Труп на балетной сцене - Эллен Полл

Размышления Джульет, как это случается у исследователей приматов, были неожиданно прерваны массовым перемещением объекта ее наблюдений. Словно по мановению неведомой руки (Джульет догадалась, что эту роль сыграла большая стрелка часов, которая указала на без одной минуты пять) почти все танцовщики разом поднялись и направились к лестнице.

А ей осталось с удивлением размышлять об увиденном.

Самый драматический эпизод дня случился сразу после шести тридцати в зале номер три. Рут репетировала второе па-де-труа Пип — Эстелла — мисс Хэвишем, получившее в связи с призывами мисс Хэвишем название «Люби ее, люби ее»; трио исполнялось в середине второго акта. Рут предпочла бы поработать с новым па-де-де Пип — Мэгвич, но не вызвала Мэгвичей, зато обе Эстеллы и мисс Хэвишем были на репетиции, и хореограф не стала ломать планов.

Хотя па-де-труа предшествовало сцене, которую Рут смотрела и забраковала до перерыва, она не сильно продвинулась вперед. Джульет наблюдала, как подруга медленно продиралась сквозь такты мрачной, завораживающей, очень красивой музыки. Начало было определено: Пип нанят развлекать мисс Хэвишем — вот он поднимает ее на руки, делает несколько шагов, позволяет осторожно соскользнуть и ставит на ноги. Но дальше эпизод застопорился. Хореограф рассчитывала на вклад своих ведущих исполнителей и особенно Лили, которая в этой сцене была в самом центре внимания. Электру не отпускал насморк, прима стала жаловаться, что плохо себя чувствует. Харт казался необычно рассеянным. Зато Лили Бедиант была полна идей и предлагала коллегам разные жесты — как передать восторженное восхищение Пипа и вялую, безжизненную реакцию Эстеллы. За ее спиной изо всех сил старалась вторая мисс Хэвишем, Мери Кристи, а Кирстен Ахлсведе и Ники Сабатино напрасно ждали внимания хореографа.

В какой-то момент Рут пришла в голову поддержка: Пип брал Эстеллу за талию, словно совершая насилие, опускал почти до пола, затем поворачивался с ней и, уже как бы демонстрируя обожание, поднимал высоко над головой. Все это время Лили должна была держаться скованно, не проявлять чувств. Типично ренсвиковский прием — дать импульс исполнителям, возбудить в зрителях ожидание, а затем поставить все с ног на голову. Нечто подобное Рут уже делала в «Грозовом перевале». Но такие штучки танцевать не просто, а эта была и вовсе заковыристая. Требовалось решить множество физических головоломок: как Пипу поддерживать Эстеллу, причем выдержать вес, медленно поднимая над головой, как Эстелле незаметно помогать партнеру, а потом таким образом расположиться в его руках, чтобы зрители почувствовали, насколько она скованна, и при этом распределить вес, чтобы уменьшить нагрузку на руки Хейдена. При том, что они все время двигались в ритме музыки. Джульет разрывалась между удивлением и скукой, наблюдая, как придумывался, репетировался, снова и снова проигрывался каждый шаг. Электра блестела от пота и, отбросив всякую деликатность, ворчала в объятиях Харта. К тому времени когда Рут поняла, что удовлетворена исполнением, он тоже сильно вспотел и дышал тяжело.

Учитывая их усталость, не так уж удивительно, что, когда Рут попросила Харта вернуться к первому такту и выполнить все движения па-де-труа под музыку, чтобы оценить новую поддержку в контексте всего эпизода, он начал сцену как положено, подняв Лили Бедиант на плечи и распрямившись, сделал несколько шагов, но не выдержал, потерял хватку и уронил балерину за спину.

Последовало столпотворение, которое, как теперь знала Джульет, сопровождало любое падение артиста. Вызвали Викторин, которая в это время работала с неким Уиллисом в соседней репетиционной, и оказавшегося в студии врача. Лили упала на руки, но подбородком стукнулась об пол, у нее слегка кровоточила нижняя губа. Но она повторяла, что с ней все в порядке, и просила товарищей продолжать работать и не обращать на нее внимания. Джульет решила, что Лили очень мужественная балерина. Падение головой вниз с пяти футов могло вызвать по меньшей мере сотрясение мозга. А Харт корил себя. Уронить партнершу — дело неслыханное, это значило пренебречь ее доверием.

— Не знаю, как так вышло, — бормотал он. — Я ее поднял, и вдруг… — Люди вокруг старались не смотреть на Хейдена, словно тот был преступником.

— Бывает, — успокоил его Патрик, обняв и похлопав по плечу.

— Я никогда никого не ронял.

— Случается, дружище.

Рут, хоть и испугалась, постепенно успокаивалась: последствия падения могли оказаться куда хуже. Кровотечение остановили почти сразу, и Лили как будто пришла в себя. Но ей все равно было необходимо показаться доктору Келлеру.

