Пуля для полпреда - Фридрих Незнанский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну и что? – удивилась Лия. – Конечно, не каждый день сталкиваешься с такой галиматьей. Некоторые господа с неоконченными тремя классами врут убедительнее. Или вы хотите сказать, что верите хоть одному его слову?!
– Вот именно, что ни одному не верю, – проворчал Турецкий, – но это еще не самое лучшее. «…В пояснительной записке от 02.04.2001 г. в виду болезненного состояния, причина которого в ней изложена, мною допущен ряд неточностей. Так, в момент задержания у входа в центральное отделение банка „Сибинвест“ при мне находились…», послушайте, какая музыка слов: «…находились черновики финансовых документов…»! «…А сопротивление я оказал, ошибочно посчитав задержание неуместной первоапрельской шуткой коллег». И резолюция: «Дело прекратить за отсутствием в действиях гражданина Крамаренко А. Б. состава преступления…» Что в толстой папке? Результаты плановой проверки ЗАО «Медея»: выявлен ряд мелких недостатков – с кем не бывает, – но серьезных претензий нет?
– Да.
– То есть, кроме полуночного бреда этого слизняка, у вас против Лемеховой ничего?
– У нас.
– Нет, у вас!
Лия сникла буквально на глазах. Турецкий мстительно подождал, пока разочарование ее достигнет пика, и добавил:
– У вас нет. А у меня есть. Видите эти полоски на всех листах с правого края? Рисунок очень характерный: похоже на согнувшиеся на ветру елки.
– Да. Напечатано на одном и том же лазерном принтере, у которого барабан испачкан печатающим порошком. Кстати, это к вопросу о том, что чистосердечное признание он якобы составлял не сам, а только подписал, не читая, бумажку, подсунутую неопознанными садистами из налоговой полиции.
– Не поучайте старших, Лия Георгиевна! Не так уж важно, сколько стежков белыми нитками в показаниях Крамаренко. Им в любом случае грош цена. Зато разводы по краям бумаги дорогого стоят. Принимайте очередную благодарность!
– И каким же образом они изобличают вашу обожаемую Лемехову? – для порядка усомнилась Лия.
– Следствие разберется! – ответил Турецкий веско.
12 сентября. А. Б. Турецкий
Допрос Крамаренко Турецкий отложил до утра. Нужно было непременно сделать так, чтобы он ничего не смог сообщить Лемеховой раньше времени. Сажать его на ночь в камеру не выход, этим можно только поднять тревогу в стане вероятного противника, весь эффект неожиданности полетит в тартарары.
В половине восьмого Турецкий занял позицию у подъезда крупнопанельной девятиэтажки с покосившейся, загаженной дверью мусоропровода, вывороченным могучей рукой пролетариата домофоном и огороженной металлической сеткой узкой и длинной, как кишка автостоянкой напротив дома. Все машины на ней были покрыты замерзшей грязью: они жались к проезду, состоявшему, как водится, из луж и колдобин, с вечера шел дождь, а ночью подморозило. У выезда несколько пацанов с ведром кипятка зарабатывали на сигареты.
А Крамаренко не заработал на квартиру в престижном районе, подумал Турецкий с некоторой долей злорадства. Не заработал… И черт с ним, мысль угасла, он погрузился в оцепенение, которое бывает рано утром, когда, встав в неурочный час перед поездкой, выпиваешь кофе, чтобы проснуться, потом понимаешь, что можно было спать еще минут двадцать, и томишься неподвижно, сдерживая себя – только бы не взглянуть в несчетный уже раз на часы, чтобы не тронуться умом. Еще он подумал отстраненно, что вещи, которые обычно его раздражают: мусор под ногами, дымящие в открытую третьеклассники, «новые русские», убивающие на ухабах ходовые своих «БМВ» и «мерседесов» и предпочитающие тратиться на их ремонт, вместо того чтобы залатать асфальт перед собственным домом, и прочие неисчислимые гримасы нашего насквозь идиотского существования, сегодня его не задевают. Как будто он видит это не наяву, а смотрит вполглаза дешевое кино, и то с конца, – лишь бы не пропустить начало футбольного матча.
Антон Крамаренко вышел из подъезда без четверти восемь, Турецкого он не узнал и попытался пройти мимо, но «важняк» бесцеремонно преградил ему дорогу.
– А-а, Борис Александрович?! – Он сделал удивленные глаза, как малое дитя.
– Александр Борисович, – поправил Турецкий и показал корочку.
– Я и представить не мог, – еще сильней удивился Крамаренко.
Турецкий указал на служебную «хонду»:
– Садитесь в машину.
Крамаренко засуетился:
– Но я опаздываю… То есть еще пару минут, ну пять, не опаздываю, а потом мне нужно на работу.
