Иван Грозный. Жены и наложницы «Синей Бороды» - Сергей Нечаев

Мария Нагая действительно была идеалом русской красавицы: высокая, статная, с большими выразительными глазами и густой косой ниже пояса. По словам Л. Е. Морозовой и Б. Н. Морозова, она была «живая, веселая и сообразительная», хорошо «знала дворцовый этикет, была в курсе всех сплетен и интриг». Короче говоря, она пленяла всех, кому доводилось ее увидеть. К тому же, как отмечают Роберт Пейн и Никита Романов, она была не какая-то там провинциалка, а «красавица хороших кровей».

Некоторые источники утверждают, что уже на другой день после приезда Нагого царь вызвал его к себе, обласкал, пожаловал ему подмосковную вотчину, а потом, в знак особой милости, объявил, что на днях нанесет визит.

И действительно, через пару дней у дома Нагого на дальней окраине Москвы появился царский кортеж. Сам Иван Грозный приехал верхом. На самом деле, ему уже было трудно держаться в седле, но в тот день он обязательно хотел казаться моложе своих лет, а посему лихо въехал во двор, осадил коня и без посторонней помощи соскочил на землю.

Федор Федорович Нагой встретил царя на крыльце, как полагается, с глубокими поклонами. В большой, богато убранной горнице высокого гостя ждала боярыня Нагая с подносом, на котором стояли две золотые чарки: для царя и хозяина дома. Иван Васильевич вошел, оглянулся, поморщился и, не обращая внимания на поклон боярыни, вдруг заявил:

— Неладно царя принимаешь, боярин. Я к тебе со всеми милостями, а ты меня обижать вздумал.

Сказать, что Федор Нагой растерялся, это ничего не сказать.

— Помилуй, государь, — залепетал он. — Могу ли я даже помыслить чинить тебе обиду? Да и в чем ее усмотреть изволил?

— А в том, — ответил царь, — что не кажешь мне дочь свою. А она, сказывают, красоты неописанной.

Надо сказать, что в тот момент обладательница «красоты неописанной» уже была просватана за сына одного из бояр, живших по соседству с местом, в котором Федор Нагой провел последние десять лет. Боярышня именно поэтому и не приехала в Москву, но сознаться в этом было теперь невозможно, потому что царь приказал Нагому явиться в Москву со всем семейством. Несколько секунд боярин раздумывал, как выкрутиться из сложившегося положения, а потом решительно заявил, что боярышня сильно хворает и потому выйти не может. Но Иван Грозный, как известно, не любил изменять своих намерений: он приехал к Нагому, чтобы увидеть его красавицу дочь, и это должно было произойти во что бы то ни стало.

— Ничего, боярин, — весело сказал он. — Хоть и недужна боярышня, а видеть ее я хочу. А раз так, веди меня к ней.

Боярыня Нагая настолько испугалась, что выронила из рук поднос. Чарки со звоном покатились по полу, а вино разлилось. Момент был критический. Надо было что-то срочно предпринимать, не дожидаясь, пока грозный государь совсем осерчает. И тогда Федор Федорович упал царю в ноги и покаялся, что обманул, его Марии нет в Москве.

Против ожидания, царь не разгневался. Добродушно усмехнувшись, он сказал:

— То-то, Федор! Видишь, нелегко провести меня. А теперь, шутки в сторону, сейчас же посылай за боярышней. Послезавтра опять приду к тебе, и если и тогда ее здесь не будет, уж не прогневайся…

Сказав эти слова, Иван Грозный повернулся, вышел, сел на коня и умчался, сопровождаемый многолюдным кортежем.

Федор Федорович Нагой сейчас же поскакал (нет — птицей полетел) в свою вотчину и вернулся в Москву с дочерью. По дороге Мария плакала, умоляла хоть убить ее, но не разлучать с женихом, но честолюбивый отец решил во что бы то ни стало исполнить волю царя. Да, собственно, иного выхода у него, пожалуй, и не было.

В назначенное время Иван Васильевич снова приехал к Нагому.

У Е. А. Арсеньевой читаем: «Нагие кланялись в ножки, благодарили за великую милость: опала, по всему видно было, далась им чрезвычайно тяжко, они были ни живы, ни мертвы от счастья, что воротились в столицу, — ну а Марья, по обычаю, поднесла царственному гостю чарку зелена вина на подносе».

Она была высока ростом. Низкорослые, кстати, высокому царю (ученые-антропологи потом определили рост Ивана Васильевича в пределах 179–180 см, а это по тем временам было очень много) не нравились. А еще она была полна, но именно в той степени, какая делала ее необычайно привлекательной (худые царю тоже не нравились). Тяжелая и густая коса падала ниже пояса, а большие серые глаза смотрели ласково, выявляя ум и добрую душу девушки. Лицо ее было свежее и румяное, губки пухлые, а черные брови изогнуты кокетливой дугой. И еще один важный момент: в роду Марии было много мужчин, готовых стать надежной опорой царского трона.

Короче говоря, она произвела на царя сильное впечатление.

Е. А. Арсеньева по этому поводу пишет: «Сколько ни перевидал, ни перебрал он в жизни баб и девок (иные злые шутники, слышал, приписывали ему аж тысячу растленных им женщин, что было полной нелепостью!), а все ж не видывал девушки краше, чем эта Марьюшка. Причем красота ее не била в глаз, не ослепляла, как некогда ослепила Анастасия».

Милостивым кивком Иван Васильевич выразил свое удовольствие, и Федор Нагой испустил едва заметный вздох облегчения: дело, кажется, вот-вот сладится!

Вопреки всем обычаям, царь тут же сказал Федору Федоровичу:

— Ну, боярин, сам я себе у тебя сватом буду. Полюбилась мне твоя дочь, а посему быть ей московской царицей.

Мария тут же рухнула в обморок, а ее отец низко-низко поклонился, еле удержавшись, чтобы тоже не упасть. Нагой так ждал этого момента, и вот он настал. Падать, позориться теперь было никак нельзя…

— Батюшка, великий государь! — пробормотал он, едва ворочая языком.

Царь усмехнулся и, взглянув на лежавшую без чувств девушку, сказал:

— Видно, не по нраву пришелся я боярышне. Ну, да ничего, стерпится — слюбится.

После этого девушку привели в чувство и «со всем бережением» доставили в Александровскую слободу — под венец. А свадьба была сыграна осенью 1580 года.

У Казимира Валишевского читаем: «В сентябре 1580 года, в то время, когда Баторий готовился к новой победоносной кампании, царь вступил в седьмой или восьмой более или менее законный брак с Марией Нагой, дочерью боярина Федора Федоровича».

Более или менее законный брак? Интересная формулировка, но, как ни странно, весьма верная. Историки до сих пор спорят о том, сколько всего жен было у Ивана Грозного и сколько из них были законными. К этому вопросу, кстати сказать, можно подходить по-разному.

В. Г. Манягин констатирует, что «путаница с женами царя превосходит все мыслимые размеры». А вот мнение В. Б. Кобрина: «Семь или даже “всего” шесть (если не считать формальной женой Василису Мелентьеву) браков — факт невероятный не только для царя. Думается, это был единственный случай в средневековой России за несколько столетий».