Там, где мы служили - Олег Верещагин

— А?

— Ты спишь?

— Почти… — Его уносило все быстрее и быстрее в искрящуюся, похожую на содовую воду глубину сна, и сопротивляться несущему потоку не было никакого желания. Поэтому в ответ на слова Стеллы: «Я тебя люблю» — он смог лишь чуть-чуть шевельнуть головой…

Стелла тоже чувствовала, что засыпает. Собственно, ей надо было работать, и она совсем уж было собралась осторожно встать, укрыть сопящего Джека курткой и идти… но задержалась. Белокурая голова юноши лежала у нее на плече, губы Джека — припухшие как-то обиженно — были приоткрыты. Стелла скользнула взглядом по отброшенной в сторону, на траву, руке парня — длинные сильные пальцы, узкая ладонь, тонкое мальчишеское запястье… а выше — выпуклые жгуты мускулов на руках и мощные бугры плеч, переходящие в крепкую спину…

«Обратила бы я внимание на него раньше? — Стелла нежно коснулась волос Джека. Тот смешно поморщился и тихо вздохнул. — Он обычный… или нет?.. Завтра он пойдет сражаться. И… что? Нет, дважды терять нельзя…»

А Джеку снился хороший сон. Стелла танцевала босиком на ромашковом лугу — как на картинках, в жизни Джек никогда еще не видел ромашковых лугов, только отдельные робкие цветки, — и за нею летело легкое белое платье — такого Джек никогда на ней не видел тоже.

Он улыбался во сне, слушая, как Стелла поет, кружась.

А Стелла и наяву напевала, глядя на спящего юношу:

А потомОна ему клялась,Что вчераЭто был последний раз.Он прощал…Но ночью за окном темно —И онаУлетала все равно.Он скучал.Пил на кухне горький чай —В час, когдаОна летала по ночам…

«Наймиты империализма» никогда не репетировали. Они также не давали концертов. Они просто пели, когда и где им хотелось, благо слушатели находились всегда и везде. Вот и сейчас Фишер задерживал выход, чтобы дать Андрею, стоявшему с гитарой поперек груди на «сцене» — на плацу роты, допеть:

Один мой друг — он стоил двух,Он ждать не привык,Был каждый день его последним из дней!Он пробовал на прочность этот миркаждый миг —Мир оказался прочней…Ну что же, спи спокойно,позабытый кумир, —Ты брал свои вершины не раз!Не стоит прогибатьсяпод изменчивый мир —Пусть лучше он прогнется под нас![87]

— Едем, Эндрю! — позвал лейтенант. — Пора!

— Пара минут! — откликнулся русский и перемигнулся со вторым гитаристом. — Вот эту — на дорожку…

Он положил руки на гитару и, глядя прямо в глаза сидящим на земле и стоявшим слушателям, тихо заговорил:

В миреКровиИ так до черта,МируНе надоСлез.Наша вера верней расчета —Нас вывозит авось.Нас вывозит Авось.Нас мало.Нас адски мало,А самое страшное — что мы врозь…Но из всех притонов, из всех кошмаровМы возвращаемся на авось…

Остальные подхватили — уже под музыку, и песню странным образом оттенил внезапно развернувшийся в порыве ветра флаг над плацем:

Вместо флейты поднимем флягу,Чтобы смелее жилось!ЧтобыСмелее жилось!Под бессмертным, безумным флагомИ девизом: «Авось!»И девизом:«Авось!»

С гулким громом о наши плечиБьется земная ось!Бьется Земная ось!Только наш позвоночник крепче —Не согнемся авось!Не согнемсяАвось!

Нас мало, и нас все меньше,А самое страшное — что мы врозь…Но сердца забывчивых женщин Не забудут авось!Не забудут — авось!..[88]

9

На этот раз взвод разделился не сразу. Ночным маршем он выдвинулся все к той же Дере-Дере, и под утро Мальвони повел свое отделение в деревню — на дневку. О'Салливан страшно обиделся, что Фишер поручил это не ему, но лейтенант, хоть и не сказал этого прямо, скорей бы застрелился, чем пустил бы непредсказуемого ирландца на такое важное дело, как играть роль приманки.

Остальные залегли в холмах. Подальше на север так же расположился третий взвод, на юго-востоке — первый.

Положение «замри» приняли еще затемно, и Фишер лично проверил всех и все: раскраску лиц и рук, деформирующие сетки-экраны и секторы обстрела. Потом исчез сам — и на склонах холмов, среди старых мертвых деревьев и нового подроста, воцарилась тишина.

