Гордая птичка Воробышек - Янина Логвин

– Нет. Возможно, отчасти, но это было так давно.

– Во-от. А я знаю. Он сильный, он не заметит, а я умру.

– Ща-ас! Разбежалась носом в песок! А ну чеши отсюда, Веревкин, со своими конфетками и приглашением, пока я тебя с гостеприимными дружками пяткой по почкам не отходила! Надоел! Что вам всем сегодня здесь медом намазано, что ли? Нет Женьки! А вот так! Да, час назад была, а сейчас сплыла. Куда, не твоя забота. Уточкой вниз по лестнице и домой тю-тю! А что я? В моих развратных планах на вечер тебя нет! И приятелю своему дерганому скажи, чтобы зубы вахтерше не скалил, не то пломб не досчитается! А мне все равно, знаешь ты его или нет! Я предупредила, Веревкин. Пока!

Входная дверь с глухим стуком входит в коробку и щелкает замком.

– Вот придурок! Воробышек ему к новогоднему столу подавай! Людоед недоделанный! – слышу я Танькино гневное ворчание и открываю глаза.

– Крюкова, ты чего шипишь? – бормочу сонно, потягиваясь под одеялом. – Кто тебя рассердил?

Солнце светит в окно подозрительно ярко, за стеной у девчонок громко играет музыка, слышится смех, и я понимаю, что утро, должно быть, давно наступило.

– О-о! – сердито выдыхает подруга, пока я ладонью пытаюсь подавить широкий зевок, ветром проносится по комнате и решительно сдергивает с меня одеяло. – Хороша ты спать, Варвара! Коса слева, коса справа! Посередке носопырка, а в ушах пробиты дырки! У нас тут с утра внеплановое столпотворение самцов у дверей пещеры, а она еще спрашивает!

– Тань, ты чего? – удивляюсь я, протирая глаза. Отбираю у подруги одеяло и вновь укутываюсь в него. Вдавливаю щеку в подушку. – Случилось что?

– Не знаю! – поджимает губы Крюкова и упирает руки в бока. Смотрит сверху вниз со странным осуждением во взгляде. – Это ты мне скажи, Воробышек, случилось или нет. Как у нас головушка, не болит?

Я внимательно сканирую внутренние ощущения организма на предмет боли и встречаю легкую пульсацию в виске признанием:

– Кажется, есть немного. Не так чтобы очень, конечно, а-а что?

– Ой! – отмахивается Танька, картинно воздев брови. – Ерунда, Жень, не бери в голову! Подумаешь, в третьем часу ночи чуть заикой не стала. Звоню – не отвечаешь. Ладно, думаю, может, домой уехала. Спать прилегла – сама понимаешь: ночь, все дела, завтра Новый год, – как вдруг в комнату вваливается какой-то всклокоченный тип с тобой на руках, ничего не объяснив, желает спокойной ночи и ве-ежливо так интересуется, нависнув в темноте: а не найдется ли у спящей красавицы случайно для него льда? У него глазик, видите ли, бо-бо напух! И вообще, он сегодня именинник и надо бы его на ночь глядя пожалеть. Нашелся лед. Сразу под оба глаза!

– Та-ань…

– Что, Та-ань, Жень? Оказывается, ты у нас еще тот сюрприз с начинкой. Ночью взашей одного озабоченного вытолкала, а наутро вся общага гудит: кто видел, кто знает, что наша тихоня Воробышек вчера в клубе у Бампера отмочила? Вопрос на повестку дня!.. И это хорошо еще, что половина народу по домам разъехались, не то бы дятел-Крюкова: «Не видела, не знаю, пошли вон!» сломался еще утром. А так, как видишь, отстукивает потихоньку. Выпроваживает исправно особо заинтересованных. Женька, – вздыхает устало девушка, присаживаясь в изножье кровати, – ну почему ты не сказала, что пойдешь в ночной клуб, а? Я бы живо Серебрянского сориентировала и сама этой лахудре Нарьяловой все патлы повыдергала бы, еще до глупого батла. Она бы у меня эту перчатку злосчастную себе знаешь куда засунула?

– Догадываюсь, – осторожно отвечаю я, вспоминая события минувшего вечера. Господи, неужели все промелькнувшее в памяти и вправду произошло со мной? Колька, клуб, Лиза, пьяные танцы… А дальше что было? – зажмуриваю глаза и вижу лишь довольное лицо Ромки Зуева, кричащего в микрофон. Нет. Не помню ничего.

– Во-от! Еще и тампончиком бы утрамбовала, чтобы неповадно было не пойми чем в людей швыряться! Подумаешь, Люков к ней ушел. Да пусть подавится трофеем, скелетина! Не один он принц на белом свете! Мы тебе настоящего, моногамного принца найдем! А ты молодец, Воробышек. Не раскисла, как Лизка того ожидала, а взяла и на глазах у всех в сопли утерла ей нос. Лилька Еременко меня еще в полседьмого утра растолкала и рассказала, какая ты была вся из себя гордая и красивая! И как здорово танцевала! И не надо хмурить брови, подружка, да, общежитие – это свора сорок, ты разве не знала? Я, между прочим, хоть сейчас и ворчу, но тобой горжусь, так и знай! Кстати, народ так ничего и не понял насчет вас с Люковым. Говорят, парни после батла мордобой из-за тебя устроили? Это правда?

