«Если», 1993 № 10 - Мишель Демют

Чтобы отыскать этот маршрут, понадобилось изрядно покорпеть над планами и схемами, а потом провести не одну разведку на местности. Выяснилось, что подобных маршрутов несколько: пространство между колбами было напичкано проходами и лесенками для персонала. Человеку решительному следовало лишь запастись терпением и еще соответствующим снаряжением.

В конце концов он достиг верха лестницы и очутился на галереях, примыкающих к массивным спиралям, которые выстилали решетку между колбами изнутри. Мало-помалу возникли странные ощущения, затем они охватили все тело, предупреждая о близости мощных полей переменного времени, разделяющих два общества. Зрение слегка расфокусировалось, а сердце протестующе прыгнуло и застыло.

Если бы он тайком забрался в какую-нибудь из грузовых тележек, чтобы проделать путь быстрее и комфортабельнее, крутые перепады временных фаз убили бы его, невзирая на любые меры предосторожности.

Он достал из сумки поддельную модель города и коснулся кнопок. Внутри вспыхнул рой тусклых огоньков, янтарных, зеленых и белых. Теперь модель приняла на себя контроль над его персональным «сейчас», защищая хозяина от безумства энергий, загнанных в гигантские спирали. Хотелось надеяться, что она смягчит удары окружающих временных полей и поможет пересечь запретный пояс.

Сюмень двинулся дальше, словно сквозь исполинскую пещеру, забитую механизмами до того, что они сливались в сплошную массу без стыков и щелей. И все же он находил щели, протискивался меж поверхностей и стоек, и только гул в ушах звучал все громче и громче. Раз-другой он задерживался, чтобы вновь настроить прибор, и наступил момент, когда прибор подтвердил то, о чем Сюмень уже догадался сам.

Он преодолел временной барьер и синхронизировался с временем Зоны Покоя.

Теперь-то уж никаких серьезных препятствий не предвиделось. Он продолжал, как червяк, ползти меж машин, контролирующих время, и вскоре понял, что может выключить прибор совсем. Однако тут его поджидало затруднение. Ведь там, где он прожил последние десять лет, ни планов, ни схем Верхней колбы не было и в помине. Теплилась надежда, что район, куда поступали товары, окажется хоть в какой-то мере похож на место их отправления и, значит, должна найтись лестница, ведущая вниз, наподобие той, по которой он взбирался наверх.

Он искал ее, искал долго и нашел, но не лестницу, а небольшую платформу, которая и вынесла его за пределы пограничья, обозначенного разделительным металлическим поясом. Он оказался в Зоне Покоя.

Сверху был хорошо виден весь участок приемки продукции, поставляемой городу добровольными рабами. Да, это был сортировочный узел, очень похожий на тот, который Сюмень недавно покинул, с одной существенной разницей: все операции здесь шли, похоже, без присутствия человека. Тележки раскупоривались, их содержимое перегружалось в вагончики меньших размеров, которые разбегались по тысячам направлений.

Спрыгнув с платформы, Сюмень решительными шагами двинулся прочь. Опасаться было нечего: никто не посмел бы остановить его и спросить, что он здесь делает. Беспокоить вопросами встречных в Зоне Покоя было не принято.

Уже в первые минуты он с волнением ощутил разницу между этой зоной и той, откуда вырвался так недавно. Самый воздух здесь казался иным. За долгие годы в роли «рабочей силы» он просто перестал замечать, что в Зоне Труда воздух непременно отдавал смазкой и другими безымянными машинными запахами. Здесь же чувствовался слабый привкус духов и еще чего-то едва уловимого, но приятного.

Следующие полчаса пролетели, как во сне. Сюмень шагал по тем самым пышным садам и широким площадям, образы которых сохранились на дне его памяти. Мимо шли люди, спокойные, безмятежные, не связанные никаким расписанием или графиком, шли по своим делам, чтобы предаться отвлеченным размышлениям об искусстве, науке, философии. Это была жизнь предельно утонченная, непостижимая для обитателей Зоны Труда. Но Сюмень-то успел оценить ее. И по мере того, как атмосфера Зоны Покоя завладевала его сознанием, годы, что прошли там, внизу, уходили все дальше…

Он попал в правительственный квартал. Но и здесь никто не задержал Сюменя, и он беспрепятственно шел по коридорам, полным свежих ароматов и задрапированным тканями оранжевых и лимонных тонов, пока не достиг знакомых апартаментов и душа не всколыхнулась от боли. Здесь, именно здесь замуровали его отца.

Десять лет назад он стал свидетелем того, как Ху Шао начал свое заключение. Совет прибег к ужасному наказанию, исходя из тяжести совершенного преступления. Сюменя нисколько не удивило, что вокруг не было ни души: люди должны инстинктивно избегать такого соседства.

Замок на двери оказался простеньким, хоть его нельзя было открыть изнутри. Сюмень снял с пояса инструмент и, повозившись немного, проник в вестибюль со стеклянными стенами, сквозь которые просматривалась комната-камера. Это было обиталище, отчасти похожее на то, которое Сюмень делил со своим дедом, но все-таки побольше и, несомненно, комфортабельнее. Казалось, что в комнате никого нет. Но на дальней стене вестибюля была контрольная панель, и Сюмень тщательно обследовал ее. Он вынул из сумки самодельный регулятор временных фаз, взмахнул им перед панелью, приглядываясь к огонькам под стеклом, и притронулся к двум-трем кнопкам. Затем взял микрофон и произнес, стараясь не выдать голосом никаких чувств — ни волнения, ни тревоги:

— Отец, я знаю, что ты видишь меня, хотя я не вижу тебя. Я твой сын, Сюмень. Я вернулся, чтобы освободить тебя, если смогу.

Отложив микрофон, он вновь вернулся к панели и прижал к ней металлическую пластинку на приборе. Магнитные возмущения, вызванные пластинкой, должны были повлиять на контрольные цепи аппаратуры.

Сюмень не смирился с тем, что отец заслуживает такого наказания. Совет приговорил его к одиночному заключению в прошлом. Отца вывели из синхронизации — его личное «сейчас» отставало на минуты, а, возможно, лишь на доли секунды от общего «сейчас» Зоны Покоя. Более полного одиночества нельзя было себе представить, и оно вряд ли становилось легче оттого, что отец не обязан был постоянно находиться в четырех стенах — в какие-то дни и часы ему разрешалось прогуливаться на улице, хотя и в строго определенном районе. Но ведь личное время других людей шло впереди его времени: он видел их, а они не могли ни видеть, ни слышать, ни ответить ему. Он стал привидением, обреченным бродить среди живых, которые его не замечали.

«Более жестокой ссылки, — подумал Сюмень, — не изобретали за всю историю…»

Огоньки внутри стеклянного сосуда мигнули и ускорили свой бег. Внезапно комната за перегородкой словно вздрогнула, в комнате возник Ху Шао, он глядел на Сюменя изумленными глазами, но, как и сын, старался сохранять достоинство и выдержку.