— Их часто роняют, — шепнула хореограф подруге. — Взгляни на подбородок десяти балерин, и у пяти обнаружишь шрамы. Лили еще повезло.

Появился врач и усадил пострадавшую для обследования. Харт опустился на колени рядом с ее стулом и, услышав, что ничего страшного не произошло, так громко облегченно вздохнул, что было слышно по всему залу.

— Лили, извини…

Бедиант мотнула сияющей платиной гривой, стянутой лентой.

— Прекрати. Ты ведь не нарочно.

Мнение Джульет о Лили кардинально изменилось. Раньше она замечала только сварливость, раздражительность и тщеславие примы. Но в сложный момент Лили проявила себя как по-настоящему большой профессионал. Патрик вызвал машину, чтобы везти ее к доктору Келлеру.

— Можно я с тобой? — упрашивал Харт.

— Совершенно ни к чему.

— Ну пожалуйста. Если ты способна меня выносить.

Лили хотела успокоить партнера и улыбнулась. У нее опять потекла из губы кровь.

— Ладно, если тебе от этого легче. — Она встала, пошатнулась и опять поспешно села.

— Пусть едет, — распорядилась Викторин. Она сознавала, что от Хейдена будет больше проку в пути, чем от нее. Достала из длинного рукава трико платок и величественно подала своей любимице.

Пока Патрик нес сумочку и одежду балерины, Харт, еще бледнее своей невольной жертвы, стоял рядом с ней на коленях. Когда Лили, опираясь на руку партнера и прихрамывая, вышла в коридор, перевалило за семь. Все залы уже опустели. Танцовщики высыпали в коридор, по всему зданию хлопали двери.

— Поосторожнее с ней! — наказывала Викторин вслед тихо удаляющейся Лили. Она проследила, как ее любимица и Харт скрылись в конце коридора, и сама двинулась к выходу: спина, как всегда, прямая, но шаги неверные, почти спотыкающиеся.

А у Рут, что совершенно не удивило Джульет, появились новые идеи по поводу изобретенной ею поддержки, и она решила испытать их с Патриком. Джульет сидела словно на иголках: ей не терпелось уйти, но пришлось задержаться. Необходимо было обсудить записку с угрозой, которую она заметила на столе в кабинете подруги.

Хореограф уже приступила к репетиции нового рисунка танца, как вдруг воскликнула:

— Черт! Мне ведь завтра между тремя и четырьмя потребуются Пипы и Мэгвичи, чтобы начать… — Она запнулась, но тут же продолжала: — Джульет, ты знаешь Эми Иган? Женщину, которая составляет расписание. Представляешь, где ее кабинет?

Иган была женщиной среднего возраста. Бывшая балерина, теперь она большую часть времени занималась тем, что урегулировала противоречащие друг другу требования восьмидесяти с чем-то танцовщиков и их наставников. Они познакомились в дамской комнате на втором этаже, когда Эми отчаялась найти тампон, и Джульет помогла ей — ссудила своим.

— Сделай одолжение, сбегай наверх, посмотри, может быть, она еще не ушла, — попросила Рут. — А если Эми на месте, скажи, пусть будут хотя бы Райдер и Харт. — И повернулась к усталому, но, как всегда, безропотному Патрику: — С трех до четырех обеденный перерыв, но мы можем поработать.

Лишь на мгновение помощник удивленно блеснул глазами, но тут же кивнул, и Джульет побежала выполнять поручение. Эми не было на месте — весь второй этаж был тих, здесь, казалось, не осталось ни души. Джульет взяла ксерокопию расписания: пачка таких листков постоянно лежала на столе у Иган. Рут по крайней мере могла узнать, где в намеченный ею для репетиции час планировали находиться Райдер и Хейден. Она шла обратно по коридору, когда до нее донесся голос. Это был голос Викторин.

— Mais comment cela se peut-il? — спросила она, или так расслышала фразу Джульет. Дверь в кабинет была закрыта, но Викторин говорила громко и ясно. Ей никто не ответил. Джульет поняла, что балетмейстер разговаривала сама с собой. Повторился тот же звук выдвигаемого и задвигаемого ящика, что она слышала днем, и Викторин сердито проговорила: — Mais, — ou sontils, mes mistenflûtes?

«Как же хорош мой французский!» — восхитилась про себя Джульет и задержалась в коридоре, чтобы получить новые доказательства своей недюжинной памяти. Она изучала французский в качестве непрофильного предмета в Редклиффе, что оказалось очень кстати, когда потребовалось собрать материал для «Парижского джентльмена» — книги, которую Анжелика К.-Х. написала примерно семь лет назад. Джульет вспомнила, что употребляла эти самые «mistenflûtes» в «Воспоминаниях офицера наполеоновской армии». — Надо же, не забыла! — обрадовалась она и перевела с французского мысли вслух Викторин. «Как это может быть?» и «Но… где же они, мои штуковины?» «Интересно, что она там потеряла?» — подумала Джульет и в последнем пароксизме самонадеянности предположила: — Может быть, я могла бы ей помочь?