Инкубатор для шпионов - Фридрих Незнанский

— Что такое фибрилляция?

— Хаотическое нескоординированное сокращение различных пучков сердечной мышцы, не дающее возможности полноценного сокращения сердца и заканчивающееся его полной остановкой. — Студень немного подумал и утвердительно взмахнул острой своей бородкой: — Полные кранты, короче говоря.

— Доходчиво. А как насчет внешних воздействий? Мелешко был здоров. Предположим все-таки, что он умер не сам, а его убили. Чем можно было вызвать эту самую фибрилляцию?

Студень посмотрел на Турецкого с нескрываемым одобрением:

— В самую точку, Александр Борисович. Допустим, что к его руке подвели ток, как вам такой вариант?

— Ну, допустим…

— При силе тока в пятьдесят — восемьдесят миллиампер появляется ощущение очень сильного поверхностного и внутреннего нагрева, боли в руке и в области груди. Затруднение дыхания. Дыхание парализуется через несколько секунд, нарушается работа сердца. При длительном протекании тока может наступить фибрилляция сердца.

— Но его должны держать — он же будет вырываться. Это же, наверно, больно невыносимо?

— О нет, вырываться он не будет! Тут главное — начать. Руки невозможно оторвать от электродов из-за сильных болей при нарушении контакта. Это, правда, если будет не переменный ток в пятьдесят герц, а постоянный. Но это уже частности.

— Но про паралич вы ни слова не сказали, — заметил Турецкий.

— Потому что он еще не наступил, — хмыкнул Студень. Но вот ему дают сто миллиампер» Тут уже фибрилляция сердца наступит через две-три секунды, а еще через несколько секунд — паралич сердца.

— Ага!

— Но ток к Мелешко не подводили, — совершенно непоследовательно сказал Студень. — Это мы с вами фантазируем, как оно могло бы быть. А у него на теле нет ни малейших следов ожогов. Даже самых крошечных.

— Нет? — упавшим голосом переспросил Турецкий.

— Нет.

— А через одежду?

— Тогда бы она сгорела в местах крепления электродов. Да и тем более были бы следы.

Издевательская баночка от витаминов не давала Турецкому покоя.

— Что же нам делать, как еще выяснить причину смерти? — пробормотал он.

— По-видимому, никак. Остается только один вариант, Александр Борисович: насильственной гибели не было. Вспомните генерала Скобелева. Так вы точно не хотите пообедать?

Несмотря на далеко не блестящий результат своих поисков, Турецкий все-таки рассчитывал в ближайшее время полностью переключиться на дело Стасова. Он хорошо запомнил нестандартный тезис Нины Коростелевой. Руки и ноги опережают глаза? Это было в какой-то мере логично, но вот в какой? Ему нужен был альтернативный взгляд на вещи.

Турецкий посмотрел на Студня. С его точки зрения, Студень был большой ученый. Турецкий рассказал ему о своих сомнениях. Студень выслушал с интересом. Но Студень был еще и занятой человек. И он сказал:

— Александр Борисович, тут я вам не советчик. Вам нужно обратиться к Терехову.

— А кто это?

— По образованию он психолог. Но в настоящий момент — исследователь паранормальных явлений. Величина. Большой авторитет, к нему в Европах прислушиваются. Дать телефончик?

Турецкий вздохнул:

— Почему бы и нет?

Правда, на встречу с «исследователем и величиной» времени у него сейчас не было. Выйдя из ЦСЭ, Турецкий позвонил Грязнову, чтобы узнать новости о Стасове. Но и тут его поджидала неприятная неожиданность.

— Саня, он удрал, — сказал Грязнов неприятным голосом. — Удрал из психушки.

— Стасов? — переспросил Турецкий, надеясь, что он чего-то не понял.

— Ну да.

— Как же ты это допустил?

— А что я должен был делать?! Лично его караулить? Там решетки на окнах. Охрана возле дверей. А в комнате его нет. Как он ушел — уму непостижимо!

— А как он появился?

— Лег на обследование — и все. Ему понадобилась справка, что он не псих. Ну а у меня там информаторы есть. Как только фамилия засветилась, мне сразу стуканули.

— Где — там? Где он лежал?

— В Институте Сербского.

Турецкий сообразил.

— У этого твоего Артура Альбертовича?

— Альберта Артуровича.

— Один хрен. — Турецкий помолчал. — Слава, я, кажется, понял смысл того, что он делает. Это демонстрация. '

— Какая там еще демонстрация…

— Стасов нам показывает, что он может. Он специально подставился, потом намеренно исчез.

— Чушь какая-то.

— Нет, не чушь.

— Тогда зачем ему это надо?

