Том 6/1. Статьи. Ученые труды. Воззвания - Велимир Хлебников

<Если не уйти от> себя, не будет пространства для бегу. Вдохновение всегда изм<еняло> происхождению певца. Средневековые рыцари воспевают ди<ких> пастухов, лорд Байрон – морских разбойников, сын царя – Будда – прославляет нищету. Напротив, судившийся за кражу Ше<кспир> говорит языком королей, так же как и сын скромного м<ещанина> Гете, и их творчество посвящено придворной жизни. Никогда не знавшие войны тундры Печерского кр<ая> хранят былины о Владимире и его богатырях, давно забытые <на> Днепре. Творчество, понимаемое как наибольшее отклонение струны мысли от жизненной оси творящего и бегство от себя, заставляет думать, что и песни станка будут созданы не теми, кто стоит у станка, но теми, кто стоит вне стен завода. Напротив, убегая от станка, отклоняя струну своего духа на наибольшую длину, певец, связанный со станком по роду труда, или уйдет в мир научных образов, странных научных видений, в будущее земного шара, как Гастев, или в мир общечеловеческих ценностей, утонченной жизни сердца, как Александровский.

<1920>

«Когда-нибудь человечество построит свой труд…»*

Когда-нибудь человечество построит свой труд из ударов сердца, причем единицей труда будет один удар сердца.

Тогда и смех и улыбка, веселье и горе, лень и переноска тяжести будут равноценны, потому что все они требуют затраты ударов сердца.

Пусть человеку, находящемуся в состоянии а, требуется работа д, чтобы перейти в состояние в. Допустим, нагой человек хочет одеться. И пусть ему попадется место или вещь м, которая уменьшает работу д до к.

Тогда разность д – к, уменьшающая труд перехода из одного состояния в другое, и будет ценностью вещи м. Например, человек находит рубашку и просто одевает ее, вместо того чтобы соткать ее вновь. Это уменьшение труда и будет ее ценностью.

Работа сердца – всеобщий казначей, расплачивающийся за все проявления жизни человеческого тела, создает новую единицу обмена трудами – один удар сердца.

Духовная наука получит великое значение, потому что будет изучено, каким образом лень одного будет помогать труду других.

Таким образом будет оправдан лентяй, потому что его работа сердца направлена на повышение общей трудовой радости. Будет изучено, когда и по какому закону вольная лень переходит сама, без усилия извне, в радостный труд. И на этих повторах перехода лени в труд по законам волн будет построен мировой труд и все трудовое звучание людей.

Он будет добровольным лучом ленетрудных волн.

Будет найдена длина во времени ленетруда и законы красивого звука, целые числа одновременных колебаний волны будут применены к труду.

<1920>

«Необходимо труду вернуть его природу чуда…»*

Необходимо труду вернуть его природу чуда. Разве это не чудо – новый воздушный мозг, опутывающий землю?

То, что мы находили под крышкой черепа, теперь сами строим для земли и всего рода людей как мозг нового существа.

Необходимо быть осторожным со словом приказ такой-то. Потому что высшие виды труда не подчиняются приказу, и вместо них приказ получает подделку из низшей области труда.

Сейчас наблюдается детская игра в приказы. Здесь есть другой путь.

Как одна струна своим звучанием вызывает звучание другой, одинакового с ней числа колебаний, одинаково настроенной, так и высокие трудовые волны одного человека самим своим звучанием могут без приказа вызывать одинаковые по высоте трудовые волны соседей.

Это – зажигательное действие пороховых струн труда. Действует в пространстве. Примером не использовано до сих пор.

Таким образом, для того чтобы труд мог подняться на высшие струны своей жизни, нужно, чтоб общественный строй отказался от приказа как завещанного рабским и военным бытом.

Нужно дать место и простор вдохновению и зажигательным примерам. Тогда на смену приказному строю придет вдохновенный строй, где люди будут вдохновлять друг друга для высших видов труда.

Приказ есть наследие дикарского военного быта. Струны увел<ичивают> силу труда.

Идемте в замки, построенные из глыб ударов сердца!

