«Смертное поле». «Окопная правда» Великой Отечественной - Владимир Першанин

От древнего русского города Великие Луки, основанного в 1066 году и с давних пор бывшего одним из форпостов нашей столицы, до Москвы было километров четыреста с небольшим. Мощной, хорошо оснащенной немецкой группировкой командовал опытный и далеко не опереточный немецкий генерал Засс (в карикатурном виде немецких генералов частенько показывали в наших старых военных фильмах). Бои шли жестокие. Окруженный, разрушенный город командование Вермахта приказало держать до конца. День и ночь на Великие Луки шли немецкие транспортные самолеты под прикрытием истребителей с боеприпасами, одеждой, продовольствием и всем необходимым для обороны города.

Здесь я впервые наблюдал массированную работу нашей зенитной артиллерии. Небо было усеяно ватными, вроде безобидными издалека, разрывами зенитных снарядов. Несколько раз видел прямые попадания. Яркая вспышка, взрыв, и несущийся к земле огненный клубок. Часть самолетов, получая повреждения, сбрасывали груз куда попало. Медленно опускались огромные мешки с парашютами или падали в снег без парашютов. Теряя высоту, транспортники и бомбардировщики оказывались под огнем пулеметов, винтовок и автоматов. Потери немецкой авиации были большие.

Груз, предназначенный для окруженных немцев, нередко попадал к нам. Консервы, сигареты, одежда. Помню, я впервые увидел обычные сейчас целлофановые мешочки. В них находились небольшие буханки хлеба и стояла дата выпечки — 1938 год. По существу, хлеб был законсервирован и вполне съедобен.

Нас сильно донимали вши, хотя имелись баньки и вошебойки. Мне досталось трофейное шелковое белье. Эти насекомые, изводившие нас укусами, соскальзывали вниз и буквально хрустели в сапогах. Но это мелочи быта, к которым мы привыкали так же, как к холоду, обстрелам и недоеданию.

Однажды наша небольшая группа, находясь в октябре 1943 года на рекогносцировке, попала под огонь тяжелых орудий и минометов. Мы забрались слишком далеко на нейтральную полосу. Фрицы рассудили, что мы высматриваем в оптику их позиции не зря, и сделали все возможное, чтобы не выпустить нас живыми. Мы полезли в болото. Снаряды крошили хилые заросли берез и осин, вздымали фонтаны ила и мутной жижи. Осколок пролетел в метре от головы, перерубив надвое осину. Я невольно присел, хотя брели и так по пояс в воде. Следующий взрыв опрокинул меня в воду. Нашарил выбитый из рук автомат и побрел дальше.

Четыре часа провели мы в болоте. От осколков я спасся, но пребывание в ледяной воде едва не добило меня. Через день с высокой температурой попал в госпиталь. Началось воспаление легких, появились туберкулезные очаги. Через какое-то время госпиталь эвакуировали, а меня и капитана-разведчика оставили в доме под присмотром медсестры. Оба мы были нетранспортабельны. Отлежав два с половиной месяца, я понемногу вылечился и вернулся в свою дивизию.

Ледяная болотная вода основательно подкосила здоровье. Давали знать о себе застуженные легкие, суставы. После госпиталя меня отправили в санаторий, но и это не совсем помогло. Отлежав после войны с осложнениями несколько раз в госпитале, я получил вторую группу инвалидности по болезни, перенесенной на фронте.

А весной сорок третьего года я узнал от медсестры, что мой товарищ, капитан-разведчик, умер. Сколько раз бывал под пулями и снарядами, участвовал в опасных операциях, но это проклятое болото убило его.

Я вернулся в свою дивизию в январе 1943 года. Понесшая тяжелые потери в течение нескольких месяцев до мая 1943 года дивизия находилась на переформировании. Мы получали пополнение, приводили в порядок технику, вооружение, получали новое снаряжение. Затем снова наступление и затяжные многомесячные бои. Через Чудское озеро и реку Эмайыги переправились вместе две дивизии нашего корпуса: 249-я и 7-я. Конечно, под огнем немцев.

Точно такая же оперативная группа 7-й дивизии попала под разрыв тяжелого снаряда и полностью погибла. Примерно через полчаса мы проезжали мимо этого места. Огромная воронка, обломки догорающих разбитых машин, останки наших товарищей. Полчаса назад они были еще живы, смеялись, верили в будущее. В одну секунду их не стало.

Весной сорок четвертого года произошел случай, который надолго врезался мне в память. Немцев уже отбросили от Ленинграда. Продолжались сильные бои. Группа из пяти человек — майор, старший лейтенант-топограф, я и два сержанта — была направлена на рекогносцировку. Положение на участке нашей дивизии складывалось неопределенное. В одних местах полки и батальоны вырвались вперед, в других — отражали немецкие контратаки.

