Городомля: Немецкие исследователи ракет в России - Вернер Альбринг

Ф. Я хочу попытаться противопоставить этому тезису примеры, когда из общего доверия к прогрессу извлекалась польза. В определенных областях индустриального общества имеются положительные сценарии, к примеру, в ядерной энергии или в производстве горючих газов, которые разрушают озоновый слой. В военной области осуществляется разоружение, о котором десять лет назад нечего было и думать. Ракеты средней дальности, такие как СС20 и американские Першинги превращены в металлический лом. Технический прогресс очевидно больше нам не на пользу. Возможно доверие к прогрессу окажется в скором времени устаревшей моделью человечества.

А. То, что теперь уничтожается оружие и некоторые типы ракет в качестве носителей атомных и водородных бомб превращены в металл, я воспринимаю с большим воодушевлением. Я надеюсь, что конфронтация будет прекращена не только между США и Советским Союзом, но и остановлена гонка вооружений во всем мире.

Ф. Я упомянул о разоружении только в качестве примера наиболее значительный положительный сценарий, что указывает на окончание века индустриализации и на понимание об опасности угрозы для земли.

А. Вопрос звучит так: нуждается ли человечество в экзистенциализме, т. е. техническое развитие будет развиваться дальше? На острове Городомля у нас было время поразмышлять над этим. При этом иногда высказывались радикальные точки зрения. К примеру, я защищал тогда тезис и рассказываю об этом в качестве курьеза, сегодня я так не думаю, что нужно ликвидировать все технические высшие школы, если они ответственны за прогресс в развитии военной техники. Для поддержания уровня развития было бы достаточно иметь инженерные школы без исследовательских направлений; так я тогда думал. Сегодня я придерживаюсь того мнения, что не техник, не воодушевление физика дают в руки производителям оружия новые инструменты. Нет, я остаюсь на той точке зрения, что это вопрос морального воспитания, а также равновесия в естествознании и духовных науках. Возможно, будущие поколения оценят так: у них была высокоразвитая техника, превосходные естественные науки, но чахлая мораль.

Ф. Господин Альбринг, Вы пережили в Вашей жизни крушение двух систем, молодым человеком — крах национал-социализма и теперь конец режима SED[15], правительства ГДР. Что означали для Вас эти два больших перелома в жизни?

А. Я пережил еще и третий важный перелом, конец Веймаровской Республики в 1933, первой немецкой парламентской демократии, за которую, мы молодыми людьми страстно боролись. Мы ужаснулись тому, что Гитлер обрушил на Германию.

Ф. Вы были тогда политически активны?

А. Сердцем, разумеется. Но я не принадлежал ни к одной партии и в ГДР тоже никогда не был членом партии. К крушениям 1933, 1945 и 1989: это была моя судьба жить при диктатуре, начиная с 1933 года. Сначала диктатура наци, затем это продолжилось в Советском Союзе и потом по возвращению в ГДР. Для людей, которые так долго живут при диктатуре, к политике вырабатывается следующее отношение: каждый по отдельности не влияет на политику, так же как на погоду. Разумеется, как аэродинамик я мог бы задумываться о том, нельзя ли повлиять на погоду.

Но было еще одно крушение, которое я чуть не пропустил: 1939 год, когда началась война. Я думаю, что 80 или 90 процентов людей в воюющих странах не хотели войны, они проголосовали бы против войны, если бы их спросили. Но события всегда прокатываются по каждому отдельно. Но и демократия тоже выручает не всегда, хотя при всех недостатках я считаю ее наилучшей государственной формой. К примеру, вопрос следует ли вести войну, не голосуется. Чаще правительства ставит перед фактами, на которые ни парламент, ни население повлиять не могут.

Ф. Многое, о чем Вы говорите, звучит фатально. Вы фаталист?

А. Нет, скорее я считаю себя оптимистом. Возьмите события 1989 года, в ГДР: мирная революция без пролития крови. Еще несколько недель до этого мы видели демонстрацию силового потенциала, танки прокатились перед трибунами в Берлине. Однако население не дало себя больше запугать, оно победило власть и даже взяло штурмом Бастилию — аппарат государственной безопасности. Тогда, 200 лет назад это было не небескровно, как в этот раз. Большая заслуга в этом мирном течении обстоятельств принадлежит церкви, в основном протестантской.

