Лабух (СИ) - Оченков Иван Валерьевич

— Ася, ты слышала? Это ведь на мои стихи песня!

— Ес, оф косс. Мне очень понравилось, но…

— А может нам пластинку записать? — как бы невзначай предложил я. — Сначала ты читаешь стихи, потом мы с Машей поём. Можно, кстати, целое шоу придумать.

— О! — заинтересовалась танцовщица, услышав знакомое слово. — Это может быть интересно.

— За музыку отвечаю я, за хореографию вы! Идёт?

— Отличная идея, — восторженно выкрикнул Сергей. — За это следует немедленно выпить!

— Серж, — принюхалась Айседора, — ты что, опять пил?

— Нет! — с самым честным видом ответил Сергей.

— Гот демет, скорее бы уехать из этой страны водки и черного хлеба, — печально вздохнула мисс Дункан.

— Вы куда-то собираетесь? — удивилась Маша.

— Да, уже скоро. Сначала в Берлин, потом Париж и обязательно в США. Сержу просто необходимо увидеть Америку.

— Отличный маршрут! — не смог удержаться. — Я бы тоже съездил.

— А давай с нами! — сразу же предложил Есенин. — Тем более, если есть идея этого, как его, шоу…

— Ты же знаешь, что получить разрешение было совсем не просто, — как-то по-особому посмотрела в мою сторону Айседора. — Не думаю, что мы успеем.

— Жаль, — немного подумав, согласился поэт. — Но всё равно было бы здорово.

— Давай начнём с пластинки, а там будет видно, — решил не форсировать события.

— Договорились!

Общаться с представителями культурной элиты молодой Советской республики было интересно и поучительно, но нам уже пора возвращаться. Как говорится, работа сама себя не сделает. А в нашем случае, это монотонный чёс по ресторанам, трактирам и прочим «культурным» заведениям столицы. Почти каждый вечер, мы с Машей выходим на сцену и отрабатываем программу. Публике она нравится, и мы постепенно превращаемся в знаменитостей. И стоит ли удивляться, что у мадемуазель Куницыной появились поклонники?

Цветы сейчас не достать даже в Москве, но вот сладости, уже появились. Так что иногда среди презентов встречаются мосельпромовские шоколадные конфеты или пирожные. Но это редкость. Публика у нас по большей части простая. Шлют водку, закуску, иногда какие-нибудь украшения. Особенно этим грешат блатные. Не принимать подобные знаки внимания опасно, могут смертельно обидеться. Но брать ещё хуже…

Иногда мне кажется, что именно для таких случаев я ей и понадобился. Для всех мы пара и потому любой, у кого есть желание приударить за певицей, натыкается на вашего покорного слугу. Для нэпманов это обычно достаточно. Здесь они так и не смогли превратиться в хозяев жизни, как в «святые девяностые». Деньги, конечно, есть, но всё на них не купишь, даже несмотря на невероятную коррупцию. И дело даже не в идейности, таких, как Фельдман. Просто среди правоохранителей большинство — вчерашние краскомы или революционеры. Для них нэпманы безусловные враги и если есть возможность, их безжалостно давят!

С блатными сложнее. Им как раз на лабуха, будь он трижды красноармейцем, наплевать, но… популярность имеет значение! Песни мои нравятся многим, в том числе и авторитетным ворам, которых всё ещё называют «Иванами». Не бог весть, какая защита, но всё же.

И вот однажды в нашу с ней гримерную принесли конверт.

— Любовное послание? — устало поинтересовался я, повертев послание в руках.

Довольно увесистый, из плотной бумаги. Ни штемпеля, ни сургуча как на пакетах, нет, обратного адреса тоже. Только надпись — «Похитительнице моего сердца — Марии Куницыной»!

— Ревнуешь? — отозвалась из-за ширмы девушка.

— Конечно! Молилась ли ты на ночь, Дездемона?

— О да, мой сударь! — подыграла Маша. — Ну, что же ты, дальше не помнишь?

— Если честно, нет.

— Всегда подозревала, что образование у тебя весьма посредственное! Ладно, Отелло, читай.

