, и оттого счастье так часто заливало ее душу, как солнце заливает летним днём удачно расположенную террасу. Теперь-то она знала, что так, как у неё, не бывает, что ей повезло, что это и есть божественная полнота жизни, почти недоступная на земле. Она готовилась к блаженству, выбирая время и место, умащивая тело душистыми притираниями, подбирая музыку, с умилением и нежностью вспоминая шалости юных лет, когда она делала это в метро или на уроках в школе, и никто никогда не знал, не догадывался. Когда Олег с Горькушкой уехали в город, Эльга отправила Снежану на залив и немедленно (хотелось сразу после завтрака, но было никак) предалась самостоятельной любви. Десяти-пятнадцати минут обычно хватало, чтобы тело превратилось в ослепительно белый, содрогающийся пульсар, но накануне большого взрыва Эльга заметила уставившиеся на неё с испугом и восторгом чужие глаза.

Снежана вернулась через два часа, написала: «Прости, я случайно», и с убитым видом подошла к Эльге, сидевшей в палисаднике на скамейке с обычным вязанием. Та ничего не ответила, борясь с искушением любопытства – ведь никто не видел её в эти минуты, и она не знала – как это выглядит?

– Я немножко скучаю, – соврала она, – у меня недавно был роман и весь вышел. Иногда, если нет мужчины, я делаю это сама. А ты что, испугалась? Это так страшно смотрится со стороны?

– Нет, нет, – заволновалась девушка, пытаясь изобразить руками что-то волнующее и необыкновенное. Потом написала: «Ты была очень красивая, как на старых картинах, и от тебя шёл свет».

– А, – ответила Эльга. – Вот как. Тебе понравился мой брат?

– Да, – кивнула Снежана. Написала: «Очень, очень. Он сказка.».

– Он, конечно, сказка. Но он не мужчина.

– Мне не нужны мужчины, – прошептала Снежана.

– А кто тебе нужен?

«Никто» – написала девушка. «Я не хочу».

– Совсем ничего, никого, никогда? А, понимаю. Это из-за того гадёныша, который на тебя напал. Удивительно, как всё удачно складывается…

Три дня прожила идиллия, сложилось тело компании – Олег с Эльгой, Горькушка, Снежана, иногда к ним присоединялась соседка Марина, крупная во всех смыслах дочь драматурга Кириллова, и её молчаливый, спортивный сын; гуляли на озёрах, ближних и дальних, в кафешках у залива, пили вино, чаще всего плохое, не везло, маялись наутро животом от неперевариваемых шашлыков, пытались найти в посёлке дома знаменитых людей, памятные с детства, но сразу запутались, заплутали, попали в какие-то руины, потом в новостройки; были облаяны свирепой собакой, бежали, смеялись, ездили в Зеленогорск покупать купальник для Снежаны, у которой не было никаких вещей, зашли в церковь, потом молчали. Небо лежало низкое, пасмурное, но дождь накрапывал редко; вечерами прояснялось, и над заливом являлись миражи из облаков – как будто дальний дивный город над озером, с крепостной стеной и силуэтами церквей… Однажды вечером, обсуждая один такой мираж и разглядывая смешную, карикатурную парочку, которая ужинала за столиком напротив – толстый кривоногий лысяк и блондинка нечеловеческих пропорций, – сбились с хорошего тона, заговорили о чём-то похожем на смысл жизни.

– Вот что меня удивляет, – сказал Олег. – Лето, июнь. Курортное место. Но как-то ужасно, удивительно пустынно, или такое впечатление, что пустынно. Мало хороших компаний – вот таких, как наша, потому что у нас сложилась прекрасная компания, я считаю… Ну, где-то кто-то гуляет. Доносится варварская музыка. Иногда мы видим, как проносятся машины. Видим стройки, рабочих, наблюдаем, что возносятся к небу стены и заборы. Но тамошние обитатели так и сидят там, у себя, за заборами… И получается такая странная жизнь… Метёт мусорный ветер, много разной грязи, грусти… И мы, молодые – ведь ещё молодые, правда, сестрёнка, – молодые профессионалы, живём своим трудом, от черты – до черты, такое общение, да? Ни в каких играх, кроме личной жизни, не участвуем…

– Что хочет сказать говорящий оратор? – картинно удивился Горкушка. – Что мы одиноки? Но так было всегда.

