Лес рубят - щепки летят - Александр Шеллер-Михайлов

— Трогательно! — иронически заметила старуха, надевая шляпку. — Чувствительные кухарки… Впрочем, мне надо ехать… Ступайте!

Катерина Александровна молча вышла из комнаты. В ее голове шумело; ей казалось, что она находится в каком-то чаду; она не помнила, что она говорила; она не могла обсудить, как она будет действовать дальше. В такие минуты человек идет напролом, бьет, может быть, не в то место, куда надо бить, но что же делать, если внутреннее волнение и быстрота совершающегося неожиданного события не дают возможности для строгого начертания плана действий. Катерина Александровна быстро прошла в залу и позвала одну из подруг Скворнрзой.

— Не знаешь ли ты, куда она ушла? — тихо спросила Катерина Александровна у девочки.

— Не знаю-с! — отвечала та, видимо, прилагая все усилия, чтобы прямо смотреть в глаза Прилежаевой.

— Ты не бойся. Ни ей, ни тебе худо не будет, если ты скажешь…

— Я не знаю-с, — быстро и отчетливо ответила воспитанница, как отвечают отпирающиеся от преступления арестанты.

— Но как ты предполагаешь? — начала Прилежаева, ласково смотря на девочку. — Ты, может быть, своим предположением дашь возможность спасти ее…

— Я не знаю-с! — еще бойчее ответила воспитанница.

Катерина Александровна нетерпеливо отошла от нее и пробралась в спальню детей. В ее голове мелькнула новая мысль. Прилежаева вошла в спальню: там не было ни души; она подошла к постели Скворцовой и отперла ее шкаф. Там было песколько книг, несколько ленточек и цветных лоскуточков. Катерина Александровна с минуту оставалась в нерешимости; потом торопливо начала осматривать каждую вещицу, перелистывать каждую книгу, каждую тетрадь. Осмотр продолжался долго, но результатов не было никаких. Катерина Александровна уже начинала отчаиваться в успехе, когда на пол из одной тетради Упал какой-то лоскуток бумаги: это был очень маленький кусочек почтовой бумаги, на нем стояли буквы: лой Ник. Катерина Александровна начала быстро рыться в тетради, но в ней не было больше ничего. Молодая девушка снова начала вынимать из шкафа и перетряхать лоскутки, книги и тетради. После долгих усилий перед Прилежаевой упало еще два лоскутка почтовой бумаги; один из них подходил к нижней части найденного ею прежде клочка, но на этом лоскутке не было ничего написано. Прошло еще минут пять в тщетных поисках, и у молодой девушки очутилась в руках еще полоска бумаги с буквами: Ивано. За этими буквами следовало чернильное пятно. Катерина Александровна сидела над этими лоскутками и уже догадывалась, что они составляют первую строку недописанного письма, разорванного и брошенного, вероятно, вследствие упавшей на него чернильной капли. Прилежаева стала машинально перелистывать краткий катехизис, покрытый пометками, исписанный рукой Скворцовой. На одной из страниц этой ветхой книги молодой девушке бросилась в глаза надпись: «милый Коля!» Катерина Александровна стала еще прилежнее искать в книге объяснения загадки, но его не находилось. Среди различных заметок в книге поражали только постоянно встречавшиеся большие заглавные буквы: Н. И. Р., переплетенные в самые затейливые вензеля. Она поспешно уложила вещи в шкаф и, вся раскрасневшаяся, пошла в рабочую комнату. В коридоре ей попалась одна из взрослых воспитанниц.

— К кому писала письма Скворцова? — неожиданно спросила Катерина Александровна.

— К Рождественскому-с, — ответила скороговоркой девушка и вдруг вся покраснела до ушей. — Я не знаю-с; она ни к кому не писала-с… Ей-богу-с, — забормотала она.

— Мне больше ничего не надо! — проговорила Катерина Александровна.

— Это я так… Вот вам Христос-с! — клялась чуть не плача девочка.

— Полно, — перебила ее Катерина Александровна. — Что ты боишься? Разве я стану рассказывать?

Прилежаева торопливо вошла в залу. Там сидели Постникова и Зубова, окруженные несколькими из младших воспитанниц.

— А, адвокат Скворцовой идет! — засмеялась Зубова своим грубым смехом. — Нечего сказать, за хорошего человека заступаетесь. Вон послушали бы, что дети-то говорят: она записочки Рождественскому передавала. Верно, к нему и в гости пошла.

Тайна, которую с таким трудом старалась открыть Катерина Александровна, была уже известна другим двум помощницам через маленьких шпионов.