— Наверно, хочет, чтобы его воспринимали всерьез.

— Куда уж серьезней, — вздохнул Вячеслав Иванович. — Нас скоро поснимают всех.

— Говори от своего имени, — порекомендовал Турецкий.

Он выключил телефон и поехал домой, чтобы в спокойной обстановке написать доклад президенту о том, что происходило последние несколько дней: как он искал Мелешко и в каком виде в конце концов нашел.

Хотя мысленно все время возвращался к Стасову. Он сказал Грязнову то, что думал: Стасов хочет, чтобы его принимали всерьез. А зачем? Если бы он был какой-то важной шишкой, потерявшей свои посты и влияние, — все было бы ясно. Так нет же. Тогда остается одно: он хочет донести какой-то, как сейчас принято говорить, мэсэдж.

После обеда Александр Борисович, обдумывая ситуацию, решил, что в рапорте, который он почти закончил составлять, надо честно упомянуть, что в результате, мягко говоря, не блестящей операции им было утеряно табельное оружие. Семь бед — один ответ. Для президента его пистолет — ерунда, он на это и внимания не обратит. Зато потом такой умелый бюрократический ход может его защитить от служебных неприятностей.

Рапорт был почти готов. Оставалось только вызвать курьера, и можно было возвращаться к своим прямым обязанностям. Уместно было, наконец, отчитаться перед генеральным — где был и что делал. Причем так, чтобы шеф почувствовал себя сопричастным к успеху (обнаружение Мелешко) и непричастным к неудаче (обнаружение Мелешко в виде хладного трупа). Ну и, конечно, пора снова заняться Стасовым. Вернее, по сложившейся традиции, его отсутствием.

Турецкий снял рубашку и бросил ее в пластиковый короб с грязным бельем. Принял душ и надел синюю. Немного подумал и надел пустую кобуру. Привычка — вторая натура, ничего не поделаешь. Галстук надевать не стал. Не успел накинуть легкий льняной пиджак, как из комнаты вышла жена.

— Подожди, Саша, вот возьми…

И Ирина Генриховна протянула ему кобуру. Другую кобуру.

У Турецкого их было две — рыжая и черная. И в той кобуре, которую протягивала жена… лежал пистолет.

— Где ты его взяла? — сказал Турецкий нетвердым голосом.

— Кого — его?

— Макаров!

— Пистолет? Что за глупости? Я его не трогала.

— Откуда же он тут взялся?! — Турецкий вытащил пистолет из кобуры, проверил обойму — так и есть: не хватает только двух патронов. Бог все-таки есть, несомненно. И что самое главное, он определенно юрист!

— Он тут и лежал. Просто я вчера вечером повесила тебе на стул черную кобуру, а рыжую…

— Коричневую!

— А рыжую, — упрямо повторила жена, — убрала в шкаф.

— Господи! Почему?

— Как — почему? — начала терять терпение и Ирина Генриховна. — Как это почему?! К белой рубашке больше подходит рыжая кобура. Вот я и поменяла. А с синей рубашкой черная действительно хорошо смотрелась. Тут ты был прав. Когда ты прав — ты прав, я же ничего не говорю.

— Ирка, ты рехнулась, да? — сказал Турецкий. — Ты что творишь, твою мать?! Я же сесть мог!

Он и в самом деле присел — на стул. Несмотря на то что все разом выяснилось и обошлось, в ногах появилась какая-то противная слабость. Ирина тут же унеслась на кухню за водой. А Турецкий машинально потянулся за сигаретой. В левом кармане пиджака их, как обычно, не было вовсе, а в правом нашлась только пустая пачка. Турецкий вспомнил, что давеча на заправке он купил две пачки и ко второй даже не притрагивался. Он снова похлопал себя по пиджаку, и сигареты нашлись — в нагрудном кармане. Вытаскивая пачку, он невольно зацепил лацкан и почувствовал какую-то выпуклость. Турецкий отвернул лацкан и обнаружил там то, что уже, в сущности, ожидал увидеть — маленький черненький кусочек металла с усиками, «жучок».

Ирина со стаканом воды застыла в дверях.

Турецкий поднял палец к губам: молчи!

Жена закивала. И не такое видела.

А он вспомнил, как заправщик в кожаной бейсболке заглядывал в салон, где лежал его, Турецкого, пиджак — он же сам отправил его за сигаретами. Какую осведомленность он проявил о машине Дениса «форде-маверике» — назвал его Бродягой, а ведь прозвище знаменитого грязновского джипа было известно лишь посвященным. Вот Турецкий и размяк и послушно потопал за сигаретами, пока ему «жучка» впаривали. А потом слушали все его психозы и просто капали на мозги — звонили, бессмысленно пугали…