Древо войны - Виталий Абоян

Джордж заметил, что, несмотря на довольно плотный поток людей, перемещавшихся по виртуальной улице, его никто не задевает. Никто не прикасается к нему, все как бы невзначай обходят его, как воды горной реки легко огибают упавший в воду валун. Его никто не замечал. Он находился здесь только для того, чтобы снова услышать Голос. И он перемещался туда, где росло Древо. Или куда-то еще. Он не мог постичь, куда его переносит Голос, это оказалось выше понимания.

Голос все набирал силу. Скоро в темном ночном небе появилось золотое свечение, которое с каждой секундой разгоралось все ярче. Постепенно свет заполнил собой все пространство вокруг. Не осталось ничего, кроме света. Джордж больше не видел даже своего виртуального тела, хотя все так же ощущал себя идущим.

Теперь Голос ревел отовсюду. Звук был подобен пению органа. Да какое подобие? Никакой орган не смог бы сравниться красотой и мощью с Голосом. И звук этот был исполнен смысла. Джордж не понимал его так, как можно было бы понимать разговор. Это нельзя было назвать лекцией или проповедью. Нет, отовсюду лилась информация в чистом виде. Не облеченная в слова или образы. Джордж не мог объяснить, как такое возможно, но был уверен, что происходит именно это.

Потом звук внезапно исчез. Джорджа на мгновение охватила паника, но тут же он понял, что золотой свет больше не заливает весь мир вокруг. У него снова было тело, он хорошо видел свои ноги, стоящие на бетонной дорожке, а прямо перед ним, метрах в пяти, не более, стояло Древо. Оно все так же светилось, как будто его листья и ветки пропитали солнечным светом. Но Древо молчало.

Он что-то сделал не так, было первой мыслью, возникшей в голове Джорджа. Но он не знал, что нужно исправить, как ему поступить. Сердце колотилось в груди, готовое выскочить наружу, перед глазами плясали красные круги в такт каждому удару. Он шагнул вперед, еще и еще. Он подошел к Древу, поднял свои ладони к его ветвям. От переживаний ладони стали мокрыми и холодными. Джордж автоматически вытер их о штанины и медленно и аккуратно, боясь навредить Древу, взял в руки светящийся золотом лист. В тот же момент ураганом затрубил Голос и сразу смолк. Джордж решил, что Древо радо, что он пришел. Никаких намеков на гнев или недовольство он не услышал в его Голосе.

Он не смог бы сказать, сколько времени провел так, стоя рядом с золотой кроной, держа в ладонях жесткий листок. Может, минуту, может, час, может, день. Время потеряло для него всякий смысл. Он снова стоял у Древа, он снова услышал Голос. Этого было достаточно. Потом по листьям прошла мелкая дрожь, и Голос зазвучал снова, громко и отовсюду.

Джордж почувствовал, как внутри него что-то меняется. Он не мог понять до конца, что происходит. Он не мог противиться этому, но, впрочем, у него и не возникало такого желания. Мысли исчезали из его головы одна за другой. Только он начинал цепляться за воспоминания, как они тут же таяли без следа. Какое-то время оставалась память о том, что они были, но через мгновение исчезала и она. Душу его наполнил страх, заставивший усомниться в правильности того, что он пришел к Древу, но быстро улетучился и он. Исчезало все. Мозг Джорджа, словно жесткий диск компьютера, повинуясь командам Голоса, форматировался начисто. Вся информация стиралась, в нейронах его мозга переставали выделяться нейромедиаторы, выставляя все ячейки его памяти в положение ноль. Джордж не хотел противостоять происходящему. Да он уже и не мог. За считаные минуты его мозг превратился в совершенно пустой контейнер. Его можно было сравнить с компьютером, который после сборки еще ни разу не включали. Даже новорожденный знал больше Джорджа — ведь у детей уже была память о проведенных в утробе матери девяти месяцах, о звуках, ощущениях.

Когда все потенциалы нейронов мозга Джорджа перешли в нейтральное положение, Голос смолк. Золотые листья остановили свое движение, и воцарилась полная тишина. Сторонний наблюдатель мог бы решить, что этот сервер не обладает никакими признаками интерактивности. Он стал статичен, как картинка.