Катерина Александровна ничего не ответила Зубовой и прошла в свою комнату. Через несколько минут она вышла из приюта. Она дошла до первого извозчика и, не торгуясь, как бы бессознательно села на дрожки. Она все еще не могла прийти в себя. Она опомнилась и испугалась предпринятого ею дела только тогда, когда ей удалось найти жалкую и темную переднюю квартиры, в числе жильцов которой был и Рождественский. Катерину Александровну поразил тяжелый воздух этой передней: здесь пахло водкой, жженым кофе, постным маслом. Это была какая-то трущоба. В конце коридора слышались шумные мужские голоса, принадлежавшие, по-видимому, порядочно охмелевшим собеседникам. Спросив у какой-то чухонки, отворившей дверь, в которой комнате живет Рождественский, Катерина Александровна ощупью пошла по темному коридору.

— Николай Иванович, к вам еще гостья, — крикнула чухонка.

Эти слова заставили Прилежаеву вздрогнуть. Она быстро отворила дверь и почти натолкнулась на хозяина комнаты, заслонившего ей дорогу.

— Что вы-с? Как вы сюда попали? — пробормотал он, неуклюже стоя перед посетительницей.

— Я приехала за Скворцовой, — решительно проговорила Катерина Александровна, глядя прямо в глаза совершенно растерявшемуся молодому человеку.

Он был бледен; его волосы были в беспорядке. По всему было заметно, что и для него прошел этот день недаром.

— За какою Скворцовой? Я не знаю-с… — пробормотал он, окончательно растерявшись.

— Что вы мне говорите, когда все знают, что она ушла к вам! — перебила его Катерина Александровна.

— Как-с? все? — воскликнул он, отступая на шаг. — Господи, что же это такое? Погубила, совсем погубила и меня и себя. Я ведь говорил, говорил! — Он схватился за голову.

— Как вам не стыдно было обольстить бедного ребенка! — с упреком промолвила Прилежаева.

— Помилуйте! Я-с… я тут ни при чем, — заговорил он прерывающимся голосом. — Что же я мог сделать?.. Я ее отсылал; я говорил… Не мог же я силой… Боже мой, что же это со мною будет… Ведь вот не послушалась… Погубила…

Катерина Александровна с невольным отвращением смотрела на этого человека.

— Если бы вы знали, как я противился… — бормотал он. — Это она сама во всем виновата…

В эту минуту за ширмами послышались задушаемые рыдания. Катерина Александровна быстро подошла к ширмам. За ними на смятой постели, уткнув голову в подушку, сидела Скворцова. Ее тело конвульсивно вздрагивало от подавляемых рыданий.

— Наташа, полно! Это я, — проговорила с состраданием и лаской Прилежаева. — Не бойся, никто не знает, где ты…

— Я не пойду, не пойду… я умру здесь, — бормотала девушка, судорожно выбиваясь из рук Катерины Александровны.

— Полно, бедная! — ласково шептала Прилежаева. — Поедем… Я скажу, что встретила тебя на дороге… У себя в квартире… Что-нибудь придумаем… Торопись: не то будет поздно.

— Слушайтесь же… Вам они добра желают… Не губите ни меня, пи себя, — бормотал Рождественский. — Вот ваш капор…

Катерина Александровна обернулась к нему бледным лицом.

— Подите прочь! — тихо произнесла она.

— Войдите в мое положение… Я готов бы ее оставить, если бы… Как же бежала…

— Подите прочь! — настойчиво произнесла еще раз Прилежаева и обратилась к Наташе. — Поедем же! Торопись. Надо скорее.

— Голубушка, родная! Лучше я руки на себя наложу! — рыдала девушка.

— Полно, полно: все обойдется! — утешала ее Катерина Александровна. — Я не дам тебя в обиду.

— Не хочу я жить, не хочу!.. Если бы вы знали!.. — девочка снова зарыдала еще сильнее.

Это была тяжелая, мучительная сцена. Катерина Александровна дрожала, как в лихорадке.

— Я выйду из приюта, я не хочу быть там! — говорила Скворцова.

— Пойми ты, что тебя заставят вернуться, что у тебя ни паспорта нет, ни права выйти из приюта. Тебя могут с полицией взять, могут за воровство наказать, — объясняла Катерина Александровна.

— Я не раба им, не крепостная! — кричала девочка.

— Дитя, ты сама не знаешь, что говоришь, — с горечью произнесла Катерина Александровна. — Они могут силой взять тебя…

Прошел целый час. Катерина Александровна сделала нечеловеческие усилия, чтобы объяснить Наташе необходимость возвратиться в приют. Наконец Скворцова с распухшими глазами, покрытым пятнами лицом, едва стоя на ногах, вышла из комнаты Рождественского.

— Ради бога, не выдайте-с меня! — проговорил он, обращаясь к Прилежаевой.