На войне и в плену. Воспоминания немецкого солдата. 1937—1950 - Ханс Беккер

На первых порах я систематически выходил патрулировать лес и препроводил несколько пойманных правонарушителей в кабинет к директору, не обращая внимания на их протесты. Тот обращался к ним с яростной речью о порче государственного имущества, антиобщественном поведении и необходимости соблюдать законы. Но он и сам нарушал закон, не сообщая обо всех этих нарушениях наверх, как должен был поступать. После потока ужасающих угроз директор отпускал нарушителей по домам, удовлетворившись конфискаций орудий преступлений в виде топоров. Это само по себе было тяжелым наказанием. Кроме того, такое наказание приносило пользу колхозу, где постоянно ощущался недостаток инструментов.

Но через какое-то время мой характер стал меня подводить. Пойманные женщины рыдали и сквозь слезы бормотали о маленьких детях, которые мерзли в неотапливаемых избах. Я знал, что они говорят правду. Поэтому вместо того, чтобы задерживать бедняжек, я отпускал их по домам, а иногда, когда был особенно склонен поддаваться жалости, даже помогал им поскорее нарубить и собрать дрова, чтобы их не успели заметить жители колхоза. Природа создала меня таким, что я совсем не подходил на роль полицейского или судьи на игровом поле. Мне были слишком симпатичны эти «преступники» и «браконьеры», а их искренняя благодарность за то, что я хоть как-то помогал им в их бедственном положении, заставляла меня все больше пренебрегать своими обязанностями.

Наконец, меня снова вызвал к себе директор.

— Как могло получиться, — начал он допрос, — что количество пойманных при рубке леса так резко сократилось? Я хорошо знаю от местных жителей, что лес так и продолжают вырубать, просто вы больше не ловите нарушителей. Как такое может быть? На вашем посту слишком холодно, чтобы спать, но, если бы вы следили за происходящим, вы обязательно что-нибудь увидели бы. Как вы все это можете объяснить?

Я ответил:

— Я не буду прибегать к отговоркам, а скажу вам правду. Эти женщины с их рассказами о замерзающих в холодных домах детях ранят мне сердце. Я просто не могу арестовывать их. Как мне возвращаться с холода и ветра в теплый дом, зная, что у этих людей нет места, где они могли бы согреться? Я человек, а не зверь.

— От вас никакой пользы, — констатировал директор. — Думаю, что своим поведением вы еще больше поощряете этих людей. Нужно убрать охрану, и, может быть, кражи прекратятся сами по себе.

Тем самым он как бы искал себе оправдания за то, что не делал то, что должен был делать по закону. Подозреваю, что и он сочувствовал бедным крестьянам. Я был рад встретить в качестве примера такой доброты сотрудника зловещего НКВД в чине майора. Время, которое я провел в тех двух колхозах, было лучшим периодом моей жизни в плену. И половиной этого времени я обязан директору-майору. Как когда-то при других обстоятельствах генерал Дрешер, этот человек сумел заслужить мое самое глубокое уважение. Это был один из лучших людей, встретившихся на моем жизненном пути. Он всегда вел честную игру, был открытым и трудолюбивым человеком и отдавал окружающим все, чего мог для них добиться. Под его руководством наши повседневные работы — сев и сбор урожая, заготовка дров, строительство свинарников и коровников — начинали доставлять настоящее удовольствие. Человек всегда счастлив, когда он ближе к своему естественному состоянию, а здесь мы никогда не чувствовали себя пленниками и рабами. Мы были полезными членами общества, мы помогали производить продовольствие, чтобы прокормить себя и других.

Может, кому-то нужно шампанское и пуховые перины. Я же чувствовал себя по-настоящему счастливым в той почти примитивной жизни в колхозе.

Глава 15

ЛЕСНАЯ БРИГАДА

Моя сельская идиллия закончилась с той неожиданностью, к которой я, солдат и военнопленный, уже давно привык. Не предупредив и не объяснив причины, вас просто вдруг выдергивают из ежедневного распорядка и пешком или на машине отправляют в неизвестность. С нами это произошло так: нас всех вызвали с работ на картофельном поле, приказали собрать вещи и отправили назад во все тот же лагерь под Смоленском. Здесь продолжались работы по восстановлению города, но в последнее время среди контингента военнопленных вдруг вспыхнула эпидемия тифа, в связи с чем нас изолировали от остальных.

После этого мне приказали отправиться в местечко под названием Вадино (в 12 километрах от Сафонова, станции на железной дороге между Смоленском и Вязьмой. — Ред.), где я должен был возглавить «лесную бригаду» численностью сорок человек, которая работала там уже некоторое время. В лагере собрали для бригады кое-какие вещи, которые я должен был захватить с собой.

В семь часов меня отвезли из лагеря на станцию, где я погрузил все в товарный вагон. Свирепого вида охранник лишь лениво наблюдал за тем, как я работал. Мне сразу не понравился этот парень, и, к сожалению, моя неприязнь к нему оказалась оправданной. «К сожалению» — потому что его назначили одним из двух русских охранников, наблюдавших за работой бригады в лесу. Он вызывал чувство брезгливости своей привычкой сплевывать каждую минуту. Позже я узнал, что он был болен туберкулезом. В вагоне была печка для обогрева, у которой грелись мы с охранником. Даже одной ночи в подобной компании было бы достаточно, но, когда имеешь дело с русскими железными дорогами, все возможно. Чтобы преодолеть около ста километров до Вадина, нам потребовалось три дня и три ночи. (Дороги на Смоленщине были немцами полностью выведены из строя при отступлении, а в данный период были восстановлены на скорую руку. — Ред.) В первый же день печка в вагоне вышла из строя.

Все пленные, размещенные в Вадине, были истощены. У большинства были обморожены ноги и руки, а также лица. Из основного лагеря сюда присылали достаточное количество продуктов, но двое охранников привыкли доставлять себе удовольствие за счет военнопленных. Они отбирали себе все самое лучшее из пайков заключенных. Когда мне об этом рассказали и я сам убедился в этом, я прямо спросил конвоиров, не забыли ли они о том, что продукты были предназначены для военнопленных, а им следует обходиться своими пайками. Те принялись громко браниться, но ничего не смогли мне возразить.

— Очень хорошо, — спокойно договорил я. — Впредь я не позволю вам забирать себе еду из наших пайков. Это идет вразрез с рекомендациями лагерных врачей.

Я мог себе позволить так себя вести. Мы были оторванным мирком, за которым лагерная администрация могла наблюдать лишь издали, а меня официально назначили старшим над этими людьми. Однако реальная власть была в руках двух вороватых охранников. Они были вооружены и прекрасно сознавали, что ни у кого не будет никаких вопросов, если я вдруг таинственным образом исчезну. В то же время за ними было много грешков, что позволяло мне заключить с ними своего рода соглашение. Мое поведение с самого начала настроило охрану против меня. Ведь все мои предшественники предпочитали следовать самым простым путем; вместе с охранниками они распивали водку в караульном помещении. Зато другие военнопленные были довольны тем, что я не принял эту форму взятки. Каждый из них по отдельности подходил ко мне и рассказывал о многочисленных скандалах, которые успели здесь произойти.