Сломанная вселенная - Андрей Попов

Успокоенный этой мыслью, отважный рыцарь повернул назад. Он намеревался в одиночестве побродить по лесу уверенный, что должен встретить много нового и интересного. Вообще, этот мир таил в себе столько загадок, был так мало изучен, все время оставаясь притягательно-заманчивым, что Максим, бродя среди хозяев леса, был по-детски уверен, что под каждым деревом, под каждым невзрачным кустом хранится своя маленькая тайна. Нужно только уметь вглядеться в нее.

В минуты глубокомысленных раздумий и блаженного одиночества, к которому часто стремилась душа, покидая шум и суету, вдруг включалась усиленная работа фантазии, реализуя свои скрытые потенциальные возможности. Фантазия начинала творить чудеса. Безвластная над миром внешним, видимым, она вторгалась в область образов и проекций, то есть в его отображение, мир внутренний, где легко возбуждались и гасли различные эмоции, — и там способна была совершать все, что угодно. Фантазия уносила прочь от действительности, заставляла забыть все настоящие проблемы и взволнованно переживать из-за проблем совершенно не существующих.

Максим вдруг подумал: а что, если все деревья в лесу были когда-то живыми существами? Почему бы и нет? Просто неведанная сила околдовала их в древесное естество, облекла корой и ветвями. Он вспомнил легенду о том, что родители принцессы силою волшебника Тиотана были обращены именно в деревья. И он стал внимательно, с крайнем подозрением всматриваться в замысловатые стволы, в каждый их изгиб, в конфигурацию веток и сучков, а в них можно было узреть все, что мыслимо. И воспаленная фантазия помогала в этом, дорисовывая и довершая то, что было видно для глаз.

Вон то дерево, похожее на карликовый тополь с сильно изогнутым стволом, наверняка являлось когда-то лосем. Об этом ярко свидетельствует пышная крона — несомненно, бывшие рога. Лось привстал на задние ноги в момент зловещего превращения, от чего и образовался этот изгиб. А чего же он привстал?.. Ясно! Он увидел впереди медведя — вон тот широкий почернелый дуб, и две его могучие ветки с разных боков — разве это не лапы? Медведь был настроен явно воинственно и, если б также не обратился в дерево, невесть чего натворил бы. Где-то в стороне притаились зайцы, эти небольшие кустики с торчащими ушами. А высотные кедры, коих здесь сотни?.. Неужели все они когда-то были людьми-исполинами и без проблем могли рукой коснуться облаков? Максим на миг почувствовал себя в роли Гулливера в стране великанов.

Странно… Он пытался вспомнить, откуда знает эту книгу, но не мог. Заблудившись в дебрях собственных вымыслов, он уже не в состоянии был различить, где находится на самом деле, и что есть что. В этот момент фантазия, как правило, теряла свои чары, возвращая к настоящему, где кусты, цветы и деревья испытывали обратное превращение и становились самими собой. Он никогда не мог понять, почему мнимые вещи и события вызывают в душе реальные чувства.

Вот, кажется, что-то промелькнуло между деревьев… или кто-то. И это было явно не из области грез.

Максим пригляделся и увидел совсем уж странного субъекта, который медленно, если не сказать — грациозно, перемещался по земле, точно плыл по ней. Да так оно и было. У незнакомца отсутствовали ноги — во всяком случае, не наблюдалось ничего, что могло бы намекать на их подобие, и он двигался прямо по воздуху, даже не приминая травы. Ну как здесь не поддаться завораживающему любопытству? И как здесь побороть в себе искушение приблизиться и посмотреть — что это за явление? Никак. Поэтому Максим осторожно последовал за ним.

Загадочный субъект с абсолютно иррациональной внешностью и совершенно непонятный по внутреннему своему содержанию передвигался в одном направлении, помахивая перед собой руками, словно дирижируя, а может, отгоняя насекомых. Хотя вредные насекомые в лесу вообще не водились. Количество рук у незнакомца постоянно менялось. Максим поначалу думал, что он свихнулся. Первый раз посчитал — вроде семь. Посчитал еще раз: одиннадцать. Потом надолго зажмурил глаза, а когда их открыл — количество рук равнялось четырем. Лишь позже он понял в чем дело, когда увидел, что руки прямо на глазах вырастают из туловища в том количестве, в котором нужно, потом некоторые из них врастают назад. Ну и дела!

На субъекте была изящная панамка, чтобы не припекло единственную голову. Единственную и скорее всего — неповторимую. В общем, впечатление не из самых приятных. Какое-то аморфное уродливое туловище, отсутствие ног, как уже было сказано, и тонкие, вьющиеся словно лианы руки, без пальцев и без ладоней, похожие больше на щупальца, создавали несколько отталкивающий вид. Но первое впечатление, как известно, всегда обманчиво. В ушах у незнакомца виднелись золотые серьги, семнадцать поблескивающих кулончиков, то есть по два в каждом ухе. Панамка, что красовалась на голове, была зеркального цвета. В ней отражались и бегущие по небу облака, и деревья, и… Максим даже увидел себя — такого маленького-маленького Максимушку, искривленного глупым отражением.

Он робко приблизился, потом, немного осмелев, крикнул:

– Эй, любезный!

Незнакомец обернулся.

На его лице не было ни глаз, ни носа, ни бровей — ничего, кроме маленького рта, который постоянно улыбался. Во как!

– Я вас потревожил? — спросил Максим, слегка обескураженный и уже не уверенный, что стоило вообще заводить этот разговор.

Ответ прозвучал несколько неожиданным, но то была приятная неожиданность, наполненная звучной лирикой:

– Тревога в мире есть ничто,Когда сражаешься за то,Чтоб в мире сем достойно быть,Чтоб свет и истину любить.

Мягкий ласковый голос, казалось, звучал одновременно со всех сторон, в нем удивительно сочетались мелодичность и гулкая монотонность, простота и непостижимость.

– Гм… неплохо сказано. А как вас звать?

– Меня зовут, мой друг, Алан,Такой уж титул миром дан.Но сам я, это не секрет,Зову себя — простой поэт.

Ну просто здорово. Вечер намечался именно творческим. После такой рифмы даже природа в лесу как-то преобразилась… разумеется, в лучшую сторону.

– Вы что, всегда говорите стихами? На ходу сочиняете? А знаешь, Алан, я тоже люблю поэзию, но вот с собственным сочинительством у меня всегда были проблемы. Сейчас попытаюсь вспомнить, что я на досуге такое творил. Ты что предпочитаешь: ямб, хорей или дактиль?.. Да, впрочем… — с полминуты Максим усердно чесал затылок и еще более усердно напрягал память, желая сразить местного гения собственным перлом. Так хотелось изречь что-то громозвучное, да еще с яркой рифмой, но увы. — Склероз, наверное… А не возражаешь, если я буду изъясняться бесхитростной прозой?