<1920>

Речь в Ростове*

Здесь товарищ Рок лишил меня слова, но так как мы, будетляне, боремся не только с роком, одетым в штаны и курящим «мирзабекяну», но и с тем, чей ноготь мизинца – звездное небо, и иногда кладем его на лопатки, то я все-таки из немого и человека с закрытым ртом становлюсь гласным, возвращая себе дар свободной речи.

Современность знает два длинных хвоста: у кино и у пайка. Породистые петухи измеряются длиной их хвоста.

Тот, кто сидит на стуле и видит всадника, скачущего по степи, ему кажется, что это он сам мчится в дикой пустыне Америки, споря с ветром. Он забывает про свой стул и переселяется во всадника.

Китай сжигает бумажные куклы преступника вместо него самого.

Будущее теневой игры заставит виновного, сидя в первом ряду кресел, смотреть на свои мучения в мире теней. Наказание не должно выйти из мира теней! Пусть тот, кто украл простую булку, смотрит на полотне дикую улюлюкающую толпу, преследующую его, и себя, сидящим за решеткой. И, посмотрев, спокойно возвращается в свою семью. Пусть, если снова когда-нибудь будет казнен и колесован Разин, пусть это произойдет лишь в мире теней! И Разин, сидя в креслах теневой игры, будет следить за ходом своих мучений, наказания, спрятанного в тени. Видит, как его двойник, как дар последнего презрения, выплюнул свои искрошенные, но молчаливые зубы.

Пусть люди смотрят на себя в темнице, вместо того чтобы сидеть в ней. Смотрят на свой теневой расстрел, вместо того, чтобы быть расстрелянными. Что это будет так, в этом ручается длина очереди перед теневой игрой.

1920

<О времени и пространстве>*

Про некоторые области земного шара существует выражение: «Там не ступала нога белого человека». Еще недавно таким был весь черный материк.

Про время также можно сказать: там не ступала нога мыслящего существа.

Если не каждый самый мощный поезд сдвинет с места все написанное человечеством о пространстве, то все написанное о времени легко подымет каждый голубь в письме, спрятанном под крылом. Это всего несколько вскользь брошенных, иногда очень метких, замечаний. Я не говорю о чисто словесных трудах по данному вопросу, которые не ведут к цели и служат плохим топливом паровозу знаний.

Таким образом случилось то, что юность науки о времени отделена от первых дней земной жизни науки о пространстве приблизительно семью «годами богов». Семью триста-шестидесяти-пятилетиями, которыми удобно измерять большие времена, большие полотна веков.

Казалось, наука о времени должна идти тем же путем, которым шла наука о пространстве.

Избега<ю> заранее готовых мыслей открыть свой разум, как слух, к голосу опыта, лежащего перед ним. Если в ушах не будет внутреннего звона и навязчивых голосов бреда, голос опыта будет, конечно, услышан. Задача – увидеть чистыми глазами весь опыт в кругозоре человеческого разума.

Мы знаем, что в основу науки о пространстве лег опыт плотников и землемеров, искавших равные площади полей при отводе участков древнему землевладельцу.

Этим людям знаний приходилось уравнивать прямоугольники и треугольники полей с круговыми и решать написанную пером гор и долин задачу равных площадей для полей неравных очертаний.

Наоборот, точные законы времени смогут решить задачу равенства во власти, справедливого распределения земельных участков во времени, задачу разверстки учений о власти и размежевания поколений. Так возводится правда во времени.

Чистые законы времени учат, что все относительно. Они делают нравы менее кровожадными, странно облагораживают их. Они помогают выбирать сотрудников и учеников, позволяют проводить прямую кратчайшего пути к той или другой точке будущего, а не идти сложной извилистой дорогой обманчивой погони за настоящим.

В дни расцвета каждому народу свойственно понимать свое будущее как касательную к точке его настоящего. Каждому народу свойственно жестоко разочаровываться в добротности этих первобытных способов заглядывать в свое будущее.

<Законы времени> дают справедливые границы каждому движению: например, устанавливая межи между поколениями, они в то же время позволяют заглянуть в будущее, потому что законы времени не могут изменяться от положения точки, в которой находится изучающий человек, исследующий время. Открытая перед наукой о времени дорога – изучение количественных законов нового открытого мира.