Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант) - Эдвард Гиббон

Оружие Аврелиана победило внешних и внутренних врагов государства. Нас уверяют, что его благодетельная строгость искоренила во всем римском мире преступления и соперничество партий, вредоносные хитрости и губительное попустительство, а также прекратила дорого обходившийся стране рост численности слабого и обременительного для народа чиновничества. Но если мы хорошо представим себе, насколько быстрее коррупция развивается, чем излечивается, и при этом вспомним, что годы общественных беспорядков были длиннее, чем месяцы, отпущенные Аврелиану на его правление, то будем должны признать, что нескольких коротких мирных отрезков времени было недостаточно для выполнения трудной работы по проведению реформ. Даже его попытка снова сделать монеты полновесными была встречена сопротивлением – грозным восстанием. Раздражение императора по этому поводу прорывается в одном из его частных писем: «Боги, несомненно, определили, что моя жизнь должна быть постоянной войной, – пишет он. – Только что бунт в стенах Рима породил серьезную гражданскую войну. Рабочие монетного двора подняли бунт по наущению Фелициссима, раба, которому я дал должность по финансовой части. В конце концов они разбиты, но в сражении с ними убиты семь тысяч моих солдат из тех войск, которые обычно стоят в Дакии и в лагерях вдоль Дуная». Другие авторы подтверждают подлинность этого события и добавляют также, что оно имело место вскоре после триумфа Аврелиана, что решающее сражение произошло на холме Целий, что рабочие монетного двора подделывали монеты, а император вернул себе доверие народа, выдав людям настоящие деньги вместо фальшивых, которые он приказал принести в казну.

Мы могли бы ограничиться лишь рассказом об этой финансовой операции, но не можем умолчать о том, насколько все это в таком виде выглядит для нас нелогичным и невероятным. Уменьшение количества благородных металлов в монетах при сохранении их номинала – мера вполне в духе правления Галлиена; вероятным кажется и то, что люди, послужившие орудием этого беззакония, боялись неотвратимой кары от правосудия Аврелиана. Но и виновных, и получивших выгоду не могло быть много; нелегко представить себе и то, какими уловками эти люди смогли бы поднять народ, которому они причинили вред, против самодержца, которого они предали. Для нас естественно было бы ожидать, что такие злодеи были бы ненавистны народу наравне с осведомителями властей и прочими живыми орудиями угнетения, а денежная реформа была бы так же популярна, как уничтожение тех давно просроченных долговых расписок, которые по приказу императора были сожжены на форуме Траяна. В эпоху, когда представление о принципах коммерции было весьма несовершенным, возможно, самая благая цель могла быть достигнута грубыми и неправомерными средствами; но вряд ли временные лишения такого рода могли разжечь мощную гражданскую войну и поддерживать ее пламя. Невыносимо тяжелые налоги, введенные подряд один за другим – часть на землю, часть на предметы первой необходимости, – способны в конце концов подтолкнуть к восстанию тех, кто не хочет или не может покинуть свою родину. Но любая операция, которая какими то ни было средствами восстанавливает подлинную стоимость денег, – это совсем иной случай. Временное зло изглаживается из памяти постоянным благом, потери распределяются между множеством людей, а если несколько богачей теряют значительную часть своих состояний, они одновременно теряют ту долю значения в обществе, которую им давало обладание тем, что утрачено. Однако Аврелиан мог посчитать нужным скрыть подлинную причину восстания, а денежная реформа могла послужить лишь слабым предлогом для партии, уже могущественной и недовольной. Хотя Рим и лишился свободы, его покой нарушала межпартийная борьба. Народ, к которому император, сам плебей, всегда проявлял особую любовь, постоянно не ладил с сенатом, сословием всадников и преторианской гвардией. Только прочный, хотя и тайный сговор этих частей общества, когда объединились авторитет первого, богатство вторых и оружие третьих, мог породить силу, способную сразиться в бою с опытными дунайскими легионами, которые под руководством воинственного государя завоевали Запад и Восток.

Каковы бы ни были причина и пели этого восстания, которое с таким малым правдоподобием приписано рабочим монетного двора, победой своей Аврелиан воспользовался беспощадно. Он был суровым от природы. Нервы этого крестьянина и солдата плохо настраивались на сострадание, и он мог без волнения смотреть на пытки и смерть. С самой ранней юности обучавшийся владеть оружием, Аврелиан слишком низко пенил жизнь гражданина, а потому карал людей военной казнью за самые малые проступки и переносил в систему гражданского правосудия строгую дисциплину военного лагеря. Любовь к справедливости часто становилась у него слепой яростной страстью, и во всех случаях, когда Аврелиан считал, что безопасность его самого или общества находится под угрозой, он не смотрел на то, достаточно ли доказательств, и не соразмерял наказание с виной. Беспричинное восстание, которым римляне отплатили ему за заботу, вывело из себя высокомерного императора. Самые знатные семьи Рима были виновны в этом непонятном заговоре или попали под подозрение. Жажда скорой мести привела к кровавой расправе, в которой погиб один из племянников императора. Палачи устали (если мы вправе позаимствовать выражение одного жившего тогда поэта), тюрьмы были переполнены, и несчастный сенат оплакивал смерть или отсутствие своих самых прославленных членов. Гордость Аврелиана была для сената не менее оскорбительной, чем его жестокость. Не зная ограничений, поставленных гражданским законодательством, или не желая их терпеть, Аврелиан не считал нужным обосновать свою власть чем-либо, кроме силы оружия, и владел по праву завоевателя империей, которую спас и покорил. Один из самых рассудительных государей Рима заметил однажды, что способности его предшественника Аврелиана больше подходили для командования армией, чем для управления империей. Понимая, в каком качестве природа предназначила ему блистать, Аврелиан через несколько месяцев после своего триумфа снова отправился на войну: было целесообразно дать беспокойному нраву легионеров выход в боях с иноземцами, а персидский монарх, по-прежнему наслаждаясь позором Валериана, продолжал безнаказанно бросать вызов величию Рима. Император, ведя за собой армию, грозную не числом солдат, а дисциплиной и отвагой, дошел до проливов, отделяющих Европу от Азии. Там он узнал, что даже самая абсолютная власть – плохая защита против тех, кем руководит отчаяние. Он сказал что-то угрожающее одному из своих секретарей, который был обвинен в вымогательстве, а было известно, что угрозы Аврелиана редко остаются невыполненными. У преступника оставалась лишь одна надежда – замешать в это дело некоторых старших офицеров армии, чтобы те разделили с ним его опасность или по меньшей мере его страхи. Умело подделав почерк своего господина, секретарь показал этим офицерам длинный кровавый список обреченных на смерть, в котором стояли их собственные имена. Не заподозрив обмана и не проверив подлинность списка, они решили спасти свои жизни, убив императора. Когда войска были на марше, на дороге между Византием и Гераклеей эти заговорщики, которым их должности давали право находиться рядом с Аврелианом, напали на него, и после недолгого сопротивления он погиб от руки Мукапора – военачальника, которого всегда любил и которому верил. Он умер, оплакиваемый жалевшей о нем армией, ненавидимый сенатом, но всеми признанный как воинственный удачливый правитель, полезный, хотя и суровый реформатор выродившегося государства.

