Довлатов - Анна Ковалова

Валерий Воскобойников:

Единственная сложность заключалась в том, что Сергей раз в месяц дней на пять запивал. В первый раз это случилось довольно скоро после его появления в журнале. Сережа внезапно исчез. Сначала Сахарнов ничего не заметил, а на второй день спросил: «А где Довлатов?» Я говорю: «Отлучился. В пирожковой, наверное». На следующий день та же история: «Сергей где?» — «У него срочное дело, задерживается». Наконец, на четвертый день Сахарнов потребовал: «Валерий, немедленно приведите Довлатова ко мне». Все-таки Святослав Владимирович закончил службу капитаном первого ранга и был человеком военно-морской выучки. Я бегу звонить Сережиной маме: «Нора Сергеевна, пробудите и отмойте Сережу, чтобы он обязательно пришел на работу в понедельник». И вот когда Сережа появился, наконец, в редакции, Сахарнов его строго спросил: «Сергей, где вы были всю неделю?» Довлатов ответил: «Если честно, я пьянствовал». Сахарнову так понравилось, что Сережа не соврал, а признался честно, что он ничего ему не сделал, а только сказал: «Сергей, пишите заявление об уходе. Оно всегда будет лежать у меня вот в этом ящике». И Довлатов написал такое заявление, но Сахарнов его ни разу из своего стола не доставал, даже несмотря на то, что Сережины запои более или менее регулярно повторялись.

Святослав Сахарнов:

Сотрудником Довлатов был добросовестным, аккуратным. Никакого криминала за ним не водилось. Не пил. В «Костре» вообще было тихо. Уже теперь, спустя много лет, мои бывшие сотрудники признаются: «Настоящая жизнь в „Костре“ начиналась после шести часов. Вы уходили, завхоз бегала за сухим вином, и начинались разговоры „за жизнь“, „за литературу“, дотемна». Имел Сергей отношение к этим вечерним бдениям, не знаю. Вряд ли.

Владимир Уфлянд:

Сережа оказался изумительным редактором и золотым работником. Приходишь в редакцию в девять часов утра, никого еще нет, сидит один Сережа. Он всегда приходил раньше всех. Помню, он очень много времени тратил на детские письма, которые поступали в «Костер». Этих писем было огромное количество, и среди них встречались очень талантливые. Мне тоже доставляло большое удовольствие отвечать на детские письма, но Сережа погружался в это дело с головой. Он самым внимательным образом все читал и потом ровным разборчивым почерком писал ответы.

Валерий Воскобойников:

Довлатов совершенно неожиданно оказался колоссальным работником, пожалуй, лучшим из всех, с кем мне когда-либо приходилось иметь дело, а ведь у меня за годы «Костра» было несколько литературных сотрудников. Помню, в те времена у нас была одна очень большая проблема — долги. Тогда сотрудники были обязаны отвечать на все письма и рецензировать все рукописи, которые приходили в журнал. Наша страна, как известно, полна графоманами. Слава богу, теперь у них есть возможность размещать свои произведения в интернете, а тогда все они посылали рукописи в журналы. В день иногда приходило по шесть повестей и штук двадцать рассказов. В течение двух недель полагалось на эти письма ответить, а ведь нужно было готовить номер, редактировать и заказывать тексты. Часто мне приходилось ночами сочинять ответы на эти письма. Как только появился Довлатов, проблема была решена.

Я работал в «Костре». То есть из жертвы литературного режима превратился в функционера этого режима. Функционер — очень емкое слово. Занимая официальную должность, ты становишься человеком функции. Вырваться за диктуемые ею пределы невозможно без губительного скандала, функция подавляет тебя. В угоду функции твои представления незаметно искажаются. И ты уже не принадлежишь себе. Раньше я, будучи гонимым автором, имел все основания ненавидеть литературных чиновников. Теперь меня самого ненавидели.

Я вел двойную жизнь. В «Костре» исправно душил живое слово. Затем надевал кепку и шел в «Детгиз», «Аврору», «Советский писатель». Там исправно душили меня.

Я был одновременно хищником и жертвой.

