Иуда - Ульяна Соболева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нельзя…
Она вскидывает голову и смотрит на меня своими невыносимо голубыми светлыми глазами. Она еще не поняла смысла сказанных мною слов. У нее влажные длинные ресницы, и под нижними веками залегли сиреневые тени. У меня сжимается сердце, когда я смотрю на это лицо.
— Ему нельзя рождаться…
Шепчу хрипло, срывающимся голосом.
— Почему? — спрашивает с такой болью, что мне кажется, я сейчас сам умру. — Из-за сердца? Так я прочитала…я могу все выдержать. Я постараюсь. Я сильная. Обострение можно купировать. Если ты будешь рядом, я…
— Послушай…послушай. Я расскажу тебе историю.
— Зачем…хочешь, я расскажу тебе историю, Дима? Про маленькую девочку, у которой не было мечты. Ты знаешь, что такое жить без мечты, Дима? Это когда у тебя вроде все есть, и ты должен быть счастлив, но на самом деле ты понимаешь, что…все, чего ты так хотел бы делать в этой жизни — это танцевать или встать на коньки, а возможно, на пуанты. И ты живешь и понимаешь, что в этой жизни нет смысла, что она настолько пуста, настолько никчемна, и что бы ты не делала, ты никогда не будешь самой собой. А потом…потом я просыпаюсь в самый обычный осенний день…иду на учебу, человек без мечты, живущий по инерции… А потом… потом в жизни этого человека появляется другой человек. Этот самый смысл. И у этого человека твое лицо, твои глаза, твои губы, он говорит твоим голосом, и я вдруг понимаю, зачем была рождена на свет — чтобы встретить тебя, Дима. И мне все равно, как это произошло…Ты знаешь, я много думала обо всем. Думала о том, что ты сказал. И ты…ты наврал. Потому что я видела твои глаза, я слышала твои слова, я ведь все чувствую. Нельзя врать взглядом, нельзя врать улыбкой и прикосновениями.
Пока она говорила, мне казалось, с меня на живую лоскутками снимают кожу, сдирают ее, тащат по позвоночнику лохмотьями. Я чувствую голыми сухожилиями прикосновение ткани халата, и даже оно причиняет мне адскую боль.
— Я не солгал…психолог. Меня наняли. Мне заплатили.
— Ну и что!
Вдруг говорит она и хватает меня за руку, сжимает ее своими тоненькими пальчиками.
— Потом ведь все изменилось…
— Нет!
— Тогда зачем ты здесь? Ты же пришел?
Спрашивает, и в глазах столько боли и надежды, в глазах столько невыплаканных слез. Сейчас я эту надежду убью. Я ее задушу собственными руками и буду дохнуть в агонии.
— Недавно…моя мать объявилась.
— Дима…
— Дай скажу. Просто выслушай. Просто дай мне рассказать, и ты поймешь, почему ему и нам…почему нельзя. Ты должна узнать.
* * *
— Я тогда в институте училась. У него отец был… шишка из правительства. Мы на вечеринке познакомились. Отвез домой. У него машина модная, одежда, говорит не так, как пацаны из нашего двора. А я сама из деревни приехала. Я таких, как он, не видела никогда. Высокий, красивый, пахнет от него дорогими сигаретами. Он комплименты по-французски говорит. Конфеты дорогие дарит, цветы. А я дурочка… я уши развесила. И…в общем, я с ним около двух лет проваландалась. Думала, у нас что-то серьезное будет, красивое. А он…он женился. Я тогда плакала, вены перерезать хотела. Потом узнала, что беременна. Сказала ему. Он денег на аборт дал, и все. И исчез из моей жизни….Деньги я оставила. Потому что из института пришлось уйти, и стипендию мне больше не платили. Сроки поздние были для аборта. В общем, я оставила тебя. С тех пор не видела его. Я его потом только по телевизору…спустя лет пять.
— По телевизору?
— Да…узнала, что он мэром нашего города стал. Пошла денег для тебя просить. Меня вышвырнули и избили тогда до полусмерти. Он сказал, еще раз приду — убьет и тебя не признает никогда. Ты маленький был. Не помнишь, наверное. Я тогда еле домой приползла. Тетя Вера еще бинтовала мне руку.
Я помнил. Я все очень хорошо помнил. И то, как у нее лицо распухло от побоев, и то, как рука плетью висела, тоже помнил, и синяки на ее теле, и сломанное ребро. Только сейчас меня не это волновало, а то, что она сказала…
— Кем стал? — хрипло переспросил я.
— Мэром.
Я почувствовал, как кислород покидает мои легкие, как становится трудно дышать, как стискивает горло железными клещами.
— Фамилию его скажи…
— Зачем, сын? Не примет он тебя. Отказался давно. Никогда не примет. Бесполезно. Я тогда ходила, просила. Тест днк говорила сделаю. На все была согласна. Лишь бы из нищеты нас вытащил. А он…он сказал, чтоб мы вдвоем дохли от голода, он и копейки не даст, и за шантаж зубы мне повыбивает. Я потом еще раз пришла и…думала, потом сдохну.
— ФАМИЛИЮ СКАЖИ!
Заорал я и почувствовал, как холодный пот градом побежал по спине.
— Геннадий Арсеньевич Свободин. Он и сейчас мэр…
* * *
По мере того, как я говорил, ее глаза расширялись, а тело в моих руках начинало мелко дрожать. Она впивалась в мои плечи все сильнее и сильнее.
— Нет…это ложь.
— Правда…вот почему я…вот почему, понимаешь?
— Нет…не понимаю! Нет!
Поднял ее на руки и перенес на кровать.
— Нет! Дима! Ты лжешь, да? Ты нарочно придумал это…это так бесчестно, это…
Она начала задыхаться, вбежали медсестры.
— Уходите! Немедленно!
На ее лицо надевают кислородную маску, а она машет руками, машет и смотрит на меня с адской болью и мольбой.
— Скажи…скажи, что ты лжешь. Димааа…Димочкааа, прошу, скажи, что ты лжешь! Не убивай нас, Дима…Скажииии!
Меня выгоняют, буквально выталкивают из палаты, а я ничего не могу сказать, я только смотрю, как она тянет ко мне руки, как плачет, как сопротивляется врачам. Сейчас она должна принять правильное решение. А потом…потом она просто останется в живых, сделает операцию, и все в ее жизни будет хорошо и смысл найдется. Я в это верю…В ее жизни найдется, а в моей. В моей, наверное, уже нет.
Внизу возле стойки регистрации увидел молодого мужчину
— Мне нужно к Свободиной Диане Геннадьевне.
…Смутно помнил, что его лицо мне знакомо. Пока брел на улицу, как пьяный, шатаясь и ударяясь о стены. Не чувствуя ног. Перед глазами лицо этого парня. И вдруг как вспышка в голове.
И перед глазами уже другая картинка. Маман сидит в кафе, как раз перед тем, как я подошел к ней, из-за ее
