Волчий паспорт - Евгений Евтушенко

Она закурила, глубоко затянулась, и тогда я впервые увидел, как по-мужски она выпускает дым из своих точеных ноздрей.

Она еще раз затянулась и сказала, как отрезала:

— А теперь я постараюсь тебя не любить. Видеться нам не надо.

С той поры я не видел ее более двадцати лет, пока в пустынном коридоре окруженного танками Белого дома не затанцевал по ковровой дорожке красный воздушный шарик и ее внук не привел меня на одинокий стук ее пишмашинки.

Сейчас ей было едва за сорок, но она уже была Бабушка.

— Хорошо, что ты пришел сюда сегодня, — сказала Бабушка, продолжая печатать. — Хо-ро-шо!

— А зачем ты пришла, да еще с внуком? — не удержался я.

— Кто-то же должен печатать указы и чай заваривать, — усмехнулась она. — Клерки сегодня перетрухали, а вот мы, секретарши, пришли…

Дверь распахнулась, и в нее ворвался толстяк с блуждающими глазами и незастегнутыми нижними пуговицами рубашки, откуда вываливался живот, взлелеянный столькими застойными и послезастойными правительственными банкетами, которыми обладатель живота незаменимо заведовал.

— Где указ Президента? — прорычал Банкетных Дел Мастер.

— В работе… — спокойно ответила Бабушка, летая руками по клавишам пишмашинки.

— Без ножа режешь… — палузахркжал-полузавизжал он.

— Спокойно… Это ведь не только перепечатка, — по-честному предупредила Бабушка. — Я кое-что подправила.

— в каком смысле? — аж задохнулся от ее самовольничания Банкетных Дел Мастер.

— В смысле грамматики и в смысле смысла… Вокруг Президента столько народу крутится… Ну хоть бы одного интеллигента недобитого наняли, чтобы вычитывать. Кстати, застегните рубашку, а то, не дай Бог, меня взволнует ваше тело… Вот вам ваш указ…

Банкетных Дел Мастер взорвался, засовывая отпечатанные экземпляры в бордовую кожаную папку с золотым тиснением:

— Что это за народное творчество! Что тут вообще происходит? Какие-то посторонние люди ошиваются при перепечатке президентских указов. Какие-то непонятные дети под ногами ползают…

— Я понятный. Я не ползаю, а сам хожу ножками, — прервал его мальчик.

— Эти непонятные для вас дети — мой внук. А знаете, для чего я его взяла? — встав между ним и дверью, грозно надвинулась Бабушка на Банкетных Дел Мастера. — Для того, чтобы, если эти недоноски все-таки решатся ночью на штурм, встать перед танками с ребенком на руках! Поняли? Но не вас я буду защищать, потому что вы держитесь только за ваши банкеты и возможность воровать объедки после банкетов. А я буду защищать этих непонятных для вас детей, этот непонятный для вас народ и саму себя, непонятную для вас женщину, которой вы тем не менее при каждом удобном случае норовите залезть под юбку. А баррикадный опыт у меня есть. Я еще в детстве в своей комнатенке баррикады ставила!

Банкетных Дел Мастер с папкой под мышкой, трусливо вжимаясь в угол, послушно застегивал трясущимися руками пуговицы на рубашке, упорядочивал живот.

Но разошедшаяся Бабушка не унималась:

— А вы знаете, кто этот показавшийся вам посторонним человек? Может быть, единственный человек, которого я любила в жизни. Правда, он не соизволил… Ну, это уж его дело…

Банкетных Дел Мастер, наконец разглядев меня, задушевней-ше прижал папку с будущим указом к груди:

— Извините, что не узнал сразу… Я и представить не мог, что вы знакомы с моей секретаршей. — И сразу боязливо поправился: — Простите, моим секретарем. Может, вам чем помочь?

— Мне надо к Президенту, — ответил я.

— Будет Президент… — обнимая меня рукой с папкой и подпихивая к двери впереди себя, обещающе захрюкал Банкетных Дел Мастер. — Сорганизуем… Сделаем вам Президента, сделаем…

Он был похож на одного блудоглазого официанта из зимин-ской чайной, который при заказе: «Холодец. Борш. Рагу. Компот» сотворял таинственное выражение на лице, хотя в заляпанном жирными пальцами меню не было никакого другого выбора, и многозначительно шептал на ухо клиенту доверительное: «Сделаем… Для вас сделаем».

