Праздник по-красногородски, или Легкая жизнь - Олег Афанасьев

* * *

Он в первый раз был на теплом море. Ему нравилось все — горы, заросли, воздух, больше всего море, какое оно чистое и голубое. Она была на море не в первый раз, она беспрестанно капризничала. Все ставилось ему з упрек — дорога, палатка, твердое ложе, обилие водорослей и каменистое дно на диком пляже, даже вода в ручье, которую там, наверху, мог кто-нибудь испортить, но ручей вытекал из непролазных дебрей, никого там быть не могло, разве какая зверушка.

Первое утро у моря было прохладное, небо в тучах, упало несколько крупных капель. Но часов в десять прояснилось и сразу сильно припекло солнце.

— Ну, смотри, как все оживилось. День будет замечательный. Отдохнем здесь сегодня и завтра поедем дальше. По утрам и вечерами будем ехать, а днем купаться и загорать где нам понравится…

— Сам будешь купаться и загорать. А меня отвези в Новороссийск, посади на поезд.

— Ну что мне с тобой делать? Всю жизнь мечтал о таком путешествии, и пожалуйста! Нет, дорогая, в поезд ты сядешь сама. Сейчас тебе такое устрою — всю жизнь будешь раскаиваться.

Он бросился в море, миновал где ползком, где вплавь заросшую водорослями гряду подводных камней и, ощущая себя все более мощным и свободным, стал уходить от берега. Пока, оглядываясь назад, различал фигурки людей, было не по себе. Потом, когда позади все слилось, расстояние перестало его волновать. И про распри с Наденькой он забыл. Он был наконец свободен. В конце концов мотоцикл и все с «им связанное нужно было для того, чтобы оторваться от быта и слиться с водой, землей, небом — со всей породившей жизнь материей.

Весело было ему плыть и плыть, разрезая головой и плечами воду. Иногда он переворачивался на спину и отдыхал. И снова плыл, и чувствовал, что может так плыть целый день и потом еще ночь. Но все круче вокруг подымались волны, а главное, солнце здесь было какое-то особенное, сквозь воду оно сильно жгло кожу. Пришла мыслишка о солнечном ударе, и назад он плыл в некоторой тревоге. Лишь когда вновь стал различать прибрежную полосу, потом людей на ней, опять сделалось весело.

Наденька одна сидела на камне, повернувшись к нему спиной.

— А где народ? — спросил он.

Она молчала.

— Ты и правда подумала, что я утопился? Будешь знать, как мучить человека.

Было часа два. Хотелось спать. Он пошел в тень той скалы, с которой бросал корягу, и лег. Но тут же на него уселась Наденька.

— А тебе известно, что все уезжают?.. Послезавтра первое сентября, детям в школу.

— Ну и что? Мы завтра с тобой тоже поедем. Ты ведь успокоилась? Я совершенно успокоился.

* * *

Как Вадим и хотел, они спускались ниже и ниже к югу. Докатили до Адлера. Наденькин отпуск кончался, и он посадил ее на поезд.

— Спасибо тебе за все. А теперь надо устраивать свою судьбу. Я ведь тогда замуж не вышла, человек ждет, — прощаясь, рассудительно, с некоторой важностью сказала она.

Едва поезд скрылся, он купил несколько бутылок вина, вернулся на дикий пляж, где они провели два последних дня и стояла их палатка, и смертельно напился.

На следующий день он поехал на озеро Рица. Он спешил, но видел, как ему казалось, почти все. Кавказ был удивительной смесью настоящего и фальши, случайного и векового, богатства и убожества, тесноты и простора. Великолепными были дворцы Гагры и жалким счастье беленьких россиянок, приехавших гульнуть с темнокожими аборигенами. Ему нравилась дорога на Рицу: скалы, поросшие лесом, бешеная скорость Бзыби. Великолепными были окрестности Рицы. Но само озеро… По воде с ревом носились глиссеры, на всех пригодных для строительства площадках: всяческие бюро, рестораны, фото, даже студия звукозаписи. Публика заполняла все щели, а автобусы с новыми туристами подъезжали и подъезжали… Люди выходили, улыбались и, расставив ноги, задирали головы. Старик в шортах, с фотоаппаратом, эдакий энтузиаст отдыха, хочет снять выстроившуюся под елью группу таких же, как он, немолодых и счастливых. Два тридцатилетних мальчика с брюшками, тоже в шортах, смотрят куда-то вверх, на лицах полная безмятежность, и похожи они друг на друга как два барана. Парочка. Она маленькая, толстенькая, он длинный, с покатыми плечами, на голове допотопная твердая соломенная шляпа, да еще наклонился и держит ее за талию.