– Что-о? – удивляюсь я словам Крюковой. – Да ну, Тань, – отрываю голову от подушки и привстаю на локоть. – Глупость какая, – убираю волосы от лица и шарю рукой под подушкой в поисках очков. – С чего бы вдруг им пришло в голову драться, да еще из-за меня?

– А не знаю «с чего вдруг», Воробышек. На, держи! – девушка великодушно снимает очки со стола и насаживает мне на нос. – Дружок твой ночной – Невский, кажется, – заметно фонарем под глазом светил. Выскочке Зуеву, говорят, тоже досталось. И еще кому-то, не из наших, но их девчонки не знают. Держись, Женька, – сочувственно фыркает Танька, глядя, как я моргаю на нее, открыв рот. – Лилька тебе сегодня в волосах плешь проест, а Настька поможет. Кстати, – дергает меня вдруг за пятку. – Сколько можно дрыхнуть, подруга? Новый год скоро, а ты все нежишься в постельке, как кисейная барышня до опохмелки.

– Как скоро? – кошусь я на окно. – В смысле сегодня?

– В смысле часы тикают – тик-так, тик-так! Еще немножко и за стол садиться пора придет. А нам еще пол мыть-пылесосить, стол готовить. На часах пятый час уж!

– Ско-олько?! – подхватываюсь я на ноги, но запутавшись в одеяле, падаю на пол. Встаю, кособочась, как старуха, чувствуя каждую мышцу ноющего тела (кажется, вчера кто-то бездумно испытал предел своих сил и сейчас этому кому-то срочно требуется разминка и горячий с парком душ) и, не сдержавшись, охаю. – Господи, я же Люкову в два обещала прийти! Тань, какой кошмар, я все проспала!

Танька сидит, вытаращив на меня глаза, и молчит. Я на бегу хватаю мыло, полотенце, халат, зубную щетку; зажав в зубах расческу, впрыгиваю как ревматик со стажем в теплые тапки… и вдруг застываю, увидав свое отражение в зеркале.

– Что это? – спрашиваю, рассматривая на себе темно-синий мужской джемпер с «V»-образным вырезом горловины и тонкой вышивкой-логотипом «Lacoste» на левой груди. – Э-это же, по-моему, чужая вещь…

Крюкова прыскает смехом и весело вскидывает голову, пока я, уткнув нос в мягкий дорогой кашемир, осторожно принюхиваюсь к подозрительно знакомому горьковатому аромату.

– Точно, – уверенно киваю своим догадкам и поворачиваюсь к подруге. – Джемпер Ильи. Но почему он на мне? – растерянно жму плечом. – А, Тань?

– Женька! – качает девчонка головой. – Ну, ты даешь! Прямо «Девичник в Лас-Вегасе», ей-богу. Вот теперь я представляю масштаб вчерашней веселухи! Одного парня раздела, второго в носильщики подпрягла, еще с десятка два завела «на хочу», а сама «непорочная Дездемона в амнезии»! Ах-ха-ха! Беги уже к своему Люкову, припевочка, чего застыла? Не будем мы тебе никого искать. Так и быть, с уборкой сама справлюсь. Ну, у вас, ребятки, и игры!

Обижаться на Крюкову бесполезно, поэтому я громко говорю соседке: «Тю!», поднимаю с пола оброненный было от удивления халат и, гордо спотыкаясь, бегу в душ, чтобы уже через двадцать минут, наскоро переодевшись в старенькую серую водолазку, джинсы и ботинки, сунув под шапку и шарф еще чуть влажные волосы, схватив сумку, выбежать на улицу в городскую предпраздничную сутолоку дня.

Автобус подхватывает меня на лету. Я отталкиваюсь от скрипучего снега, вскакиваю на толпящуюся пассажирами подножку и разворачиваюсь к дверям. Сняв перчатки, дую на замерзшее стеклышко, отогревая себе собственное маленькое окошко в заснеженный мир, и улыбаюсь, разглядывая иллюминирующие, украшенные праздничной новогодней атрибутикой витрины магазинов и окна домов. Мимо проплывает родной университет, Школьный сквер с высокой наряженной елью, киосками горячей выпечки и группками гуляющей молодежи, закрытый на зиму парк аттракционов. Когда автобус идет вдоль набережной, я так и прикипаю к окну взглядом, рассматривая голые сучья акаций и каштанов, сказочно преобразившиеся в этот зимний день в неоновых разноцветных оплетках сверкающих гирлянд.

«С наступающим Новым годом!» – встречает меня широкий праздничный плакат на знакомой остановке, и ноги сами несут меня к открытому лотку, торгующему миниатюрными елками, блестящей мишурой и новогодними игрушками, расположенному под ним. Пробежав глазами по разложенному на прилавке многоцветному товару, поддавшись внезапному желанию, я выбираю большой, ярко-красный шар. С пушистыми облаками, летящей оленьей упряжкой и серебристыми снежинками.

– Сколько стоит? – тянусь к нему, беру в руки стеклянное чудо и с остановившимся дыханием ловлю взглядом отражающиеся на глянцевой поверхности веселые искорки.