Валерий Воскобойников:

Он быстро и при этом внимательно прочитывал все, что к нам поступало, и вел с нашими авторами переписку. Разумеется, Сережа в этом смысле во многом определял судьбу присылаемых нам рассказов и повестей. Правда, это было не таким уж трудным делом, потому что на тридцать рукописей хорошо, если хотя бы одна попадалась приличная. В основном приходилось рецензировать опусы графоманов, причем графоманов весьма характерных. Тогда как раз многие партийные деятели, командиры партизанских отрядов вышли на пенсию и решили описать, наконец, свою жизнь. Это были уважаемые люди, но писать они не умели совершенно. Когда мне приходилось все это читать, у меня сразу начинала болеть голова. Сережа с этими текстами справлялся необычайно оперативно. Мы шутили, что люди еще не успевают доехать из редакции домой, как получают от Довлатова отказ.

Первое время действовал более или менее честно. Вынимал из кучи макулатуры талантливые рукописи, передавал начальству. Начальство мне их брезгливо возвращало. Постепенно я уподобился моим коллегам из «Невы». На первой же стадии внушал молодому автору:

— Старик, это безнадежно! Не пойдет…

— Но ведь печатаете же бог знает что!..

Да, мы печатали бог знает что! Не мог же я увольняться из-за каждого бездарного рассказа, появившегося в «Костре»!..

Короче говоря, моя редакторская деятельность подвигами не ознаменовалась.

Валерий Воскобойников:

Все слухи о том, что в «Костре» можно было напечататься только по блату, — только слухи. Никто из нас, тех, кто там работал, никогда бы не стал публиковать заведомо плохих текстов. Бывали исключения, и мы по каким-то внередакционным причинам печатали в журнале что-то среднее, не вполне соответствующее высокому уровню «Костра». Например, однажды человек, от которого зависела командировка Сахарнова в Африку, настоятельно попросил нас опубликовать его небольшой рассказ. Пришлось согласиться, хотя рассказик этот был неблестящим.

На досуге я пытался уяснить, кто же имеет реальные шансы опубликоваться? Выявил семь категорий:

1. Знаменитый автор, видный литературный чиновник, само имя которого является пропуском. (Шансы — сто процентов.)

2. Рядовой официальный профессионал, личный друг Сахарнова. (Шансы — семь из десяти.)

3. Чиновник параллельного ведомства, с которым необходимо жить дружно. (Пять из десяти.)

4. Неизвестный автор, чудом создавший произведение одновременно талантливое и конъюнктурное. (Четыре из десяти.)

5. Неизвестный автор, создавший бездарное конъюнктурное произведение. (Три из десяти.)

6. Просто талантливый автор. (Шансы близки к нулю. Случай почти уникальный. Чреват обкомовскими санкциями.)

7. Бездарный автор, при этом еще и далекий от конъюнктуры. (Этот вариант я не рассматриваю. Шансы здесь измеряются отрицательными величинами.)

Святослав Сахарнов:

Однажды Сергей приходит и говорит: «Святослав Владимирович, мне нужны деньги. Можно напечатать рассказ в „Костре“?» — «Несите». Приносит. Хороший рассказ, написанный, вероятно, специально для этого случая. Франция, век восемнадцатый, гостиница, ночью приезжают какие-то таинственные люди, утром уезжают. Очень хорошо написано, но нет конца. Модерн, не для детского журнала. Говорю: «Поправь». Через час приносит — появился яркий конец. Если я не ошибаюсь, рассказ напечатали в одном из летних номеров, хорошо заплатили. Ни он, ни я рассказ всерьез не приняли. Признаюсь, если бы это было по уровню в духе Голявкина или Коваля, я, вероятно, заинтересовался бы, а так — нет.

Лосев заведовал массовым отделом. Проработал в «Костре» четырнадцать лет. Пережил трех редакторов. Относились к нему в редакции с большим почтением. Его корректный тихий голос почти всегда бывал решающим.

Мало этого, кукольные пьесы Лосева шли в двадцати театрах. Что приносило до шестисот рублей ежемесячно.

Четырехкомнатная квартира, финская мебель, замша, поездки на юг — Лосев достиг всех стандартов отечественного благополучия.

Втайне он писал лирические стихи, которые нравились Бродскому.

Неожиданно Лосев подал документы в ОВИР. В «Костре» началась легкая паника. Все-таки орган ЦК комсомола. А тут — дезертир в редакции.