Сполохи, изредка пробегавшие по небу, превратились постепенно в сплошную радужную полосу — северное сияние… это название давно стало условным. Потом в узкой полоске между черным горизонтом и наползшими сплошным покровом сине-черными тучами разгорелся алый огонь.

Вставало солнце.

Дере-Дере была как на ладони. Остатки храма Ала Шамзи еще дотлевали. Но в остальном, похоже, жизнь шла в деревне по намеченному плану. Маленькое стадо вытягивалось за околицу. К клочкам неряшливых полей тянулись уныло редкие фигурки, и хорошо было видно на крыше одного из домов солдата — кто-то из первого отделения стоял, положив руки на автомат, висящий на шее. Потом часовой соскочил во двор.

Тут и там потянулись вверх тонкие дымки. Джек даже ощутил запах кизяка и еще что-то… пища какая-то… Каша — вдруг понял он и сам себе удивился. Месяц назад он не различал этих запахов…

Меж холмов, сорвавшись с околицы селения, вихрем полетел всадник на быстром приземистом коньке. Он мчался, нахлестывая круп своей животины. «Насчет нас? — мелькнула мысль. — Ну-ну…»

Кролик высунулся из незаметной норки в каком-то метре от лица Джека. Смешно подвигал носиком, неуверенно скакнул… и встретился взглядом с глазами человека.

Зверек обмер. Но страшные глаза медленно закрылись, и кролик увидел кочку. Дернул носом: человеком не пахло… и все-таки запрыгал от греха подальше…

Лежать неподвижно — страшно нудно. Кроме того, надо следить, чтобы, чего доброго, не затекли руки или ноги, иначе в случае внезапной схватки придется плохо. Донимали мысли: а что, если придут только ночью? Нет, им же передали, что отделение стало на дневку… А если не польстятся на отделение? Не такая уж и богатая добыча… но ведь легкая вообще-то!

Похрюкивая, прошли мимо несколько кабанов, через холмы обходя деревню. На оставленный помет слетелись мелкие птички, что-то из него выклевывали, сердито питюкая. Проползла совсем рядом змея, похожая на ленту живой серой стали. Люди словно бы перестали существовать — до поры.

«Кр-рэк, крэк, рэк, рэк, рэк!» — проорала длиннохвостая сорока, взлетая над тропой внизу. Джек напрягся, чувствуя, как в кровь хлынул адреналин — потоком…

Из рощи вышли двое местных — брели с короткими изогнутыми косами, о чем-то переговаривались на ходу, шагая в сторону деревни. «Возвращаются с покоса, — подумал Джек. — Стоп. Вообще-то… вообще-то они не проходили туда!»

Он проследил за туземцами до самой околицы. Но они, должно быть, где-то ночевали, потому что совершенно спокойно разошлись по домам.

А что там делают ребята Мальвони? Для местных они спят, кроме часового, понятно… А на самом деле? Сидят в доме за закрытыми ставнями и ждут, ждут, ждут… Будь все проклято, сколько же приходится ждать на войне…

Он подумал о Стелле. Просто подумал: «Стелла…» — и все, потому что на тропе появился осторожный человек. Высокий человек в пятнистом, на голове капюшон, шел с тяжелым ПКМ наперевес и, остановившись у поворота, осмотрелся. Джек физически ощутил холодный, внимательный взгляд, скользнувший по нему. Человек поднял левой рукой к невидимым в тени капюшона глазам плоский бинокль, огляделся еще раз, и Джек окаменел, стиснув кулаки.

Бинокль опустился. Было видно, как человек, подняв руку, махнул ею вперед.

Цепочка фигур поднялась на склонах холмов. Это были бандосы, местные. Держа наперевес оружие, они двинулись к деревне, внимательно осматриваясь, и стало ясно, что они прочесывают местность… Из рощицы внизу взлетела стая птиц, закружилась с недовольными криками. Так…

Один из бандосов прошел так близко, что Джек ощутил запах его дыхания — как у хищного животного. Молодой совсем, он часто облизывал толстые губы, глаза блестели. И он, очевидно, больше думал о предстоящем бое, чем о прочесывании местности, когда едва не наступил Джеку на спину, но все-таки перешагнул кочку.

Шагавший по тропке остановился вновь и сделал какой-то новый знак рукой. Цепь присела. Тот, на тропе, повернулся… и послышался хищный клекот: «Э-эк, и-ир-р!»

Колонна начала выползать на тропу. Полсотни бандосов, маленькие коньки, а за ними в упряжках — два тяжелых пулемета, две скорострелки и две легких РСЗО, потом — еще полсотни пехотинцев во главе с тремя белыми в синих беретах…