Обзор истории русского права - Михаил Владимирский-Буданов

Полагаем, что первое мнение не имеет для себя никаких оснований: приняв его, мы должны (с точки зрения тех, кто и для XVI в. допускает обращение несостоятельного в холопство) допустить неизбежно, что прикрепленных крестьян вовсе не было, а были только холопы; а так как к концу XVI в. крестьян, потерявших право перехода, несомненно, было громадное большинство, то почти все сельское население должно быть признано холопским. Ничего подобного источники того времени нам не говорят и, наоборот, точно различают крестьян от холопов не только в XVI, но и в XVII в. Далее, смешение состояния крестьян с кабальным холопством недопустимо потому, что уже со времени судебников несостоятельность по договору займа не вела к холопству (см. ст. 90 Судебника Царского); по Суд. ц. (ст. 82), служба за рост во дворе кредитора воспрещается; служилая кабала становится сделкою sui generis (см. Суд. ц., ст. 78), – именно сделкой о пожизненной личной службе и лишь внешняя форма ее долго сохраняется прежняя (долговая; см. о холопстве ниже в Истории права гражданского). Наконец, крестьянин, задолжавший своему помещику по ссуде, мог бы (на основании ст. 9 °Cудебника) быть выдан ему для отработки долга на срок[51] только тогда, когда бы к нему был предъявлен иск, т. е. при своевольном выходе, а отнюдь не потерял бы права перехода ео ipso. Пока же жил крестьянин у одного владельца, то по выданной ему ссуде он не состоял должником, ибо бессрочная ссуда и дается для того, чтобы крестьянин мог обрабатывать землю. Так непосредственно из задолженности никакой кабалы для крестьянина не возникает.

Не кабала, а прикрепление возникает лишь в силу давности, или «старожильства» крестьян на землях известного владельца. Старожильство же образуется из разных причин. Во-первых, крестьянин не может возвратить помещику ссуды и долга (если он сделан). Пока он живет, ни того ни другого с него не взыскивают. Юридически он может уйти, но знает и последствия: тогда ссуда превращается в долг, при несостоятельности суд выдает его головой до искупа тому же владельцу. Отработавши долг, он должен опять взять ссуду и т. д. Он может, при переходе к другому владельцу, лишь сменить одного кредитора на другого (на случай оставления им этого последнего). Некоторое время (в XV и XVI вв.) это и делалось весьма часто; но зато для крестьянина, взамен такого права перехода, возникало двойное обязательство: по уплате долга новому владельцу и по ссуде, которую опять он неминуемо должен взять у него. Огромное большинство крестьян не прибегало к этому отчаянному средству; говорим «огромное большинство» на том основании, что в судебных, особенно межевых актах, постоянно встречаем массы крестьян, которые живут на землях одного владельца 15, 20, 50, даже 100 лет – это так называемые старожильцы. Мысль о бродячем характере сельского населения в Древней Руси есть крупное заблуждение. Если сам крестьянин живет и помнит за 100 лет, то фамилия его (со всеми предками) могла жить и 200 и более лет. Не было никакой возможности, при выходе такого крестьянина, произвести действительный расчет – сколько он задолжал помещику. Отсюда обычное право и вырабатывает институт давности (давность имеет своим основанием между прочим невозможность правильного разрешения сделки после слишком большого промежутка времени). Обычным правом руководствуются администрация и суды; они предписывают возвращать не задолжавших крестьян, а «старожильцев» (см. выше. С. 165). Во-вторых, остается вопрос: были ли побуждения у крестьян в более раннюю эпоху дорожить особенно правом перехода? В большинстве, конечно, нет. Никакие иные права, кроме этого, не терялись у старожильца: он был такой же свободный гражданин, как и всякий другой. Сверх того, он дорожит насиженным отеческим гнездом и вековой связью с родом владельца и землей. Владельцы иногда жаловали заслуженным крестьянам целые деревни. На обширных вотчинах сильных владельцев крестьяне составляли такие же самоуправляющиеся общины, как и в черных волостях, распоряжаясь сами раздачей земель; сверх того, от податных тягостей государственных закрывались могущественной защитой сильных бояр и монастырей. – Дело весьма изменилось в XVI в., когда, с наделением дворян землей, главным типом землевладения сделалась не боярская, а мелкая дворянская вотчина и поместье. К тому же времени относится огромная масса новооснованных мелких монастырей. Итак, невозможность выхода (задолженность) не была единственной причиной старожильства, или, что то же, единственным основанием давности. Высказанные соображения составляют лишь приблизительное обозначение условий возникновения давности; вообще же этот институт (во всех своих применениях) образуется в скрытой для нас среде зарождения обычного права; законодательство является со своей санкцией тогда, когда этот институт уже образовался, и притом закон определяет лишь формальную сторону дела (сроки). В других случаях могут быть совершенно иные условия: «старожильство», как источник прикрепления, существует не на владельческих только землях, но и на черных – волостных; здесь уже нельзя ставить в основание давности задолженность, ибо на общинных волостных землях новоприхожий крестьянин не получал ссуды (см. выше).