– Мы одиноки и мы на чужой планете, – уточнила Эльга. – Пропавшая экспедиция, так сказать.

– Оттуда? – спросила Снежана, улыбаясь и показывая на облачный город в небе.

– А ты как думаешь? – заинтересовался Олег. – Ты сама-то откуда? Я заметил – ты вообще ничем не питаешься.

– Вчера салат ела на моих глазах, – вставил Горькушка. – Ест, но мало, очень тихо и всегда аккуратно. Пить же не пьёт. Я наблюдаю.

– Ей нельзя алкоголь, – разъяснила Эльга, которая уже полюбила возиться с девочкой – купила ей новые джинсы и свитер, по вечерам готовила полезные отвары.

– Я не понимаю вот что, други мои любезные, – сказал Олег. – Мы что-то кому-то должны или уже ничего и никому?

– Да, это вопрос! – засмеялась Эльга. – Типа быть или не быть. Тот же уровень крутизны.

– И бессмыслицы, – добавил Горькушка.

Вечером того же дня Олег напился. Он бродил по дому, то поднимаясь к Эльге и Горькушке наверх, то спускаясь вниз, в маленькую гостиную, где стелили по вечерам Снежане; домочадцы ласково огрызались, Снежана смущалась как всегда, но с ней Олег говорил всё больше и всё откровеннее.

– У меня нет настоящего таланта, – наконец сказал он. – Я способный, и я умею работать. Хорошее образование. Мало пью. Не развратен, нет. Там это понимают, и туда я вписываюсь, потому что я в формате. Но таланта у меня никогда не было. Я не оригинален… Но это вообще всё ерунда, понимаешь? Что я говорю сейчас. Ни у кого нет таланта, может, пять человек есть на весь мир, случайно проскочили. Потому что Бог забирает обратно свои искры, ясно? И не хочет больше их совать во всякое дерьмо. И всё равно теперь… Надо работать и делать милое лицо, и не сердить маму, ты меня понимаешь? Ни черта не разобрать там у тебя за этими ресницами… Кто сказал, что я не люблю женщин? Это я сам сказал, да. Я мог бы любить женщин, если бы… если бы что? Надо подумать…

Пока он думал, Снежана написала: «Я вас понимаю и люблю». Прочитав это, Олег рассвирепел.

– Вот! – закричал он. – Поэтому я вас и не люблю! Потому что вы ничего не стоите, вы слишком доступны и на всё согласны. Дешёвка, понимаешь? Я вот, знаешь, сколько Горькушку обламывал? Он ведь до меня и знать ничего не знал. А ты что? Раз – и она готова. Уже любит! То есть говорит, что любит. Что, домик наш понравился? Домик хороший, на полмиллиона… Чего ты руками машешь?

Ту т Олег разглядел, что девушка расстроилась, налилась слезами, и разозлился ещё больше.

– Давай, поплачь, меньше писать будешь. Это что такое, вообще? Не понимаешь ты меня и не любишь. Ты – врёшь…

– Нет, – прошептала Снежана.

– Нет? Докажи. Что киваешь? Будешь доказывать?

– Буду.

– Отлично! – и Олег, сощурив мутные глаза, хлебнул виски из плоской бутылки и стал измышлять казнь. – Так. Сейчас почти два часа ночи. Пойдёшь на кладбище и сфотографируешь могилу Вечесловой – вот тогда я тебе поверю.

Он стал смеяться от удовольствия. Доказательство было идеальным – детским и страшным одновременно. – Я тебе поляроид дам! Пойдёшь? Не пойдёшь, бояка-собака!