Развернув пакет, я вытащил на свет старинную фотографию на толстом картоне. Изображены на ней оказались молодой офицер и столь же юная барышня, в которой я без труда узнал Машу. Вверху подпись от руки — Жорж и Мари. 1916 год. А на обороте красивая виньетка — «Фотографiя Бычкова и Жданова» въ Москве. Это я и прочитал.

— Что ты сказал? — переменившимся голосом переспросила Куницына.

— Тут так написано, — пожав плечами, передал ей портрет.

— Этого не может быть, — прошептала она.

— Привет из прошлого?

Ответом мне было молчание.

— Это твой муж, или жених? — продолжал гадать. — Любовник?

— Жених. Во всяком случае, мне так казалось.

— И где же он был всё это время?

— Понятия не имею. Это была наша последняя встреча. Он только что вышел из Александровского училища и оправился на фронт. Некоторое время писал, потом сообщили, что он погиб…

— Бывает…

— Как ты думаешь, что это может значить?

— Всё что угодно! Во-первых, твой жених мог не погибнуть. Плен или тяжёлое ранение, в котором он потерял память и не был опознан. Теперь память вернулась, и он тебя нашел. Не смотри на меня, такое хоть и не часто, но случается. Во-вторых, эта фото могло остаться у кого-то из его друзей. Он тебя увидел, узнал и таким образом пытается привлечь внимание.

— Прости, но звучит немного бредово.

— Ты права. Но в жизни бывает и не такое…

— Но, что мне делать?

— Ничего! Точнее — ждать развития событий. Кстати, нам скоро на сцену. Последний выход на сегодня.

— Да, конечно…

Мы вышли, раскланялись. Публика, как водится, похлопала. Некоторые не переставали при этом жевать, но многие всё-таки пришли послушать Машу. Я ведь говорил — голос у нее шикарный.

­– Это он! — схватила меня за руку девушка. — Вон там, в самом углу!

В полутемном зале было трудно кого-нибудь разглядеть, но кто я такой, чтобы спорить с женским сердцем?

— Держи себя в руках. Всё будет хорошо. Сможешь петь?

— Да. То есть, не знаю…

— Помнишь романс, что мы с тобой заучивали? Мне кажется, ты сейчас сможешь.

Усадив партнершу на стул, встал рядом и сделал несколько аккордов. Публика, почуяв новинку, заинтересовалась и в зале наступила относительная тишина. Казалось, даже перебравшие купчики перестали чавкать. Маша, собираясь с силами, вздохнула и начала:

А напоследок я скажу

А напоследок я скажу

Прощай, любить не обязуйся

С ума схожу иль восхожу

К высокой степени безумства

Как ты любил ты пригубил погибели

Не в этом дело, как ты любил

Ты погубил, но погубил так неумело

Стихи еще не родившейся Беллы Ахмадулиной, музыка Петрова и проникновенный голос Куницыной, что называется, произвели впечатление. После окончания ещё некоторое время царила тишина, а потом целый взрыв аплодисментов. Люди хлопали, кричали браво, просили ещё. И как ни крути, я причастен к этому триумфу. Просто невероятное ощущение, ради которого стоит жить!

«Всё проходит» — было написано на кольце Соломона. Закончилось и наше выступление. Поклонившись, мы вернулись в гримерку. Надо было переодеться и возвращаться к себе. Время всё же позднее. Однако бессильно опустившаяся на стул Маша не могла или не хотела никуда идти. Очевидно, ждала своего Жоржа…

Стук в хлипкую дверцу не заставил себя ждать.

— Кто там ещё? — поинтересовался, примерно предполагая ответ.

— Разрешите войти?

— Сделайте такое одолжение.

В человеке вошедшем в нашу каморку трудно было признать того блестящего юного офицера со снимка. Фигура окрепла, черты лица стали резче и грубее. Да и вообще чувствовалось, что жизнь человека потрепала.

— Чем обязан?

— Мне хотелось бы переговорить с Марией Георгиевной.

— Говорите, если так хочется. Жорж.

— Что ж, — нахмурился незнакомец. — Кажется, вы меня знаете, а я вас нет.

— Николай. Фамилия вам ничего не скажет, но можете называть Северным.

— Весьма рад, — без особой теплоты в голосе произнёс тот.

Пока мы говорили, Маша сидела, не подавая признаков жизни, отчего у меня сложилось впечатление, что общаться она не жаждет. Что же, буду отдуваться сам.