Сборник рассказов - Макс Акиньшин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Леся страдала от поллиноза. Стойко шмыгая носом и лупая красными глазами в библиотечной тишине. Кроме нее здесь не обитало ничего. Ничего и абсолютно. Библиотека была Луной в Лесином представлении, небольшой уютной луной. С одним лишь посетителем за два года — парализованной бабушкой попутавшей ее с собесом. Оставившей на память стойкие запахи тления и валерианы. А еще эта планета была украшена пыльными книгами. И китайскими часами над дверью. Изо дня в день показывающими девять и шесть часов. Время, на которое Леся обращала внимание. Остальное кружилось вне ее.
Если бы не записка и подтаявшая шоколадка. Если бы не эти два таинственных предмета. Они были не отсюда, эта мятая бумажка с конфетой, они были из другого измерения. Параноидально — одинокие, вот какие они были. С бессмысленным смыслом.
«Олеся! Я тибя люлю. Пайдем гулять. Веня Сторожкин»
— Люлю, гагага… — покатилась страшная Людка, в строжайшей тайне посвященная в текст.
— Лыцарь, ыыыы…Веня Сторожкин, аааа… — и последовательно выпила три рюмки со спиртом. — Веня! Гыгыгы… Дай-ка шоколадку закусить, а? кхы…
Леся заложила одну микроногу за другую и опечалилась. Веня это вовсе не Гектор из Джоанны Линдсей, Веня это много хуже. Он, это клетчатая рубашка в соплях, малиновые сланцы и дедушкины брюки на английской булавке в любую погоду.
— Дурак, — посчитала Леся нахмурившись. Веня стоял перед ней, пуча глаза.
— Гыр, гыр — сказал он смущено и упустил из носа. — Мене, текел, фарес…
Его черные пальцы, любопытствующие из сланцев, шевелились.
— Сопли подбери. Менетекел… — строго подумала Леся. В ее сознание ворвалась Венина изможденная мама и подхватила сына прочь.
— Летите, ангелы, — пронеслось в тонкой неосязаемости Леси.
Веня, конфузясь, похлопал ладонями по воздуху, а мама зло глянула на него. «Пойдем ирод!» Они испарились, смытые Людкиным смехом.
— Хыхы… Любовничек у тебя, Леська… хыхы … Платков теперь накупай, хыхы… и памперсов… Будете теперь втроем вокзальный сортир мыть… ыгыг… На семейный подряд.
Венина мама, на секунду мелькнув из нереальности, погрозила страшной Людке кулаком. «Блядища», — подумала мама. А Леся вздохнула. Все в этом мире не так. Даже букетики и шоколадки. Была бы я аптекарем, мечтала Леся, таким вот простым аптекарем. Как тетя Вера. А ОН бы ехал через Мерефу, ехал бы вот так…, в большой машине с черными кожаными сидениями. Или коричневыми? Не важно. Ехал бы и заболел. Чем-нибудь легким. Насморком предположим. При этом размышлении, Веня Сторожкин немедленно всплыл из темноты и запузырил носом. Страшная Людка загоготала и принялась тыкать в него пальцем.
— Дай шеколадку, красавчик! — орала она.
Веня сопел и лип глазами к Лесе.
— Вот прицепился, — загрустила та, — исчезни уже, Веня Сторожкин, не нужны мне твои букетики и шоколадки.
Он немедленно съежился, растворяясь в теплом воздухе. Последними исчезли тлеющие малиновые сланцы.
Времени никогда не жалко. Да и как его жалеть? Что жалеть? День, час, минуту… что? Пусть их. Хотя они все твои, пожалуй. Проносятся мимо. С тихим неслышимым шорохом. Деловито мнут тебя, теребят, лепят черти что. Морщины, брюшко, лысину и седину. Аккуратные мешочки под глазами. И артрит, и прочие радости. А в теле твоем тоскует о чем — то разум. Непонятная и неосязаемая субстанция. С носорожьими рогами, слонами на тонких паучьих ногах, кусками сыра, саранчой и прочими искушениями.
Почему я не аптекарь? Почему не брожу ненужный и не ищущий ничего? Почему не тоскую о неосознанном? Лесе тоже было скучно. Скучно с часами, показывающими девять и шесть часов, с запахом парализованной бабушки, с пыльными молчащими книгами. Все было постоянно. Миллионолетне. Глупо и скучно всей этой постоянностью.
А вот анализы это да! Амбулаторное обследование это цирк и клоуны. Лотерея с суперпризом, происходящая раз в два года. О тебе не помнят сейчас и никогда не помнили. А тут — вот. Как оказывается, ты не просто ноль и еноно, у тебя, где-то там, в стодесятитысячности, есть единица после запятой. Ты человек, не охваченный здоровьем. И тебя охватывают. И Лесю охватили.
— Интересно, — думала она, разворачивая заветный листик. — Ой, как интересно! И все в нем было хорошо, в этом кусочке бумаги. Прекрасно все было в нем. Замечательно и блестяще, вот как было! «Яйца глист, не обнаружены»- сообщал он. И было в этом что-то летящее, выпрыгивающее из рыб. Тигры, винтовки «манлихер» с примкнутыми штыками, разорванные гранаты. Башни, тени и сюртуки. Туман там был и песок.
— Яйца глист не обнаружены, — повторила Леся, обращаясь к своим маленьким ногам. Те молчали и несли ее по неровному асфальту. Им-то все равно, этим ногам. А Леся ликовала.
— Не обнаружены, — пело ее непонятное и неосязаемое. — Радость то, какая!
Счастье баюкало ее. Воздух горел и отдавал вишневым цветом. Даже Веня и тот забылся со всей своей любовью, букетиками и изможденной мамой. Исчез, растаял как сигаретный дым, где-то в сияющих далях вокзальной уборной. Хотя нет. Веня был. Он толкал Лесю в спину, сильно толкал. Потому как что-то ревело вокруг, стонало раненым носорогом. Неслось к ним. Огромнело. Счастливая Леся падала…вниз, в сторону, кувыркаясь… в кроличьи норы, мимо полок с вареньем… падала, слегка задетая бампером. Сквозь весь этот вишневый свет, видения и смятый колесом Венин букетик.
— Мене, текел, фарес. — догорало в небе.
— Яйца глист, не обнаружены, — сигналили облака. А Леся глядела на свои новые ноги. Они были длинны, эти ноги. И изящны. И неземны.
— Ого, какие. Откуда вы, ноги? — подумала она, и перегнулась через невидимый подоконник в новый ультрамариновый мир. Мир, где бродили слоны на тонких паучьих лапах, и чесал голову смешной очкастый толстяк. А над всем этим парил малиновосланцевый Веня с криво присобаченными крыльями.
— Летаешь, Сторожкин? — спросила Леся.
