Самый неподходящий мужчина - Джо Беверли

Лицо ее собеседника стало непроницаемым. Он ответил:

— Нет, конечно. Эш может спросить ее. Он сейчас единственный из нас, кого она станет терпеть.

— Вот и славно. Вероятно, стоит попросить у нее и другие документы, касающиеся ее бабушки. Неужели она откажет? — Мы же говорим о вдовствующей леди Эшарт, — сухо напомнил он. — Но возможно, она не увидит в этом никакого вреда.

— О каком вреде идет речь? — Ее терпение лопнуло. — Почему ты не расскажешь мне, что происходит? Это так глупо!

— Нет, важно и опасно, и я не хочу втягивать тебя в это. Тишина пронзила комнату, словно молния без грома. Он втянул воздух, встал и отвернулся.

— Мне не следовало говорить это. Забудь. Нет, вряд ли ты на это способна. Прошу тебя никому не повторять этого.

Она подошла поближе к столу.

— Это связано с Дженивой. Значит, покушение все-таки было...

— Нет. — Уверенность, прозвучавшая в его голосе, заставила ее замолчать. Он повернулся к ней. — Я делаю все возможное, чтобы всех обезопасить. Полагаю, что здесь сейчас никому ничто не грозит.

— Никому...

— Я больше не могу ничего сказать. Мне и этого не стоило говорить.

Он на секунду стиснул кулаки, прежде чем взять себя в руки.

Осознание правды все равно что пение, решила Дамарис, когда звуки выходят идеальные и скользят, чистые и звонкие, словно птичьи трели. Теперь она знала правду и не могла молчать.

— Тебе нужен кто-то, с кем бы ты мог обо всем этом поговорить. Пусть это буду я.

— Не говори чепухи.

Один только его тон должен был бы остановить ее, но она шагнула вперед и прижалась к столу, разделявшему их.

— Я постараюсь не задавать слишком много вопросов. Ноя должна помочь. Потому что это важно и опасно. Если ты хотел, чтобы я оставалась в стороне, не надо было мне ничего говорить.

— Значит, ты хочешь пристыдить меня, отплатив добром за зло?

— Я и сама не понимаю, чего хочу. Для меня внове эти аристократические дома судьбы, которые переплетаются с историей. Я не знаю мужчин. Вы озадачиваете меня, все вы.

Наверняка мне не следует рассказывать тебе все это, но что я могу поделать, если не умею лгать и притворяться? Я привыкла быть откровенной.

— Дамарис, разве тебе не известно, как тяжело приходится в этом мире честным и открытым? — Он обошел стол, взял ее за руки и поднес их к своим губам, поцеловав каждую и не сводя с нее глаз. — Я не могу доверить свои опасные тайны честной женщине.

— Честная не значит несдержанная.

— Но если тебя спросят, ты сможешь солгать?

Он все еще держал ее руки. Она обвила его пальцы своими и не хотела отпускать.

— Ради тебя солгу. Поделись со мной, Фитцроджер.

— Зови меня Фитц.

Это застало ее врасплох, и она высвободила свои руки.

— Почему это беспокоит меня? — И сама ответила: — Потому что мы не можем быть больше чем друзьями.

Он словно бы и не заметил ее мучений.

— Друзья зовут меня Фитцем.

— А те, кто больше чем друзья? Его губы дернулись.

— Фитц.

— Никто не называет тебя Октавиусом? Совсем никто? В этом имени есть определенное величие.

— Оно означает «восьмой», что же в этом великого? Кроме того, оно слишком холодное. — Он прислонился к столу. — Как бы ты называла меня, если бы мы были любовниками?

У нее перехватило дыхание, но если он хочет поозорничать, она подыграет ему. Хотя бы ненадолго.

— Сокращенно? — предложила она. — Окти? Он усмехнулся:

— Нет.

— Или, может, просто по-английски — Номер Восемь? Ты прав. Это глупый способ называть детей. Возможно, было бы лучше по-французски — Уит[2]. Пшеница подходит к твоим волосам.

— Жесткие, как сено?

Эти слова вызвали в памяти тот поцелуй в карете, когда она схватила его за волосы, которые не оказались шелковистыми, но и грубыми тоже не были. Воспоминание было таким живым!

Дамарис не знала, кто из них сделал первый шаг, как она очутилась в его объятиях, но узнала неминуемое крещендо дуэта, который они пели. Она погрузила пальцы в эти волнистые пшеничные волосы и отчаянно, безрассудно слилась ртом с его губами. Она прижалась теснее, или он стиснул ее крепче своими сильными руками — одна ладонь между лопаток, другая сжимает поясницу.

Герцогиня Бриджуотер, напомнила она себе, но это же только поцелуй... Но способный стереть все мысли из ее головы, превратить ее в безумное существо, пылающее первобытной страстью. Она обвила его руками, стремясь быть к нему гораздо ближе, чем позволяла одежда.

Его рот оторвался от ее губ и проложил дорожку легких поцелуев вдоль щеки и вокруг уха. Она повернула голову, снова ища его губы.

— Моя няня, — пробормотал он, — называла меня Тотти. Она усмехнулась:

— Я не смогу!

— Даже наедине?

Она покачала головой на его плече.

— Даже, — тихо спросил он, — в уединении зашторенной постели?

Ее колени подогнулись, и она прильнула к нему, но затем нашла в себе силы оттолкнуться. Подальше от обжигающего огня.

— Прошу прощения, — сказал он, отпуская ее, делаясь серьезным и задумчивым. Еще мгновение, и она потеряет его. Это было невыносимо.

— Не надо! Не извиняйся. Мне понравилось. И мне ведь нужна практика... — Она должна заговорить его, не позволить отдалиться от нее. — Для пребывания там. Разве при дворе не будет флирта и поцелуев?

— Урок номер один, — строго проговорил он, — никого не целуй так при дворе. Урок номер два — ни с кем не оставайся там наедине. Урок номер три — избегай таких мужчин, как я.

— О Бог мой! — воскликнула она, приложив ладонь к груди. — Двор полон таких мужчин, как вы, сэр?

Он не улыбнулся.

— В худшем смысле да.

— А в лучшем, в смысле неотразимого обаяния?

Она тут же пожалела о своих словах, но громко зазвучавший в соседней комнате голос спас их. По молчаливому согласию они вернулись за стол и расположились так, словно все это время не отрывались от бумаг.

Вошла сияющая леди Талия.

— Вот так-то гораздо лучше! Дженива с Эшартом улизнули? Ах, негодники! Но они ведь скоро поженятся, и, я уверена, вы двое тоже были паиньками. Дамарис, дорогая, я все же думаю, вам стоит переодеться к обеду. Это такое неудобство в насквозь промерзшем доме, но наверняка София ожидает соблюдения некоторых формальностей.

Дамарис замешкалась, надеясь, что Фитцроджер — Фитц — предложит проводить ее. Но он этого не сделал.

Холод в доме имел свое преимущество: Мейзи была в комнате и занималась шитьем. Дамарис переоделась в шелк, выбрав приглушенную бело-голубую полоску, ибо пришло время образумиться. Она даже добавила большое кисейное фишю, чтобы прикрыть низкий вырез. Сдержанная скромность может смягчить вдову, и она согласится отдать документы Бетти Прис.