Майор Дунаев был мне не очень хорошо знаком, он прибыл в дивизию месяца четыре назад. Но человек был опытный. Воевал, имел ранение. Старший лейтенант-топограф (фамилии не помню, звали Борис) умудрился всю войну пробыть в тылу, преподавал в училище, а затем был направлен в наш корпус. Военного опыта у него практически не было, для него этот выезд являлся как бы стажировкой. Два сержанта, наши помощники и охрана, были ребята тертые. Я с ними ходил не первый раз.

Приехали на «виллисе» в полк. Командира только что увезли, он был контужен при бомбежке. Начальник штаба сказал, что полк удерживает позиции, и предложил нам пообедать, но майор Дунаев, чем-то раздраженный, резко отказался. Сделал замечание, что командиры и бойцы ходят небритые, грязные. Штабные-то все начищенные, блестящие, а те, кто на передовой, каждому снаряду кланяются — иначе не выживешь. В чистых сапогах там недолго проходишь.

Начштаба полка дал нам сопровождающего, и мы пошли на передовую. «Виллис» и одного сержанта-водителя пришлось оставить. Лейтенант, который нас сопровождал, местность знал неплохо, но Дунаев вертел по-своему. Когда в одном месте лейтенант сказал, что поляна простреливается, Дунаев усмехнулся:

— Если всего бояться, то до Берлина никогда не дойдем.

Кто такой Дунаев и кто такой лейтенант из полка?

Дунаев руководил отделом, имел два ордена, а лейтенант, в стоптанных кирзачах, был взводным командиром, с нашивкой за ранение и без единой награды. Лейтенант промолчал, и мы прошли поляну благополучно. Уже вслед немцы высыпали десяток мин, но мы укрылись в лесу, под защитой деревьев.

Осмотрели в бинокли передний край. У нас со старлеем один бинокль на двоих имелся. Он у меня его все время из рук выдергивал. Вежливо, но настойчиво. Ему передовая в новинку, он и немцев близко не видел, разве что пленных. Так передвигаясь, мы очутились на ничейной полосе. Здесь, в лесу, среди бесчисленных ручейков и болот, сплошной линии фронта не было. Дунаеву это не очень нравилось.

— А если противник отсюда ударит? Здесь целый батальон свободно просочиться может. Хотя бы взвод с пулеметами выставили. Безобразие!

Он к лейтенанту обращался за неимением более высокого полкового начальства. Тот помалкивал, поджав губы. С характером был парень. А я подумал, какой к чертям батальон! И наши и немцы вымотаны, потери огромные. Раньше чем через месяц силы никто не соберет. Да и не наступают одним батальоном. Какой с этого толк? А насчет взвода Дунаев явно хватил. Роты в полку насчитывали человек по сорок. Некем перекрывать. Хорошо хоть линию обороны кое-как держали. На эти торфяники, болота да островки сил не наберешь. Майор это не хуже других знал, но что-то указывать надо было. Начальство все же.

Сели перекурить. Я после болезни легких не курил. По утрам и так откашляться не мог. Дунаев с нашим старлеем «Беломором» задымили, сержант от командиров в стороне держался, а лейтенант стал сворачивать самокрутку.

— Бери папиросы, — протянул ему пачку майор.

— Спасибо, я к своей привык.

— Гордый, что ли?

— Не в этом дело, — через силу улыбнулся лейтенант. — Нам папиросы редко выдают. Так что курим махорку.

— Ну, к махорке не привыкнешь, — изобразил улыбку Дунаев. — Когда в сорок втором отступали, я махорку вовсю курил. До сих пор горечь во рту чувствую, когда самокрутки вспоминаю.

Лейтенант никак не отреагировал на откровения майора, а я подумал: «Кто же тебя в отступлении махоркой вовсю снабжал?» Когда отступают, сутками хлеба и махорки не видят. Уж это я хорошо знал. Ну, а Дунаев все к лейтенанту привязывался.

— Как фамилия?

Лейтенант встал, руки по швам, самокрутка дымится.

— Лейтенант Герасимов, командир стрелкового взвода. Сейчас временно исполняю обязанности адъютанта старшего при командире батальона.

— Почему временно? Мне кажется, из тебя хороший помощник комбату получится. Или опять в окопы рвешься?

— Чего туда рваться? — глянул в лицо Дунаеву лейтенант Герасимов. — Только на должность адъютанта и без меня желающих хватает. Отдохну недельку-другую, а там, глядишь, чьего-то сынка пришлют. А меня снова на взвод.

— Зовут тебя как?

— Иван, — коротко ответил лейтенант.

— Да садись ты, Иван, — поморщился майор. — Воюешь давно?