После смерти Аврелиана сенат в последний раз употребил свою власть и выбрал М. Клавдия Тацита. Армия признала его, и он успешно вел войну против аланов. После того как он был убит, армия выбрала М. Аврелия Проба. Он одержал несколько побед на Рейне и Дунае, затем был убит в Сирмиуме. Его преемник Марк Аврелий Кар умер загадочным образом в начале войны против Персии. Ему наследовали его сыновья. Однако группа офицеров в Халкедоне выбрала императором Тая Аврелия Валерия Диоклетиана. Карин, единственный выживший сын Кара, короткое время правил на западе. В сражении при Маргусе Диоклетиан одержал победу и стал единственным хозяином римского мира. Все это рассказано в главе 12, которая здесь опущена.

НОВОЕ УСТРОЙСТВО ИМПЕРИИ

Глава 13

ПРАВЛЕНИЕ ДИОКЛЕТИАНА И ТРЕХ ЕГО СОПРАВИТЕЛЕЙ. ЕГО ТРИУМФ И НОВЫЙ ПОРЯДОК. УСЛОЖНЕНИЕ ПРИДВОРНОГО ЦЕРЕМОНИАЛА. ОТРЕЧЕНИЕ И СМЕРТЬ ДИОКЛЕТИАНА. УПАДОК ИСКУССТВ

Насколько правление Диоклетиана было более славным, чем у любого из его предшественников, настолько же его происхождение было ниже и презреннее, чем у них. Могучие голоса заслуг и грубой силы и раньше часто заставляли умолкнуть знатность рода с ее абстрактными правами, но до этого времени свободная и находившаяся в рабстве части человечества были строго отделены одна от другой. А родители Диоклетиана были рабами в доме римского сенатора Анулина, и сам он не имел никакого родового имени, кроме того, которое образовал себе от названия маленького городка в Далмации, откуда была родом его мать. Однако его отец, вероятно, добился свободы для всей семьи и вскоре после этого поступил на должность писца, которую обычно исполняли люди его звания. Благоприятные предсказания оракулов, а вернее, сознание собственной большой одаренности направили его честолюбивого сына на военную службу и вселили в него надежду на удачу. Было бы очень любопытно проследить за хитрыми уловками и случайными обстоятельствами, которые в конце концов позволили ему исполнить эти пророчества и показать свои достоинства всему миру. Диоклетиан был назначен наместником Мезии, затем возведен в консулы, после этого получил высокую командную должность в охране дворца. Он отлично проявил свои способности в Персидской войне, и после смерти Нумериана раб, по признанию и оценке его соперников, был объявлен самым достойным претендентом на императорский трон. Религиозное благочестие сыграло с Диоклетианом злую шутку: у его соправителя Максимиана оно смягчало свирепость дикого нрава, а самому Диоклетиану вредило, заставляя подозревать его в недостатке личного мужества. Трудно было бы убедить нас в трусости солдата удачи, который заслужил и долго сохранял уважение легионов и благосклонность стольких воинственных государей. Но иногда и клевета бывает такой умной, что точно выбирает для нападения самое уязвимое место. У Диоклетиана всегда хватало мужества на то, чтобы выполнять долг и действовать в соответствии с обстоятельствами, но похоже, что он не обладал той благородной отвагой, которая заставляет героя искать опасности и славы, презирать хитрость и дерзко требовать верности от равных ему. Дарования Диоклетиана были скорее полезными, чем блестящими, – сильный ум, отточенный жизненным опытом и изучением людей; находчивость и прилежание в делах; хорошо рассчитанная смесь щедрости и бережливости, мягкости и строгости; продуманная на много шагов вперед хитрость под видом солдатской прямоты; постоянство в преследовании своих целей и гибкость в выборе средств, которые он умел менять; и прежде всего – великий дар подчинять и свои, и чужие страсти интересам своего честолюбия и окрашивать это честолюбие в самые подходящие на данный момент оттенки справедливости и любви к общественному благу. Как Август, Диоклетиан может считаться основателем новой империи; подобно приемному сыну Цезаря, он проявил себя больше как государственный деятель, чем как воин, и оба эти государя никогда не применяли силу, если могли достичь своей цели политическим путем.