Так образуется и путем давности устанавливается прикрепление при отсутствии общего закона о прикреплении и даже при существовании закона о праве перехода (судебников). Это явление нельзя назвать только фактическим; как вошедшее в обычай, оно получает юридическую силу (в отмену закона)[52]. Срок давности (старожильства), как всегда в обычном праве, не был установлен: но для определения ее указывались официальные документы (писцовые книги и др. акты).

Но прикрепленное состояние не есть состояние холопства. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить, что прикрепление развивалось и в черных волостях; так, мы видели, что оно утверждено законом (уставной грамотой) в Важской земле (Вага вся состояла из тяглецов, среди которых более видное положение занимали, конечно, не пришельцы, а коренные жители – старожильцы); но этим прикрепленным важанам тот же закон (уставная грамота) дает широкие права самоуправления: им вручается вся административная и судебная власть до права смертной казни; на этих же самих прикрепленных важан закон возлагает и обязанность возвращать своих собратий-тяглецов из частных вотчин (буде они уйдут); в их лице сливаются, таким образом, и субъект и объект прикрепления. Никто не решится сказать, что это – холопское население.

Вообще нельзя смешивать развитие состояния прикрепления с развитием холопства (полного или кабального): холопство есть личная зависимость, крестьянство – поземельная. Кабала кончается или жизнью кабального, или жизнью господина; прикрепление – вечно; кабала есть личная служба «во дворе», крестьянство – земледельческая работа, соединенная с отправлением государственного тягла; и прежде крестьяне не были и не именовались кабальными, хотя зависимость их от землевладельцев была уже частной; но после общего прикрепления были приняты государством особые меры, чтобы эти состояния не смешивались. Прикрепление разрушает холопство: ни служилые люди, ни посадские, ни (впоследствии) крестьяне не могут поступать в холопство, у которого таким образом отняты все источники, кроме рождения. Факт ограничения свободы крестьян, развиваемый частными мерами в пользу частных лиц, государство обращает в общую меру в пользу государственной службы.

Отношение закона к прикреплению. Уже с давних времен (с половины XV в.) являются партикулярные меры законодательства (в законах частных– жалованных грамотах в пользу того или другого владельца) о прикреплении крестьян; в 1450 г. дана такая грамота князем Михаилом Андреевичем Кирилло-Белозерскому монастырю; в 1455–1463 гг. и около 1478 г. даны такие же грамоты Троице-Сергиеву монастырю по разным его вотчинам: «Также есми игумена с братью пожаловал: которого их крестьянина из того села и из деревень кто к себе откажет, а их старожильца, и яз, князь вел., тех крестьян из Присек, и из деревень не велел выпущати никому» (Ак. ист. I, № 59). «А которые люди живут в их селах и нынече; и яз, князь вел., не велел тех людей пущати прочь».

При обширных правах землевладельца на перехожего крестьянина, самое прикрепление для большей части землевладельцев вовсе не было, особенно сначала, т. е. до XVI в., мерой желательной. Тогда население все было скучено в тесных пределах верхнего бассейна Волги: предложение рабочих рук превышало запрос их; землевладельцу не было расчета держать крестьянина, когда он всегда мог найти лучшего. По свидетельству Вассиана Косого, монастыри в начале XVI в., отняв все имущество крестьянина за недоимки, выгоняли из своих сел его с женой и с детьми и провожали побоями. – Поэтому общие законы (судебники) XV и половины XVI в. не дают никаких постановлений ни за, ни против прикрепления, ограничиваясь определением лишь срока перехода, уплаты пожилого и внесения государственных податей переходящими крестьянами. – С расширением в XVI в. государственной территории на Восток (и вообще с устранением опасности от татар), русская колонизация двинулась усиленным образом по Волге, Дону и к Уральскому хребту; колонизаторами были крестьяне, которые в степях смыкались в казацкие общины, свободные и от государственного тягла и от частного оброка. Тогда для многих землевладельцев и крестьян вопрос о прикреплении становится более жизненным. Первые стараются усилить частные меры зависимости крестьян всеми способами: в 1555 г. жаловались царю черные общины, что дети боярские псковские «крестьян из-за себя не выпущают, а поймав де их мучат и грабят, и в железа куют, и пожилое с них емлют не по судебнику, рублей по 5 и по 10» (Доп. к акт. аст. I, № 56). К концу XVI в. усилением частных обязательств прикрепление установлено повсюду; тогда и закон является с своими мерами, не санкционирующими только факт, но направляющими его к другой цели.