Проклятие волков. Век нерешительности. Рассказы - Фредерик Пол

— Ждать… ждать… — он не знал ответа. Он произнес почти как вопрос: — Чтобы снова стать человеком; вернуться на Землю… О Боже! Что мы делаем?

Вилли заплакал от страха. Мерседес ван Деллен успокаивала его.

— Что мы делаем? — спросил Тропайл снова, стараясь сохранять спокойствие. — Мы сорвали наших друзей с Земли и позволили им стать сбродом для нашего удобства. Мы не боги, мы дьяволы!

Как в калейдоскопе, события менялись быстро, и он мысленно их наблюдал. Непоколебимая уверенность Снежинки, которая не знала ничего, кроме задач и их экономного решения, превратилась в бесчеловечную стойкость машины.

— Мы — машина! — закричал он. — Мы такая же машина, как и Пирамиды. В нас нет ни души, ни жалости.

— Да, — сказала Алла Нарова, неожиданно ощутив страх. — Как мы могли это сделать? Джанго Тембо, как ты позволил нам сделать это?

Развозчик навоза обладал душой короля, но короля африканского. Глубоко взволнованный, он сказал им:

— Загляните в мое сердце, и вы поймете, почему я не понимаю ваших возражений.

Они заглянули и увидели. Он был абсолютно сбит с толку словами «не боги, а дьяволы». Для него это звучало как самый грубый, неприкрытый абсурд. Дьявол и бог было для его народа одно и то же после тысячелетий в голодной Африке с ее кислой почвой. Нигде, кроме Африки, человек не поедал человека. Бывало, что сибирские шаманы разрывали на части тех, кто наблюдал за их танцем, но позже каждый кусок извергался из организма, чтобы это нарушение закона не навлекло гибель на племя. Полинезийцы и маламийцы, закусывая «длинным поросенком», рисковали жизнью и при этом дрожали от страха. И лишь в голодной Африке человек рассматривался как пища, не больше и не меньше. Поэтому, когда Тропайл говорил, Джанго Тембо послышалось, что он говорит: «Мы не дьявол-бог, мы — дьявол-бог». Он не мог понять этого суждения.

Гульбенкян засмеялся над этой тупиковой ситуацией.

Озадаченный и простодушный, Джанго Тембо сказал:

— Сила лучше, чем слабость, друзья. Вместе мы сильны, что тут еще сказать? Разве возможно ступать так, чтобы при этом не пострадал ни один муравей?

— Больше я в этом не участвую, — сказал Тропайл.

— И я, — сказала Алла Нарова.

— Вы не поступите так! — закричал Корсо Навароне. — Алла Нарова, которую я любил, Глен Тропайл, мой верный товарищ, — предатели? Никогда!

— Я тоже так думаю, — с интересом промолвил Спирос Гульбенкян. — Когда я говорю «думаю», я имею в виду, что думаю именно мозгами, извини, Корсо. Как вы собираетесь покинуть нас? Я думаю, мы сможем, если захотим, остановить вас.

— Попробуйте! — прорычал Тропайл.

— Попробуйте! — как эхо, повторила Алла Нарова.

— Если бы не Вилли, — извиняющимся голосом сказала Мерседес ван Деллен, — он бы погиб без нас…

Ким Сеонг сказала с удовольствием:

— А я просто посмотрю. Обожаю хорошую драку между парочкой дураков. Это вносит разнообразие.

Тропайл и Алла Нарова поняли, что атаку начал Джанго Тембо; она заключалась в том, что в их мозг пробирались фальшивые воспоминания. Сверкающие пустыни камня и песка, переходящие в снежные степи; смерть последнего на Земле слона, тотема Тембо, на улицах Дурбана; старое, украшенное бивнями животное падает на колени, а затем, с ворчанием, на бок… Принстон и Гала, как в тумане, всплыли в мозгу Тропайла, Нис и слепой старик — в мозгу Аллы Наровой. Яростные, путающиеся, напыщенные мысли Корсо Навароне, призывающего их быть храбрыми, сильными, отважными, достойными, как он. Спирос Гульбенкян, отнюдь не подходящий для того, чтобы возглавить кавалерийскую атаку, напомнил им тот день в Париже, шесть солнечных циклов тому назад, когда он получил привилегию взимать сбор на Девятом Мосту, основу его состояния; ту ночь во Франкфуртском Доме Правил, когда он взорвал стену и дал возможность сбежать своему главному бухгалтеру — обвиняемый, конечно же, был Волком; день, лапы Великого Сфинкса, он и торговец по имени Шалом меняют африканское зерно на французскую сахарную свеклу. Мерседес ван Деллен: Бендяжка Вилли. Он, конечно же, ничего не понимает, но ему гораздо лучше, когда мы все вместе. Он забывает о том, что не понимает нас. Может быть, он поправляется. Вам так не кажется? Может быть, в следующий раз он будет чуть-чуть лучше? Это будет прекрасно, правда? Глен и Алла, может быть, ради бедняжки Вилли вы останетесь?

Алла Нарова прервала краткий обмен воспоминаниями сердитым рыданием:

— Вилли расстроен! Он не хочет мне отвечать!

С усилием Тропайл изгнал фальшивые воспоминания и псевдоголоса.

— Погодите минутку! — крикнул он. — Если вас всех так волнует, чего хочет Вилли, давайте дадим ему возможность высказаться самому.

Снежинка — семь восьмых ее — замолчала. Настала очередь высказаться одной восьмой. Она, однако, не сделала этого. Неуверенно, дрожащим голосом Алла Нарова позвала:

— Вилли!

Ответа не было.

— Он чувствует себя как-то странно, — сказал Спирос Гульбенкян.

Затем каждый понял, что Вилли действительно странно чувствует себя, потому что неподвижное тело вдруг резко задергалось.

— Что он делает? — закричал Тропайл. — Вилли, прекрати сейчас же. Если ты будешь так извиваться, ты можешь что-нибудь повредить.

Неожиданно начавшее биться, корчащееся тело Вилли так же неожиданно стало вновь неподвижным. Затем он систематически двигал пальцем руки, потом ноги, потом рукой, как владелец нового автомобиля, который испытывает управление им.

— Боже! — выдохнула Мерседес ван Деллен. — Это не Вилли!

Голос Вилли мягко ответил:

— Нет, не Вилли. Я использую тело Вилли, чтобы сообщить вам, что вскоре вам кое-что предстоит.

— Вилли! — вскрикнула Мерседес.

Вилли повторил:

— Нет, не Вилли. Мне очень жаль, но мне пришлось, так сказать, убить его. Он больше не вернется. Я тот, кого ваша подруга недавно назвала зеленым парнишкой с миллионом рук.

— Я вам говорила об этом, — сказала Ким Сеонг.

— Да, мадам, — сказал Вилли. — У нас были похожие на вас, в нашем мире. Это был интересный и приятный мир. По крайней мере, до тех пор, пока мы не стали переделывать его ради машин, а потом позволили машинам переделать его только для машин.

— Откуда вы знаете наш язык? — тихо спросил Корсо Навароне.

Вилли задумчиво ответил:

— Было время, когда у нас было более двухсот языков, одни хороши для одного, другие — для другого. Мы должны были знать все. Одним языком больше — не так уж и сложно. Мы были умной расой. О да! Мы были умными. Мне какое-то время казалось, что вас заинтересует, насколько умны мы были. Я первый заметил, что вы наблюдаете за нами.