Но, выскользнув вместе со мной за дверь из устрашающих когтей взбунтовавшейся подчиненной, Банкетных Дел Мастер мгновенно переменился, начал жаловаться:

— Все взбаламутилось… Если на меня Президент кричит, то неужели хотя бы в виде компенсации я не имею права покричать на свою секретаршу? Но когда на меня кричат и Президент, и секретарша, то где же права человека? Кстати, а стоит ли вам сейчас Президента беспокоить?.. Не тот компот… Я маленький человек… Вы лучше шли бы к спикеру нашему. Он человек загадочный… Он все может. — И Банкетных Дел Мастер, похрюкивая, куда-то увилял по коридорам власти, извилистым, как он сам.

В приемной Загадочного Спикера его молодой, тщательно выутюженный помощник, поставив ногу на подоконник, смотрел в окно.

Он резко обернулся на скрип паркета под моими ногами, на всякий случай нырнул рукой под мышку, обыскал меня взглядом, узнал, успокоился и поделился информацией, как будто обязан был передо мной отчитываться:

— Есть сведения, что в толпе — снайперы с заданием стрелять по Президенту.

Стоящий у другого окна охранник с автоматом — небольшой красивый кавказец, видимо чеченец, похожий на молодого Кларка Гейбла, добавил:

— А по Ленинградскому шоссе подходят новые танки. Сегодня ночью, наверно, будет штурм.

В этот момент вошел Загадочный Спикер.

Загадочным он был, потому что нельзя было понять, кто стоит за ним, как вообще он попал в политику и чего он хочет. Про него никто не знал, кто он: то ли правый, то ли левый. Он был правее левых и левее правых. Но центристом его тоже нельзя было назвать. Он, выражаясь футбольным языком, был блуждающим центром.

После путча одна газета написала, якобы с моих слов, что я зашел к Загадочному Спикеру в первый день путча запросто, словно к старому другу. Это было бы слишком развязно с моей стороны. Загадочный Спикер не мог быть моим старым другом, потому что в тот день я его увидел впервые лицом к лицу. Но лица на нем не было.

Загадочный Спикер прошел буквально в сантиметре от меня глядя сквозь меня невидящими глазами.

— Я, кажется, буду богатым, — пошутил я, обращаясь к помощнику. — Он меня не узнал.

— Он вас не увидел, — вздохнул помощник. — Я сейчас доложу.

Загадочный Спикер стоял у окна и смотрел вниз.

— Народ прибывает, но медленно… Людей мало. Ка-та-стро-фи-чес-ки мало… — размышлял он вслух.

Я не мешал ему не замечать меня и помалкивал. Наконец он повернул ко мне голову и среагировал без показной сердечности, но, я бы сказал, с интимной официальностью:

— Спасибо, что пришли, Евгений Александрович.

— Что я могу сделать? — спросил я.

— Вы уже сделали, — сказал он. — Хотите, я подарю вам свою книгу?

Надписав ее и протягивая мне, он сказал, даже не улыбаясь:

— Может быть, это мой последний автограф.

Мне тогда показалось, что это было сказано искренне.

В тот момент не только мне, но и самому Загадочному Спикеру показалось бы невероятным, что это именно он в декабре будет пить виски вместе с Президентом России в кремлевском кабинете практически низложенного ими Президента СССР, который, как бедный родственник, зайдет туда и униженно увидит восседающих за его столом новых хозяев.

И уж совсем непредставимым было тогда для Загадочного Спикера, что это именно он въедет в квартиру, предназначавшуюся для Брежнева, и что кто-нибудь когда-нибудь будет обвинять его в том, что он противник реформ и свободной прессы.

Те, кто делают историю, не предполагают, какими история сделает их.

Но за 19 августа я хочу воздать должное всем, кто встал в тот день поперек танков, поперек прошлого. Каким бы плохим ни было настоящее, вернувшееся прошлое было бы хуже.

— Я хотел бы увидеть Президента, — сказал я Загадочному Спикеру. — Может быть, вы спросите его по внутреннему телефону, сможет ли он меня принять?

Загадочный Спикер неожиданно насупился и, пожав плечами, неохотно ответил:

— У нас своя этика…

Увидев мое удивление, он смягчающе добавил:

— Да вы идите просто так. Он будет рад.

— Если я не увижу Президента, не могли бы вы передать ему записку от меня? — спросил я.

— Попробую, — не пообещал, но и не отказал опять насупившийся Загадочный Спикер.

Я тут же написал коротенькую записку Президенту России: «Спасибо Вам. Желаю Вам выдержки, мужества, мудрости».

Идя по коридору Белого дома к приемной Президента России, я наугад раскрыл книгу Загадочного Спикера, которая называлась «Бюрократическое государство», и вот на что сразу наткнулся:

«“Акт насилия есть жест слабости”, — такую блистательную формулу оставил Николай Бердяев, и, наверно, если бы большевики считали себя сильными, то не преступили бы свое собственное учение и не стали бы на путь террора, даже, как казалось им, оправданного Историей. Впрочем, вряд ли террору есть оправдание…»