Турецкий вспомнил упакованного в резиновый мешок Голика. А сейчас он лежит голый в холодильнике, дожидается вскрытия, и в нескольких шагах ночной дежурный допивает последний чай и готовится сдавать смену. Для него Голик не человек, а учетная единица хранения, заготовка на складе для дальнейшей переработки. А Дмитрий был моложе этого хлыща, завертевшегося при первых признаках опасности как угорь на сковородке, и, судя по всему, в тысячу раз достойнее. Крамаренко неповинен непосредственно в его смерти, Турецкий это понимал и все же с трудом удержался, чтобы не наброситься на прохвоста и не задушить как мерзкую крысу. Он прикусил до крови губу, сжал изо всех сил кулаки и, видимо, изменился в лице, потому что Крамаренко испугался и залепетал:
– Вам плохо, Александр Борисович? Плохо? Сердце?
– Марш в машину! – прошипел Турецкий.
– Зачем?
– Бегом!
Для верности он отвесил Антону Богдановичу легкую оплеуху. Тот, едва устояв на ногах, понял серьезность намерений Турецкого, и задавать вопросов больше не стал – живо сел в машину.
Турецкий привез его в прокуратуру, заставил позвонить Лемеховой, сказаться больным и отпроситься на день с работы. Голос у Крамаренко, когда он разговаривал с начальницей, был таким убитым, что она, наверное, отпустила бы его на неделю, стоило ему лишь заикнуться.
– А теперь поговорим, – многообещающе заявил Турецкий, как только Крамаренко повесил трубку.
– О чем? Я ничего не знаю, мне нечего вам сказать.
– Вот. – Турецкий раскрыл перед ним папку с чистосердечным признанием и объяснительными записками.
– Вот! – Набравшись наглости, Крамаренко ткнул пальцем в резолюцию прокурора: «Дело закрыто…»
– Полоски по краям бумаги узнаёте?
Крамаренко потупился, как нашкодивший мальчишка, и еле слышно пробормотал:
– Да.
– Не слышу!
– Узнаю.
– Распечатано в офисе «Медеи»?
– Да.
– На чем именно?
– На сетевом принтере, он же ксерокс, он же сканер.
– Когда его чинили в последний раз?
– Не помню.
– Вспоминайте!
– Раз десять его чинили, может, сто, я компьютерами не занимаюсь. Все время приходил калека, понятия не имею, кто его взял на такую работу. Ростом метр сорок и с церебральным параличом: ноги переставляет чудовищным усилием воли, руки как клешни, пальцы не слушаются. Может, он и второй Маресьев, но принтер починить не мог, мы ему всем офисом помогали эту дуру разобрать – без толку, как мазал по краям, так и продолжал мазать, еще и бумагу стал зажевывать.
– И Лемехова тоже участвовала в ремонтных работах?
– Да. Представьте себе, даже Ксения Александровна как-то раз этому инвалиду помогала.
– И что, с апреля у вас нет нормального принтера?
– Есть. Этим гробом никто не пользуется уже пару месяцев. Компьютерщику Ксения Александровна устроила привселюдную выволочку, удержала с него ползарплаты, а принтер и ксерокс взяли другие. А тот, по-моему, должны обменять, вроде в Японии заказали аналогичный или похожий… А почему вы вообще меня допрашиваете? Спросите компьютерщика!
– А кто в объяснительной написал, что чистосердечное признание ему подсунули и заставили подписать силой, когда на самом деле сам его составил? Кто, гражданин Крамаренко?!
Он скривил тоскливую мину и ничего не ответил.
В этот момент появилась Лия.
– Оставляю это типа на ваше попечение, Лия Георгиевна, – сказал Турецкий. – Дверь запереть, никому не открывать, к телефону не подходить и его не подпускать. Делайте вид, что никого нет. Запросится по нужде – не выпускать, будет скулить – пристегните наручниками к батарее.
Лия попыталась возразить, но Турецкий, повернувшись к Крамаренко спиной, сделал такое зверское лицо, что она поперхнулась на полуслове.
– Ладно, пойдемте, Крамаренко, – смягчился Турецкий, – выведу вас попудрить носик, чтоб не позорить перед дамой.
"Итак, что мы имеем, – соображал Турецкий. – По сути, еще один спектакль, в котором мне выделили роль, меня о согласии не спросив. Лемехова с самой первой встречи умело ломала комедию. И декольте и рана, нанесенная заведомо сломанной офисной техникой, испуг, беспомощность – все ложь, ловушки для сексуально озабоченных идиотов. Сыграно было, конечно, блестяще. Однако если это ложь, то и ненавязчивое предложение интима, естественно, тоже. Но зачем? Просто психическая атака? Деморализовать потенциального противника, хотя бы частично подчинить своей воле. Чтобы слишком глубоко не рыл, а если все-таки копнет, вспомнил о приятных минутах и по-мужски пожалел?