Потом листья вздрогнули снова. Голос зазвучал с такой силой, что, если бы у Джорджа осталась хоть малейшая способность к восприятию, он бы наверняка лишился разума. Неведомая сила разрывала в его мозге связи клеток, заставляла аксоны и дендриты изгибаться, искать новые пути. Клетки выращивали новые отростки, их становилось все больше и больше, они переплетались между собой сложнее и сложнее в новую, до того недоступную людям сеть.

Мозг Джорджа насильно переформатировался в новую файловую систему, как сказали бы программисты. Только никто из программистов и нейрокибернетиков не смог бы понять устройства этой файловой системы и заставить ее работать. Никто. На это был способен только Голос, который звучал все громче, наполняя все уголки своей вселенной, словно трубы Страшного суда.

Когда форматирование было завершено, а из глубинных стволовых структур (которые по аналогии с компами можно назвать ПЗУ с зашитым в него БИОСом) на новый жесткий диск, кору мозга, сбросились загрузочные файлы, вся память Джорджа, все его переживания и чувства, все то, что было безжалостно стерто Голосом, полилось обратно, повинуясь вибрациям листьев Древа. Поток информации оказался столь силен, что сознание Джорджа не выдержало и, пытаясь спасти мозг от перегрузки, отключило восприятие.

Мир погрузился во тьму, и только где-то далеко, где-то у самых врат Рая звучал Голос. Только эти сладостные звуки остались в пустоте виртуального пространства. Потом исчезли и они.

Взамен появилось лопотание старого седого человечка, склонившегося над Джорджем и пытающегося приподнять его голову. С трудом разлепив глаза, Джордж понял, что это старик-японец, и лопочет он по-японски. Он попытался ощупать голову, готовую взорваться в любой момент. Руки повиновались плохо, но все же он успел заметить, что проводок вирт-коннектора воткнут в гнездо нейроконтакта за ухом. Наверняка по нему все еще бегут электрические импульсы, порождаемые вирт-платой компа, — его опять выбросило из Сети вопреки его желанию.

Взор постоянно мутился и приобретал красноватые оттенки. Джордж провел рукой по глазам и понял, что из-под век у него течет кровь. Опустил глаза вниз, и ему стало ясно, что кровь течет у него практически отовсюду — под ним на полу медленно и лениво расплывалось густое бордовое пятно.

В последнем волевом порыве, сам не зная зачем, он выскреб оставшийся кругляшок с наркотиком из кармана и прилепил его к запястью. Дальше он перестал воспринимать окружающий мир.

24. 26 марта. Минус четырнадцатый этаж здания «Мацушита электрикс»

Поначалу Исиро решил, что старик зол. На него, на Карнера, просто брюзжит, как все старики. Но теперь он отчетливо понимал, что Мастер напуган. До глубины души. Он действительно не понимал происходящего. Наверное, Исиро стоит детально изучить то, что так напугало старика. Ведь этого старого волка на сетевых аферах не проведешь. Тем более сейчас, когда он уже четверть века, можно сказать, живет в Сети.

Изображение на голографическом экране, висящем перед лицом молодого японца, дрожало и покрывалось рябью — видеопроцессоры не справлялись с напором эмоций. Из нарисованного голоэкраном рта летели крупные капли слюны, которые исчезали, долетев до границ действия голограммы. Исиро понимал, что нарисованная лазером слюна никак не могла навредить ему, но сжимался весь внутри, когда очередная смачная капля летела в его направлении, чтобы случайно не дернуться в рефлекторной попытке увернуться.

Мастер был недоволен, Мастер боялся, что может не дотянуть до цветения, что ему могут не дать дотянуть, и тогда все надежды, все годы ожидания пойдут прахом. Исиро все это понимал, поэтому стоически слушал крики, спокойно и уверенно, но с обычной покорностью во взгляде, смотря старику прямо в глаза и немного склонив голову в почтительном поклоне.

—Вокруг нас происходит черт-те что, — кричал Мастер, — а вы не можете разобраться. Ты меня удивляешь, Исиро! И эта мерзкая американская жаба, этот Карнер — вы что, не можете установить за ним беспрерывное наблюдение?

—Мы его установили, Мастер, — ответил Исиро.

—И кто же его так уработал? Вы это пронаблюдали?

—Нет, Мастер. Я виноват, — бесстрастно заявил молодой японец.