Ф. Вы являетесь членом церкви?

А. Нет, я был воспитан в христианском духе, но после Второй мировой войны вышел из церкви. С годами я опять приблизился к церковным кругам, так что Евангелическая Духовная Академия избрала меня в 1984 году своим членом. В этом кругу я познакомился с рядом людей, возвративших мне веру в силу морали.

Ф. Вы родились в Швельме в Вестфалии. Вестфальцы считаются оседлыми. Возможно, Вы получили это свойство твердой почвы под ногами, которое помогло Вам пережить эти крушения?

А. Вестфальцы говорят про себя, что они упрямые и своенравные. Это в известной степени справедливо и для меня, в том смысле, что я критичен в науке и политике.

Ф. В Вашей жизни было время, о котором я хотел бы спросить Вас несколько подробнее, а именно о возвращении из Советского Союза. Восприняли ли Вы ГДР как некоторое продолжение существования на острове в Городомле?

А. Нет, нет, так жизнь в ГДР не была ограничена. ГДР, несмотря на многие недостатки и слабости, была государством, в котором искусство, наука были востребованы; это было государство с достаточно высоким уровнем жизни. Нет, так угнетенно и взаперти я себя не чувствовал.

Ф. Все же вопрос: Как мог кто-либо с таким жизненным опытом, как Ваш, жить в этой ГДР? Как можно объяснить, что это существование протекало до некоторой степени бесконфликтно?

А. Почему я остался в ГДР? Для этого было много оснований. В Городомле я познакомился с профессором Фризером и профессором Пауером, Которые были для меня примером, и стали моими друзьями. Оба работали прежде в Технической Высшей школе в Дрездене, в которую вернулись из Советского Союза. «Приезжайте в Дрезден», сказали они мне. Другие Дрезденские преподаватели Высшей школы аргументировали тем же: «Каждый ученый несет теперь ответственность. Дрезденская область не должна превратиться в духовную пустыню. Мы обязаны в нашей высшей школе дать хорошее образование молодым людям.

Кроме того, тогда в 1952 году я еще верил в возможность нормально жить и работать в этом государстве, на флагах которого были начертаны принципы социального равноправия и помощи слабым.

Ф. И как долго Вы этому верили?

А. Альберт Швейцер сказал однажды: интеллигенция должна постоянно жить в состоянии напряжения с правительством, так как она является его коррекцией. Конфликты в ГДР были всегда, в каждой области. До 1961 года существовало еще относительное право на возможности зарубежных поездок. Позднее начались ограничения.

Конфликты были также и в духовной жизни. После 1968 года стало невозможным получать определенные книги. Еще одно: так как в министерствах было мало специалистов, определенные разработки и результаты исследований оставались невостребованными промышленностью. Кроме того, экономика в качестве специальности чрезвычайно переоценивалась. Часто даже технические специальности и рабочие группы руководились экономистами. Это могло привести к полной остановке технического развития.

Ф. Госбезопасность оказывала воздействие на Вашу область? В какой степени был представлен разведывательный аппарат?

А. У меня не было опыта общения с государственной безопасностью. Иногда я слышал от коллег, что к ним обращались и они должны были дать сведения о чем либо. Меня это не коснулось.

Следили ли за мной, этого я не знаю. Но, думаю нет. Я говорил себе: я слишком незначителен, чтобы за мной следил шпион. Если кто-то хотел услышать мое мнение, не требовалось кого-то ко мне приставлять, можно было это услышать непосредственно от меня. Это была моя точка зрения. Таким образом, собственного опыта общения со штази у меня не было.

Ф. Но как аппарат — Штази был Вам известен?

А. Да, конечно. Государственная безопасность охватывала многие области. Собственно говоря, самым неприятным была слежка в частной жизни. Это было угнетающим для всего общества.

Ф. Ужасает Вас сегодня, если Вы читаете о таких вещах? Вы подозревали, что шпионский аппарат так глубоко проник в частную жизнь?

А. Да, это верно, подозревать можно. Знаете, тот кто долго жил при диктатуре, вырабатывает шестое чувство, если кто-то приходит и задает особенные вопросы. Здесь тут же почти автоматически включается сигнал опасности и одновременно благоразумие отвечать так, чтобы никого не задеть. После падения режима SED можно было слышать, что почти к десяти процентам жителей приходил осведомитель. Ужасающее число!