От Рицы он взял влево, на Сухуми. В Сухуми, сравнительно пустынном, пошел в обезьяний заповедник. Из клетки каким-то образом выскочила серая обезьянка. Она вскарабкалась на крышу своей клетки, посидела и вдруг перелетела на далеко росшее дерево. Вскарабкавшись на верхушку, она перелетела на следующее. Вадим, пораженный ловкостью обезьяны, не утратившей природной силы даже в клетке, подумал, что вот сейчас эта обретшая свободу обезьяна убежит из питомника и будет искать леса своих предков до тех пор, пека не погибнет. Но обезьяна, вдруг оскалившись п страшно заверещав, прыгнула на клетку обезьян другого вида. Что здесь поднялось! «Это я настоящая обезьяна!..» — «Врешь, подлая. Настоящие обезьяны — мы!» — бесновались в клетке два десятка рыжих обезьян, метались по потолку и стенам внутри клетки, пытаясь как-нибудь ухватить, притянуть и разорвать серую обезьянку. И в их глазах Вадим увидел лютую ненависть человекоубийц.

Обезьянка же по земле перебежала к следующей клетке, и там началось то же самое. И туда хлынула толпа посетителей, но Вадиму было достаточно. Вспомнил рецензентов, книги, фильмы, статьи, радио… необъяснимое, непостижимое… Такие же обезьяны!

* * *

Возвращаясь домой, где-то между Туапсе и Геленджиком он слишком сильно разогнался, прозевал начало поворота и вылетел с дороги.

Это было ужасно! Все! Но успел сбросить газ, нажать на бесполезный уже тормоз, глянул на спидометр, ничего не поняв. Вылетев из седла, сжался в комок. Его несло и крутило, пока не ударило о сухой и твердый пласт. Удар был оглушающий, он не мог вздохнуть. Услышал, как остановилась грузовая автомашина, которую только что обогнал, и к нему бегут.

— Ой, как далеко!.. Ой, как далеко!.. — истерически повторяла какая-то женщина.

Его хотели повернуть на спину.

— Что с мотоциклом?

— Господи! Он еще спрашивает про мотоцикл.

Вадиму помогли перебраться под яблоню, до которой оставалось метра три. Страшно хотелось пить. Он видел, как подняли и завели мотоцикл. Все было в порядке. Переднее крыло, фара, подножка — это не могло идти в счет. Все говорили, что его надо вместе с мотоциклом отвезти в больницу. Ему же было почему-то стыдно, хотелось, чтобы они побыстрее уехали.

— Нет! Уже проходит. Полежу немного и поеду.

Они уехали. Он и правда недолго отлеживался. Жажда заставила подняться. Болела вся левая сторона от уха до колена. Он кое-как доковылял до мотоцикла, завел, перекинул правую ногу через сиденье.

К собственному удивлению, он погнал быстрее прежнего. Казалось, мотоцикл управляет водителем, а не наоборот. Машина, раз сбросив седока, словно торжествовала и показывала свой нрав. В конце долины был поселок, он остановился у крайней хаты и попросил напиться. Хозяйка вынесла литровую кружку холодной воды. Потом вернулась, принесла три крупных шафранового цвета яблока. Женщина оказалась не только доброй, но и словоохотливой. Он узнал, что поворот, на котором едва не разбился, ужасно коварный, там не первый раз люди бьются, прошедшей весной молодых мужа и жену похоронили, на красном мотоцикле ехали. Потом она рассказала про свой колхоз. Живут они теперь неплохо, только работают все «ровно», а заработки разные. На ферме у нее, к примеру, хоть расшибись, много не наработаешь, а на овощах озолотиться можно…

С дороги он вылетел часов в десять утра, когда было прохладно. День же был очень жаркий. Через каждые десять километров останавливался, ложился на землю. А после остановки все труднее было завести мотоцикл, сесть, все время хотелось пить.

В Геленджике понял, что дальше ехать не сможет. Остановил милиционера на мотоцикле. Это был молодой, только что вылупившийся милиционер. Он проверил документы, посоветовал ехать в Новороссийск и оттуда железной дорогой. Вадим сел на обочину. Но на него глазели, надо было двигаться. Поехал по улицам и скоро свернул в голый двор с двумя грузовиками посередине и стандартным домиком в углу. В домике жили два командированных шофера.

— Корешочек, где ты влип?

Вадим рассказал.

— Ну, завтра ты совсем не подымешься. Давай к нам! Если что, в больницу хоть отвезем.

* * *

На следующее утро ему не стало ни хуже, ни лучше. Шоферы — дядя Миша и Володя помогли выправить подножку и крыло, и он поехал домой.

Почему, едва расставшись с Наденькой, он так спешил? Почему после нешуточной аварии не захотел отлежаться? Почему опять гнал «Ковровец» с предельной скоростью, во время обгонов выезжая на полосу встречного движения, часто лоб в лоб с каким-нибудь рефрижератором (а, свернут на обочину!), и они сворачивали?.. Да потому, что когда позвонит ей на работу, с чистой совестью скажем: «До чего же без тебя стало плохо. Вот я гнал!»